так плохо подготовился к вторжению за несколько месяцев и даже не успел перейти границу с русскими землями если он и вправду замышлял нападение на ВКМ. Зато понятно, почему Дмитрий повел войска не кратчайшим путем на юг навстречу предполагаемому удару из степи, а огибая с запада Рязанское княжество и требуя, чтобы и волос не упал с головы рязанца. Сомнительно, что таким образом можно было сохранить нейтралитет Рязани, которую московские войска разоряли едва ли не каждый год как накануне, так и после Куликовской битвы (а в 1376 г. еще и отобрали часть территории). Но то, что выдвижение союзного войска явно застало Мамая врасплох, не в последнюю очередь связано с тем, что оно проводилось скрытно от враждебных Москве рязанцев.
Куликовская битва была во многом решающей для русско-ордынских отношений, а ее символическое значение в качестве ключевого эпизода патриотической, а позже национально-исторической мифологии трудно переоценить. Под влиянием этого фактора историки реконструировали обстоятельства сражения в масштабах, совершенно невероятных для военного дела и демографического потенциала средневековья: численность противоборствующих армий оценивалась в сотни тысяч человек. Недавние исследования археологов и палеогеографов позволили реконструировать предполагаемое место битвы как большую лесную поляну, зажатую между оврагами: не более 800 метров по фронту и до двух километров в глубину. На этой площади могли сражаться достаточно крупные по меркам того времени силы — несколько тысяч человек с каждой стороны. Скорее всего, речь идет о конных профессиональных воинах-дружинниках. Схватка — встречный конный бой — могла продолжаться около получаса.
Позже в сентябре остатки войск Мамая встретились с войском Тохтамыша (то ли у левых притоков Днепра в районе порогов, то ли на реке Калке в Приазовье) и, не вступая в бой, перешли на его сторону и присягнули новому хану. Одержав победу над Мамаем, Тохтамыш отправил послов русским князьям, благодаря за помощь в победе над узурпатором (Мамаем) и сообщая о восстановлении в Орде законной центральной власти. Великому князю московскому напоминалось о его вассальных обязательствах перед ханом (включая возобновление выплаты дани), за что Тохтамыш по традиции обещал милость и защиту от врагов. Князья признали власть Тохтамыша, отпустили его послов «с честию и дарами» и отправили ответные посольства с дарами. Причем первым это сделал московский князь Дмитрий — его «киличеи» (такой тюркский термин упоминает летопись) отправились в Орду уже 29 октября 1380 г. «Киличеи» князей вернулись от Тохтамыша «со многою честию и пожалованием от хана», что означало окончательное установление дружественных отношений.
Поспешив соблюсти дипломатические приличия, великий князь Московский Дмитрий не торопился отправлять Тохтамышу дань и вел себя скорее в духе Даниила Галицкого по отношению к Бату: как младший союзник, но не зависимый вассал. Осенью 1381 г. он даже приступил к чеканке собственной серебряной монеты «денги» (от тюрк. täŋkä — монета). На одной стороне изображался вооруженный воин в профиль с надписью по кругу «Печать князя великого» (имя князя не указывалось), а на другой содержалась надпись арабской вязью с именем хана Тохтамыша. Вес денги также весьма символически соответствовал двум третям ордынского дирхема. Очевидно, разрешение на чеканку монеты было одной из «милостей» хана, и монета фиксировала верховный суверенитет Тохтамыша и зависимый и неперсонифицированный характер великокняжеской власти, дарованной по ханскому ярлыку. Однако летом 1382 г. начинается выпуск новой московской монеты: на ней к изображению вооруженного князя добавляется еще и фигура, держащая за язык змею, а надпись с великокняжеским титулом получает имя — «Дмитрий». В то же время на оборотной стороне написанное по-арабски имя Тохтамыша заменяется на имя Узбека. По сути, происходит символический политический переворот: монеты отныне чеканятся от имени конкретного великого князя (Дмитрия Донского), а высшим источником его суверенитета признается не нынешний хан Золотой Орды Тохтамыш, а умерший еще в 1341 г. хан Узбек, впервые передавший ярлык на великое княжение дедам Дмитрия (Юрию Даниловичу, а после Ивану Даниловичу Калите): как предполагает этот символический жест — раз и навсегда.
Неизвестно, сопровождалась ли эта символическая акция практическими политическими шагами. Понятно лишь, что этим был обозначен поворотный момент в отношениях ВКМ с соседями и, как выяснилось вскоре, недовольство Тохтамыша демонстративным московским сепаратизмом было не самой большой проблемой князя Дмитрия. Оказалось, что, в отличие от событий двухлетней давности, периода противостояния с Мамаем, теперь он не может опереться на поддержку не только соседей, но и собственных вассалов.
