Отчина есте моя, люди Новгородстии, изначала от дед и прадед наших, от великого князя Володимера, крестившего землю Русскую, от правнука Рюрикова, перваго великого князя в земли вашеи. И от того Рюрика даже и до сего дне знали есте один род тех великих князеи, прежде Киевских, до великого князя Дмитриа Юрьевича Всеволода Володимерьского. А от того великого князя даже и до мене, род их, мы владеем вами и жалуем вас и бороним отселе, а и казнити волны же есмь, коли на нас не по старине смотрити начнете. А за королем никоторым, ни за великим князем Литовским не бывали есте, как и земля ваша стала.
А в 1490 г. он уже заявил в послании императору Священной Римской империи Максимилиану I о прямых претензиях к ВКЛ: «…если, даст Бог, когда начнем отвоевывать свою отчину Великое княжество Киевское, которым владеет Казимир, король Польский, и его дети…».
Идея исторического и культурного (языкового и религиозного) единства государства была революционной в Европе середины XV в. Она подрывала фундамент политической легитимности, стоящей на вассальных отношениях князей и королей. Само ВКМ номинально считалось вассалом мусульманской Большой Орды с преимущественно тюрко-кыпчакским населением, в свою очередь, верным вассалом Москвы было Касимовское ханство, с преобладанием мусульман-тюрок среди привилегированных слоев. Если внутри Великого княжества Московского предпочитали разделять риторику (формализованные в словах идеи) и реальную политическую практику (никто не воспринимал Касимовское ханство как враждебную силу и не требовал крещения касимовцев), то возникающая в результате освобождения от сюзеренитета Орды внешняя политика оказалась пропитана новыми идеями, и этот идеологический подход был чреват далеко идущими последствиями.
Первым поводом к противостоянию формально дружественных ВКМ и ВКЛ стало решение судьбы Новгорода. Попытка Новгорода избежать усиления контроля со стороны Москвы переходом под сюзеренитет ВКЛ (которое также могло претендовать — через Киевское наследие — на власть над Новгородом) вызвала поход московского войска летом 1471 г., поражение новгородцев, разгром «литовской партии» среди новгородского патрициата и заключение вассального договора с Москвой. В это же время к польскому королю и великому князю Литвы Казимиру IV прибыло посольство от хана Большой Орды Ахмата, среди прочего поддержавшее притязания ВКЛ на Новгород. Узнав о подчинении Новгорода Москве, хан Ахмат воспринял это как прямой вызов своему авторитету и летом 1472 г. организовал масштабный поход на Москву. В Москве сочли претензии номинального сюзерена незаконными (Новгород формально издавна считался «отчиной» московских князей — во всяком случае, новгородское княжение никогда не требовало санкции Орды) и выслали войско навстречу Ахмату. Ордынцам не дали переправиться на территорию ВКМ через Оку, и Ахмат вынужден был вернуться назад ни с чем. Это событие в Москве оценили как решающую победу над Ордой: отказались от выплаты дани и сообщили иностранным державам о прекращении формальной вассальной зависимости ВКМ от Большой Орды.
В практическом плане после этого решения изменилось немного: дань в Орду и прежде платили нерегулярно. Размер дани, вероятно 7000 рублей со всего ВКМ, был в два с лишним раза меньше, чем должен был по договору 1471 г. заплатить Новгород Москве в качестве контрибуции (т. е. тягостным, но вполне посильным). С прекращением выплаты дани платежи ханам — наследникам Золотой Орды в рамках поддержания дружественных отношений не прекращались и в XVI в. и достигали нескольких тысяч рублей в год.
В 1476 г. хан Ахмат начал систематически восстанавливать былую силу Золотой Орды, пытаясь подчинить бывшие улусы — Крым, Астрахань, в 1480 г. очередь дошла до Москвы. Летом 1480 г. он снова двинулся на Москву, в конце сентября два войска встали друг против друга, разделенные пограничной речкой Угрой (приток Оки): Ахмат пришел со стороны ВКЛ. 26 октября Угра замерзла, а 11 ноября Ахмат приказал своим войскам отступать, так как они не были готовы к зимней кампании. Ни одна из сторон не решилась начать сражение, поскольку от его исхода зависело слишком многое. Впрочем, отступив, Ахмат фактически признал отказ от попыток подчинить Москву, что привело к падению его авторитета и гибели в 1481 г. Однако спустя двадцать лет, в 1502 г., Иван III сам направил посла в Большую Орду к хану Шейх-Ахмеду (сыну Ахмата) с изъявлением покорности и годовой данью. Это был тактический маневр, разрушавший союз противников Москвы (ВКЛ и Орды) и усыплявший бдительность хана: одновременно Иван III договорился с крымским ханом о нападении на Шейх-Ахмеда. В том же 1502 г. Большая Орда пала под ударом крымчаков и навсегда прекратила свое существование. Таким образом, любая дата между 1462 (изменение дизайна московских монет Иваном III) и 1502 гг. может быть выбрана как символ окончания вассальной зависимости Москвы от Орды. На самом деле этот процесс растянулся на десятилетия, и формальная сторона не играла решающей роли для московских правителей, больше заинтересованных в стратегической стабильности.
