ледия (претензии на «неисторические» территории) и наследия Золотой Орды, доставшегося ее бывшему улусу по праву завоевания (власть над «нерусским» и нехристианским населением). Но даже в своей зачаточной форме эта концепция способствовала деморализации и маргинализации ВКЛ как государства-наследника рѹських земель, что повлекло за собой грандиозное переосмысление ментальной карты региона Северной Евразии — от Дуная до Урала.
Средневековое пространственное воображение затруднялось проводить непреодолимые границы внутри христианского мира. Большинство населения было неграмотным и обычно не принималось в расчет как определяющий местную специфику фактор, а аристократическая элита была достаточно «интернациональная», часто переходившая на службу — и даже на трон — в соседние страны. Политические границы определялись межличностными отношениями вассальной зависимости правителей и потому скорее зависели от индивидуальных черт правителя и его отношений с вассалами, чем от языка подданных или общей истории. Луцкий съезд правителей Европы (1429) наглядно продемонстрировал условность языковых и даже конфессиональных границ. ВКЛ воплощало нормальность сосуществования католиков и православных, язычников и мусульман в общих политических границах (что вовсе не означало автоматически взаимную терпимость и мирный характер этого сосуществования). Спустя столетие в Европе, расколотой Реформацией, широкое распространение грамотности на местных «национальных» языках и зависимость правителей и религиозных лидеров от массовой поддержки населения сделали невозможным «съезд монархов», подобный Луцкому, и не было уже страны, в которой власть могла игнорировать религиозные и культурные различия подобно ВКЛ при Витовте. В 1555 г. Аугсбургский мир между протестантскими князьями Германии и императором Карлом V провозгласил принцип «cujus regio, ejus religio» — «чья власть, того и вера», распространившийся по всей Европе. Стало само собой разумеющимся воспринимать границы государства как границу между культурами и «народами». Вскоре заключается Люблинская уния (1569) между ВКЛ и Польским королевством, окончательно объединившая два государства в общее политическое образование Речь Посполитую. Сохраняя административную и судебную системы, собственную армию и деньги, ВКЛ передавало польской стороне огромные территории, в том числе Волынь и Киевское княжество. Объединение с Польшей встретило сильное сопротивление в Литве, но альтернативой являлось еще более агрессивное поглощение Великим княжеством Московским. В новом пространственно-политическом воображении европейской части Северной Евразии не оставалось места самостоятельным странам, не отличавшимся по языку или религии от соседей. Ускорившаяся полонизация ВКЛ и усиление позиций католической церкви не в последнюю очередь были результатом политического выбора, создающего эффективную границу с преимущественно русскоязычной и православной Московией.
Используя новое представление о политическом единстве говорящих на одном языке единоверцев, объединенных легендарной государственной общностью в прошлом, Иван III не только расширял границы своей власти, но и создавал предпосылки для возникновения новых, более непроницаемых культурных границ. Еще в середине XV в. этих границ не существовало. Предложение королевской короны Ивану III в 1489 г. свидетельствовало о том, что ВКМ и ее правитель еще не воспринимались соседями принципиально иначе, чем князья Волыни или Литвы, хотя московские князья и были менее «космополитными» по своему образованию, кругозору и языковым навыкам. Если правители ВКЛ, как правило, владели руським, литовским, польским и немецким языками, то московские князья, видимо, кроме родного языка, говорили только на диалекте тюркского (татарского) языка. Однако на протяжении XVI в. создается и распространяется миф о культурной («цивилизационной») инаковости обитателей Московии, чуждой христианским народам еще больше, чем турки-мусульмане. Примечательно, что инициаторами и основной движущей силой пропаганды этих взглядов являлись польские публицисты, и их активность нарастала с каждой новой московско-литовской войной (1500−1503, 1507−1508, 1512−1522, 1534−1537, «ливонской» войной 1561−1582 гг.) и уступок все новых территорий ВКМ. К середине века почти половина прежней территории ВКЛ перешли под власть Москвы, именно население этих земель, ставших плацдармом для войн и тесных контактов в мирное время, теперь воспринималось польскими публицистами как чуждое и «варварское», хотя оно ничем не отличалось от жителей земель, по-прежнему входивших в ВКЛ.
