Отношение революционера к обществу
§12. Принятие нового члена, заявившего себя не на словах, а на деле, товариществом не может быть решено иначе, как единодушно.
§13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире […]
§14. С целью беспощадного разрушения революционер может, и даже часто должен, жить в обществе, притворяясь совсем не тем, что он есть. Революционеры должны проникнуть всюду […]
§16. [...] Итак, прежде всего должны быть уничтожены люди, особенно вредные для революционной организации, и такие, внезапная и насильственная смерть которых может навести наибольший страх на правительство и, лишив его умных и энергических деятелей, потрясти его силу.
§17. Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта.
§18. К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом и энергиею, но пользующихся по положению богатством, связями, влиянием и силою. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами и путями […]
§19. Четвертая категория состоит из государственных честолюбцев и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать […], а между тем прибрать их в руки, овладеть всеми их тайнами, скомпрометировать их донельзя, так чтоб возврат был для них невозможен, и их руками и мутить государство.
§20. Пятая категория — доктринеры, конспираторы и революционеры в праздно-глаголющих кружках и на бумаге. Их надо беспрестанно толкать и тянуть вперед, в практичные головоломные заявления, результатом которых будет бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих.
§21. Шестая и важная категория — женщины, которых должно разделить на три главных разряда.
Одни — пустые, обессмысленные и бездушные, которыми можно пользоваться, как третьею и четвертою категориею мужчин.
Другие — горячие, преданные, способные, но не наши, потому что не доработались еще до настоящего безфразного и фактического революционного понимания. Их должно употреблять, как мужчин пятой категории.
Наконец, женщины совсем наши, то есть вполне посвященные и принявшие всецело нашу программу. Они нам товарищи. Мы должны смотреть на них, как на драгоценнейшее сокровище наше, без помощи которых нам обойтись невозможно.
Отношение товарищества к народу
§22. У товарищества ведь [нет] другой цели, кроме полнейшего освобождения и счастья народа, то есть чернорабочего люда. Но, убежденное в том, что это освобождение и достижение этого счастья возможно только путем всесокрушающей народной революции, товарищество всеми силами и средствами будет способствовать к развитию и разобщению тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и побудить его к поголовному восстанию.
§23. Под революциею народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образу — движение, которое, всегда останавливаясь с уважением перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности […] Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России.
§24. Товарищество поэтому не намерено навязывать народу какую бы то ни было организацию сверху […] Наше дело — страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.
§25. Поэтому, сближаясь с народом, мы прежде всего должны […] cоединиться с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России.
§26. Сплотить этот мир в одну непобедимую, всесокрушающую силу — вот вся наша организация, конспирация, задача.
Сергей Нечаев писал этот текст, находясь в Европе, как документ возглавляемой им подпольной организации, которая якобы насчитывала порядка четырех миллионов человек. На самом деле, организацию «Народная расправа» он основал только после возвращения в Россию, имея в своем распоряжении собранные в Европе деньги. Ядро «Народной расправы» составляли несколько десятков членов, а все ее контакты не превышали четырехсот человек, преимущественно московских студентов. Когда один из членов организации попытался ее покинуть, Нечаев организовал убийство отступника, в котором участвовали четверо членов «Народной расправы». Полиция довольно быстро раскрыла преступление, но к тому моменту Нечаев успел сбежать за границу.
Члены «Народной расправы» были арестованы и в 1871 г. предстали перед судом. Этот судебный процесс стал первым открытым политическим процессом в истории российской революции. Именно благодаря публичности слушаний текст «Катехизиса» и нравы, царившие в «Народной расправе», стали широко известны в обществе. «Нечаевский процесс» вдохновил Федора Достоевского на создание одного из наиболее критических образов российского революционного подполья в романе «Бесы». Новый роман выходил порциями в 1871–1872 гг., буквально по горячим следам процесса, в популярном «толстом» интеллигентском журнале «Русский Вестник».
В 1872 г. Нечаев был арестован в Цюрихе и экстрадирован в Россию, а в 1873 г. суд приговорил его к двадцати годам сибирской каторги. Однако в дело вмешался лично император и приказал заменить каторгу пожизненным заключением, которое Нечаев отбывал в камере №1 Алексеевского равелина Петропавловской крепости в Петербурге.
