— Картинки лучше не в тетрадки наклеивать, а на отдельные карточки, — дружески посоветовала Жозефина Генриховна. — Так настоящая коллекция получится, да и меняться проще.
— Спасибо, — сказала Лариса.
— Это наше дело, — сказал Темир.
— Папе с мамой, я смотрю, нынче не до вас, — забросила удочку колдунья.
— А это их дело! — сказал мальчик и повернулся спиной к Де Лануа.
— Они линолеум не так разрезали, — объяснила Лариса.
За вежливостью девчонки таился испуг, она боялась именно Жозефину Генриховну. Колдунья хорошо ощутила детский страх, и это было приятное ощущение.
— Так что линолеум?
— Хотели, чтоб пол в прихожей был без швов. В прихожей надо налево повернуть, а у них получилось направо. Потому что кроили с изнаночной стороны, как у мамы на курсах.
— Ну, деточка, так это же анекдот. Я бы на вашем месте смеялась, а не куксилась.
— Вот и смейтесь! — крикнул мальчик, разворачиваясь к Де Лануа.
Он тоже боялся — по-своему.
— И вообще! — грохнуло из окна. — Мужик-то есть в доме? Да без меня ты бы забывал мать с днём рождения поздравить!
— Не трогай маму! Если б не она, мы бы…
Скандал развивался по стандартному сценарию.
— Всё у вас наладится, вот увидите, — пообещала Де Лануа детям.
Наладится, но не сразу, подумала она про себя. Ещё пару раз аккуратно поработать с Ильясом — и этот глупый джигит уйдёт из дома, хлопнув дверью, и через день сам не поймёт, зачем он это сделал — но гордость не позволит вернуться. А дура-Настя тоже не будет понимать, что такое стряслось в их семье, прожившей двенадцать лет тихо и мирно. И приползёт к Жозефине, размазывая слёзы и сопли, обещая всё, что угодно, лишь бы помогла, лишь бы вернула мужа.
Она поможет, она вернёт… И всем станет хорошо. У детей будет отец, у жены муж, а у Жозефины Генриховны — фамильные драгоценности кубачинской работы, подаренные этой клуше Насте свекровью-аваркой, не имевшей дочерей…
Де Лануа любила старинные красивые вещи. Она ещё раз улыбнулась детям и вошла в свой подъезд. Темир смотрел ей в спину волчонком.
Глава девятая
Два часа, отпущенные Фикусу на поиски и сбор команды, я использовал с толком.
Для начала установил, что из всех присутствующих в квартире Фагота являюсь самым большим идиотом. Классическим. Клиническим. Ладно хоть нерасчленённым…
Ручка!
Новый хахаль соседки Фагота протянул ей ручку — записать телефон. И была эта ручка точь-в-точь как у загадочного профессора Доуэля… Бля-а-а-а… И я его отпустил. Вместо того, чтобы выйти из квартиры и ненавязчиво расспросить: а кто он, собственно, такой? Ответил бы, никуда бы не делся. Когда я расспрашиваю, люди отвечают. Честно и правдиво.
А теперь только и остаётся, что строить импотентные дедукции…
В тоске и душевном расстройстве я рухнул на фаготовский диван. Нащупал рядом пульт управления, машинально надавил кнопку.
И тоску как рукой сняло.
На экране видеодвойки предстал Фагот в рабочей обстановке. Нет, не за музыкальным компьютером…
Я всё понимаю.
И позитивную роль подобных записей — в том числе. Эта видеокустарщина, что ни говори, на рост поголовья молоденьких девушек влияет положительно. Посмотрит такой вот Фагот такую вот плёночку — глядишь, и не отправиться на очередную ночную охоту…
Я всё понимаю. Но смотреть подобные вещи могу с трудом.
Девчонке было лет пятнадцать… И никогда уже не станет шестнадцать. После знакомства с ножом Фагота уже не станет. Нож, кстати, интересный… Хищный профиль, круглая цельнометаллическая рукоять с мелкой насечкой. Донельзя похож на «алжирца» — излюбленное холодное оружие французских парашютистов… Что-то Фагот не хвастался мне такой штучкой.
Но самое главное было не в этом. Не в ноже. И не в девчонке — хотя умирала она медленно и мучительно…
Точка съёмки.
Старина Фагот обходился без помощника-оператора. Снимал неподвижной, зафиксированной камерой… Что это значит, я понял, когда действие ублюдочного фильма переместилось в ванную. И тут всё кончилось.
Провал.
Темнота.
Ничто.
Потом окружающее стало медленно появляться. Сначала ладони. Мои, окровавленные… Сломанные ногти… Больно… Рядом, в кафельной стене ванной, — глубокая воронка не меньше полуметра в диаметре. Скомканный металлический цилиндрик… Видеокамера.
С-с-сука!!!
Я метнулся в гостиную. Удар ногой, второй, третий…
Спокойно. Без лишних эмоций. Всё под контролем. Под моим контролем… А эта гнида, что вздумала взять под контроль меня… На Страшный Суд Фагот поползёт с переломанными рёбрами. И с несколько асимметричной ухмылкой — челюсть сломана в двух местах, как минимум. Ну и чёрт с ней, зачем мёртвым челюсти? Мёртвые, как известно, не кусаются.
Но какая всё-таки сука…
Год назад? Или раньше?
Весна… Точно, прошлая весна — капель, сосульки, возбуждённое и дебиловато-радостное чириканье воробьёв… Я заскочил к Фаготу — тоже возбуждённый. Бывает весной со мной такое… Заскочил за дозой.