Так, Гнезнинский архиепископ (наиболее авторитетный среди польских архиереев) и бывший коронный канцлер Ян Лаский по поручению короля Сигизмунда I выступил на Латеранском соборе в Риме (1514) с докладом о «О племенах рутенов и их заблуждениях», в котором особое внимание уделялось православию. Он, в частности, рассказал — будто речь шла о неведомых пришельцах из космоса, а не о представителях в том числе и большинства населения ВКЛ:
…их священники впадают в неправедность, когда убивают воробья или какую-либо птицу, и они не прежде достигнут праведности, пока эта птица не сгниет совершенно у них под мышками. Таково у них наказание, которое не бывает столь суровым, если кто убьет христианина…
Каковы бы ни были реальные структурные и культурные различия между обществами ВКМ и Польского королевства (а позднее и других европейских стран), распространение образов чужака и варвара имело собственную логику и динамику. В ситуации кризиса средневековых принципов политической легитимности (вассальных и даннических отношений с конкретными правителями с подвижными территориальными границами) главной задачей становилось обоснование пределов собственного и чужого суверенитета. Попытки ограничить право вассалов на «отъезд» к другому сюзерену в договорах второй половины XV в. (например, между ВКМ и ВКЛ) оказывались малоэффективным способом стабилизировать территориальные границы. Культурно-идеологические проекции как основа нового понимания государственного суверенитета (не «государя», а «страны») были куда более эффективным инструментом. По крайней мере, по степени владения этим инструментом (благодаря большей грамотности и развитию светской литературы) Польша точно опережала Московию. Поэтому граница между ними выстраивалась не столько «изнутри» (со стороны переосмысливавшего свою историческую миссию ВКМ), сколько «снаружи», через идеологические проекции польской стороны.
Целенаправленно пытаясь расширить свои пределы в западном направлении за счет ВКЛ, Великое княжество Московское было не в состоянии одновременно провести четкие границы на востоке и юге — со стороны многочисленных осколков бывшей Золотой Орды. Растянувшийся на столетие процесс обособления Владимиро-Суздальской земли от сюзеренитета ханов Орды сопровождался созданием буферных зон с соседними ордынскими улусами, населенных разнообразными «татарами», перешедшими на службу русским князьям. Так, на границе с Булгаром, недалеко от Нижнего Новгорода, проживали и несли караульную службу курмышские татары — тюркоязычные потомки древнего местного населения (булгар, буртасов, мордвы и чуваш). На юго-востоке, в районе города Кадом (250 км к востоку от Рязани), часть ордынского населения перешло на службу Москве и стали известны как кадомские татары. В то время как переходившие на великокняжескую службу в индивидуальном порядке ордынские аристократы, как правило, принимали крещение, служилые татары, проживая на собственной территории, исповедовали ислам. При Василии II этот процесс создания буферных пограничных зон принял масштабные размеры: наиболее известный пример — основанное неподалеку от Кадома вассальное Касимовское ханство. Иван III, по сути, пытался добиться того же статуса от Казанского ханства. Таким образом формировалась размытая граница с соседними правителями — и размытая граница суверенитета московского великого князя, постепенно сокращающегося по мере дистанцирования от Москвы: от удельных княжеств к зависимым территориям, затем к вассальным княжествам и ханствам, а после к временным союзникам.
Но попытка перевернуть прежние отношения Москвы и Орды, заняв место хана и переподчинив себе бывшие ордынские улусы примерно на тех же условиях, на которых ВКМ подчинялось Орде со времен Великой Замятни, оказалась малоэффективной. Уже во второй половине XIV в. московские князья смогли занять достаточно независимую позицию от правителей в Сарае, а в XV в. кризис средневековой политической системы, основанной на личных отношениях вассала и сюзерена, охватывает практически все старые политии Северной Евразии. В одних случаях, — например, в Священной Римской империи, — ослабление старых вассальных связей привели к концу XV в. к фактической самостоятельности князей империи, все более напоминавшей свободную конфедерацию. В других случаях: в Англии после войны Плантагенетов и Ланкастеров (Война Алой и Белой розы, 1455−1485), во Франции после завершения столетней войны (1453), в Испании после завершения Реконкисты Пиренейского полуострова — происходит консолидация власти. По сути, та же историческая динамика в результате «феодальной войны» второй четверти XV в. наблюдается в ВКМ. Великий князь Московский последовательно переводит бывшие независимые княжества в положение подчиненных (удельных), большинство удельных напрямую подчиняет своей власти; ликвидирует частные армии, назначает коронных представителей для управления даже формально самостоятельными землями — вроде Новгорода или Пскова. Удельные княжества сохраняются как доля в наследстве членов семьи великого князя. С одной стороны, тем самым сохраняется потенциальный источник политической нестабильности и барьер на пути централизации, с другой — все же правителями уделов становились члены одной семьи и общей тенденцией являлось дальнейшее сокращение самостоятельных уделов. В 1497 г. был составлен свод законов (судебник) Ивана III, единый для всей территории ВКМ, чеканка монеты сделалась привилегией великого князя. Подчинение великому князю теперь осуществлялось через нарождающийся государственный аппарат коронных представителей и чиновников, а не путем личной договоренности с местным правителем.