Совсем иначе повлияла война c Ордой 1472 г. на изменение политического воображения в Великом княжестве Московском: радикальные перемены последовали незамедлительно. Впервые в текстах летописей и церковных деятелей появляются уничижительные характеристики «царей» — ордынских ханов. Предыдущего хана Большой Орды Кичи Мухаммеда начинает называть «безбожным», нынешнего хана Ахмата — «злочестивым». В древние летописи делаются вставки, в которых даже хан Бату получает эпитеты «безбожный» и «окаянный» — прежде ничего подобного не допускалось даже в самых антиордынских произведениях. Верховный правитель был вне критики, поскольку олицетворял основы миропорядка, социального и политического. В 1470-х гг. происходит десакрализация ордынской власти и фактически растождествление фигуры хана и «царя». В результате практической (политической) и символической эмансипации ВКМ от сюзеренитета Орды роль «царя» оказывается вакантной: падение Византии под ударами турок-османов в 1453 г. не позволяло вернуться к доордынским представлениям о византийских императорах как царях. Неудивительно, что после 1472 г. эту роль начинают примеривать на себя великие князья московские в качестве «государей всея Руси», претендуя одновременно и на владения ВКЛ, и на бывшее наследие ордынских «царей» (в том числе и за пределами северо-востока бывшей Рѹськой земли).
Женитьба в 1472 г. Ивана III на племяннице последнего византийского императора Софии Палеолог стала и следствием этой внутренней эволюции политического воображения, и мощнейшим стимулом к дальнейшей ориентации Ивана III на принятие роли царя. Сама идея замужества дочери морейского деспота — правителя провинции на территории Пелопоннеса в Греции Фомы Палеолога и брата императора — с овдовевшим московским великим князем была выдвинута Римским Папой Павлом II в 1469 г. После занятия турками Константинополя (1453) и Пелопоннеса (1460) семья Софии, перешедшая в католичество, жила в Риме на скромные субсидии от Ватикана. Сначала Софию пытались выдать замуж за кипрского короля, затем — за неаполитанского графа Караччиоло (Caracciolo), наконец, в попытке склонить московского правителя к признанию унии между православием и католичеством, родовитую, но небогатую невесту предложили Ивану III.
С одной стороны, характерно, что Иван согласился на династический брак, не суливший никаких практических дипломатических выгод, — исключительно ради символического значения этого поступка. Уж слишком очевидной казалась параллель женитьбы на племяннице Константина Палеолога с культивируемым в Москве мифом о Владимире Мономахе (сыне племянницы византийского императора Константина IX) как о прямом предке московских князей и общем правителе всех современных русских и руських земель. С другой стороны, София, вероятно, послужила причиной открытого разрыва московского правительства с ханом Ахматом и последовавшим переосмыслением статуса московского великого князя. По свидетельству прибывшего в Москву в ноябре 1472 г. в свите Софии Дмитрия Траханиота, выросшую в Риме аристократку шокировал дипломатический ритуал приема ордынских послов — формальность, сохранившаяся с XIII в., которая уже не раздражала даже фактически суверенных московских правителей. Австрийский дипломат и путешественник барон Сигизмунд фон Герберштейн со слов сына Дмитрия Траханиота записал рассказ о том, почему Иван III после 1472 г. перестал поддерживать даже видимость почтительного отношения к хану (что позволило бы сохранить статус-кво еще не на одно десятилетие):
Впрочем, как он ни был могуществен, а все же вынужден был повиноваться татарам. Когда прибывали татарские послы, он выходил к ним за город навстречу и стоя выслушивал их сидящих. Его гречанка-супруга так негодовала на это, что повторяла ежедневно, что вышла замуж за раба татар, а потому, чтобы оставить когда-нибудь этот рабский обычай, она уговорила мужа притворяться при прибытии татар больным.
Таким образом, окончательный разрыв с Большой Ордой был вызван в большей степени внутримосковскими факторами, прежде всего формированием нового образа великокняжеской власти как суверенной и даже «царской». Развернувшееся в результате противостояние с ВКЛ из-за Новгорода (в дальнейшем и собственно литовских территорий, включая Смоленск), а также символическое принятие политического наследия Византийской империи в результате брака Ивана III и Софии Палеолог привели к обострению отношений с Ордой, которого в Москве предпочли бы избежать. Ни в 1472 г., ни в 1480 г. не произошло решительных сражений (противники ограничились «стоянием» по берегам рек). После отказа от выплаты дани в середине 1470-х гг. Иван III отправил несколько примирительных посольств к хану Ахмату, в 1480 г. в Москве были сильны настроения пойти на уступки требованиям хана. В военном отношении ВКМ невозможно было победить и тем более подчинить, но прагматически гораздо дешевле было сохранять стабильность на обширных южных границах малой ценой периодических посольств с подарками и соблюдением древнего этикета почтительного принятия ордынских послов.