Еще в 1381 г. Тохтамыш отправил пышное посольство в Москву, пытаясь зазвать князя Дмитрия в Сарай. Однако по неизвестной причине посольство остановилось в Нижнем Новгороде, а потом вернулось в Орду, а Дмитрию было отправлено лишь письмо. В августе же 1382 г. Тохтамыш во главе высокомобильного войска (то есть без осадного снаряжения и пехоты) совершает нападение на Булгар, грабит тамошних русских купцов и на конфискованных у них кораблях переправляется через Волгу. Навстречу стремительно продвигавшегося с востока Тохтамышу из Москвы выводит войско князь Дмитрий — как уже не раз делал прежде в ответ на ордынскую угрозу. Однако, по сообщению летописца, уже выступив в поход,
…тут начали совещаться князь Дмитрий и другие князья русские, и воеводы, и советники, и вельможи, и бояре старейшие... И обнаружилось среди князей разногласие, и не захотели помогать друг другу, и не пожелал помогать брат брату… так как было среди них не единство, а недоверие. И то поняв, и уразумев, и рассмотрев, благоверный князь пришел в недоумение и в раздумье и побоялся встать против самого царя [т.е. верховного хана]. И не пошел на бой против него, и не поднял руки на царя, но поехал в город свой Переяславль, и оттуда — мимо Ростова, а затем уже, скажу, поспешно к Костроме (см.).
Судя по маршруту поспешного бегства князя Дмитрия от собственного войска, неповиновение и разногласие выявилось не сразу, но и не далее как в 50 км (одном-двух дневных переходах) от Москвы: Дмитрий не рискнул по дороге в Кострому сделать крюк и забрать с собой из Москвы жену с детьми. Они присоединились к нему позже, бежав из города, охваченного беспорядками и паникой. Перед тем, как войско Тохтамыша окружило Москву, в город приехал некий молодой литовский князь Остей, который взял на себя наведение порядка и обороны. Сообщение летописца настолько расплывчато, что не позволяет идентифицировать эту фигуру или даже понять, к какому лагерю враждующей знати ВКЛ (Ягайло или Кейстута и Витовта) он принадлежал.
23 августа 1382 г. передовые разъезды Тохтамыша показались под стенами Москвы. Подъехав к стенам, разведчики первым делом поинтересовались у горожан:
«Есть ли здесь князь Дмитрий?» Они же из города с заборол отвечали: «Нет».
Вместо того чтобы отправиться в погоню за великим князем на северо-восток (как сделали отряды Бату во время кампании 1238 г.), войско Тохтамыша окружило Москву. Трехдневная осада не увенчалась успехом: ордынское войско, переправившееся через Волгу налегке на купеческих ладьях, явно не было готово к планомерной осаде каменной крепости (что ставит под вопрос изначальную цель похода за 850 км). Тогда сопровождавшие Тохтамыша сыновья Нижегородско-Суздальского князя вступили с осажденными в переговоры, обещая им почетную капитуляцию. Отворившие ворота горожане были атакованы, город подожжен. Считается, что в результате осады и последовавшей резни погибли 24 тысячи человек. После этого войска Тохтамыша совершили рейды по удельным княжествам в радиусе примерно 140 км от Москвы. Наткнувшись на дружину двоюродного брата князя Дмитрия, Владимира Андреевича, стоявшую на западной границе княжества у Волока Ламского («не ведая о нем и не зная, наехали на него») и потерпев ощутимое поражение, войска Тохтамыша начали отступать на юг, по дороге разорив Рязанское княжество.
В этом походе Тохтамыша, традиционно рассматриваемом как месть за победу русских войск на Куликовом поле, очень много странного. Имеющиеся сведения о нем слишком скудны для того, чтобы с уверенностью реконструировать намерения Тохтамыша, но вполне достаточны для того, чтобы сделать важные промежуточные выводы. Так, уже понятно, что набег не имел прямого отношения к Куликовской битве, которая принесла огромную выгоду Тохтамышу и за которую, по сообщениям летописцев, он отблагодарил участников. Кроме того, изначально его поход не был направлен на русские княжества «вообще»: Тохтамыш напал на Булгар, минуя соседнее Нижегородское княжество, и спешно двинулся дальше — так что когда нижегородский князь сам отправил двух своих сыновей к Тохтамышу, они не застали его и вынуждены были догонять, а потом добровольно присоединились к его походу. Переправившись через Волгу, Тохтамыш был встречен рязанским князем Олегом за пределами его княжества, Олег сам указал ему удобные броды через Оку, и ордынцы проследовали на Москву, не заходя на рязанские земли.
Обращают на себя внимание два обстоятельства: полное отсутствие поддержки князя Дмитрия (если не предательство) со стороны тех, кто выступил под его знаменами всего двумя годами ранее на Куликовом поле, и необычность направления удара и спешка войска Тохтамыша. Не только традиционные соперники Москвы (например, тверской князь), участвовавшие в Куликовской битве, не пришли на помощь Дмитрию; против него вызвался действовать по собственной воле его тесть, нижегородско-суздальский князь. Его ближайший соратник, двоюродный брат серпуховский князь Владимир Андреевич оказался на противоположном от вторжения краю Московского княжества (что помешало ему защитить от разорения и собственный город Серпухов). Спешно выведенное из Москвы навстречу Тохтамышу войско (вероятно, московская дружина и полки ближайших удельных княжеств) отказалось подчиняться пришедшему от этого «в недоумение и раздумие» Дмитрию. В оставленной Москве наместники князя и даже прибывший митрополит Киприан не смогли справиться с неожиданно вспыхнувшим восстанием — совершенно нетипичной реакцией на приближение внешней угрозы.