Несмотря на краткость политической биографии Нечаева, его вклад в профессионализацию революционного движения в России и за рубежом очень велик. Нечаев сформулировал принципы особого революционного этоса — нравственного стандарта, который отличал революционеров-подпольщиков не только от агентов режима, но и от широкой «публики», включая тех, кто симпатизировал целям революции. По Нечаеву, быть революционером означало не только принятие определенной политической программы и участие в группе конспираторов, специально созданной для реализации этой программы. Настоящих революционеров связывала специфическая субкультура, своя особая мораль и готовность рутинно применять насилие без болезненных размышлений и душевных страданий, которые испытывали, например, декабристы — профессиональные военные, привыкшие к убийству на поле брани.
Следующий шаг к профессионализации революционной деятельности, теперь уже в направлении более эффективной организации конспиративных ячеек, сделала террористическая организация «Народная Воля» (1879–1882). Ее члены высоко ценили деятельность Нечаева и принимали общие положения его «Катехизиса». В 1880 г. Исполнительный комитет «Народной Воли» установил с ним контакт и начал планировать его побег из крепости. Однако Нечаев, в полном соответствии с тезисами «Катехизиса», отказался от этого плана, поскольку он мог отвлечь внимание и ресурсы революционеров от главного дела — убийства императора Александра II.
В то же время, далеко не все российские революционеры соглашались с моральным нигилизмом Нечаева и его демонстративным безразличием к интересам самого народа и суверенитету нации. Нечаева интересовали только конспираторы, готовящие революционный переворот. При этом, он не воспринимал их даже как социальных реформаторов, работающих с конкретными группами населения и их интересами. Никакая «нация» не имела большей власти и права, чем закрытый орден революционеров, лучше представляющих, в чем должна заключаться «народная воля». Противники нечаевской философии «революции ради революции» считали, что единственным гарантом от моральной деградации заговорщиков является прямое взаимодействие с нацией и осуществление революции при помощи народа и вместе с ним. Именно так, например, рассуждали члены основанного в 1868−1869 гг. студентами петербургской Медико-хирургической академии народнического кружка Чайковцев (по имени одного из лидеров, Николая Чайковского), известного еще как Большое общество пропаганды.
9.9. Воссоединение с народом
«Нация» как заочное сообщество мыслящих заодно индивидуумов — всегда воображаемый феномен, ведь невозможно лично узнать и даже просто увидеть всех ее участников. Эта эфемерность «нации» — при отчетливом переживании ее реальности и «материальности» — во многом и породила идею славянофилов о «двух нациях» внутри русского народа. Согласно этой идее, глубокий цивилизационный разрыв мешает представителям нации европейской культуры увидеть подлинное внутреннее единство нации «простого народа», сплоченной (как предполагает романтическая теория) общей душой. Новое поколение революционеров, впитавшее идею социологической «реальности народа», решило на практике воссоединиться с истинной нацией «простого народа» (крестьянами и рабочими). Но где потенциальный революционер второй половины XIX в. мог вступить в контакт с «простым народом» для распространения революционных идей? Значительная часть городского населения занималась физическим трудом, но социальная структура имперских городов 1870-х и 1880-х годов не способствовала содержательному общению с этим классом горожан. Непредвиденной преградой оказался символически значимый внешний облик (включая одежду), а также принципиальное отсутствие общего (не сегрегированного по сословному принципу) публичного пространства, где могла бы состояться встреча.
Студенты университетов — основа кадров революционного движения — с 1861 по 1885 гг. были освобождены от необходимости ношения формы, которая визуально подчеркивала их принадлежность к социальной элите. Тем не менее, Устав 1863 г. предписывал: «Учащиеся должны быть на лекциях в приличном платье, причем не допускается ношение национального платья и каких-либо знаков отдельной народности, товариществ и обществ». Для встречи с народом можно было приобрести «национальное платье» или одежду рабочего, но, как известно по многочисленным свидетельствам современников, в этой одежде образованный горожанин часто выглядел не менее подозрительно и странно, чем террорист Каракозов или славянофил Аксаков в своем «русско-персидском» наряде.