Он: давай, мол, сам… Никак, мол, не могу, опаздываю на запись. Всё в ванной, справишься уж как-нибудь.
Сволочь. Подловил. Сделал, как котёнка.
Подставил ровнёхонько под объектив. А я… Я человек не брезгливый. Взял нож, пилу и…
Маленький вопрос: где гадёныш держит запись?
…Около часа я рылся в его видеотеке, просматривая кассеты в ускоренном режиме. Ничего. Боевички и концерты маэстро. Значит? Должно быть некое хранилище записей особых.
Я переверну фаготовскую квартиру — точнее, обе смежных квартиры. Я выпотрошу — в прямом смысле — всех его многочисленных знакомых. И найду кассету.
А заодно — разберусь с мадам Жозефиной. И с хахалем этой придурочной соседки… И, чтоб дважды не ходить — с самой соседкой. «До свидания, товарищ лесник…» Дебилка, одно слово.
Стоп, стоп… Точно. Анна. Её зовут Анна. И придурок Фагот пытался бить к ней клинья… У него-то мы с ней и повстречались. Причём именно в тот вечер… Ерунда. Не может быть. Но если действительно…
Чёрт возьми… Тогда стоит жениться на малышке — наследственность у детишек будет интересная. А ведь согласится, куда денется. Ладно, поживём — увидим. Может, и женюсь… Если не убью раньше.
Не нравится мне её «товарищ лесник». Совсем не нравится. Явно из той же подозрительной компании, что и расчленённый Доуэль. И не стоит гадать, чем они тут занимаются. Известно, чем…
— Клиенты не звонили, — сообщил Игнат, не дожидаясь вопроса.
— Вода нагрета? — справилась Жозефина Генриховна.
Игнат кивнул.
Горячую воду отключили надолго, а мылась колдунья по несколько раз на дню.
Внутрь квартиры Жозефина Генриховна не пошла, сразу из прихожей — в ванную комнату. Осквернённое тело требовало чистоты. Такой же, какая царила в доме. Воздух улицы омерзительно грязен, и совершать омовение требовалось после каждого выхода в мир… Сбросив одежду, Де Лануа залезла в ванную, села на низенькую скамеечку и позвала:
— Иди, полей!
Игнат вошёл, глядя в пол…
…Вернее, чем Игнат, человека у Жозефины Генриховны не было за всю её долгую жизнь. Тупее, впрочем, тоже. Отданный колдунье в услужение собственной матерью — в качестве платы за чудесное излечение младшенького, — он стал незаменим. Здоровый как бык деревенский парень не только охранял Де Лануа — выполнял всё, что бы ему ни приказали. Друзей и знакомых в городе у него не было, жены и детей тоже, родная деревня осталась полузабытым воспоминанием… Весь круг общения, да и вообще весь мир Игната состоял из Жозефины Генриховны. Преданный хозяйке как пёс, он годился для самых деликатных поручений. Относительно, конечно, годился — если растолковать всё до мельчайших подробностей. Два года службы в десанте научили парня многому, но инициативы и сообразительности не прибавили…
Мысленно Де Лануа называла его слугой, но сама понимала, что это не совсем верно. Игнат был чем-то средним между рабом и домашним животным. Жозефина даже по-своему любила его — как любят верную собаку.
— Тут, это… о том пиджачке… ну, что третьего-то дня… — сказал Игнат, когда его хозяйка, вымытая и облачённая в новое кимоно, расчёсывала волосы у зеркала.
Жозефина Генриховна ненавидела армейский жаргон почти так же, как деревенский. Но не стала поправлять слугу, вопреки обыкновению. Жадно спросила:
— И что?
— Видали с Анчуткой-то… ну, его… у этой… ну, где… где она, значит…
— У библиотеки?
— Ну дак… в кафешке тоже… Поспрошать у её?
— Девчонку не трожь, — отозвалась Жозефина Генриховна резко. — Знаю, как ты спрашиваешь. Сама разберусь.
С Анной, подумала она… Лже-архитектор знаком с паршивкой…
— Тут новый тип возле нашей барышни объявился, с ним бы разобраться, — продолжила колдунья. — Видел?
Игнат кивнул.
— Кого-нибудь ещё заметил?
— Кого?
— Кого-нибудь постороннего. За мной следили на улице, взгляд чужой чувствовала, недобрый… А кто, откуда — не поняла.
— Виноват, не углядел…
— Ладно, поставь размораживаться материал и ступай. Будешь нужен — позову.
Она собрала волосы в узел на затылке, заколола длинными деревянными шпильками и пошла в свой кабинет.
Паркет в комнатах до блеска натёрт мастикой. Сделанные на заказ портьеры на окнах, обитая шёлком мебель… Стены обшиты деревянными панелями, затянуты драпировочной тканью — обоев Де Лануа не признавала. Антикварные безделушки, собранные с любовью за долгие годы.
Золтан встрепенулся, когда Жозефина Генриховна появилась в кабинете. Открыв один глаз, посмотрел на хозяйку и сказал:
— Nouvelles de fr-r-raiche date… mer-r-rdeuse![2]
Как истинный аристократ, он выражался исключительно по-французски.
Де Лануа машинально согнала птицу с кресла. Ворон обиженно захлопал крыльями, но погруженная в свои мысли колдунья не обратила на него внимания.
Отца Жозефины Генриховны не было в живых очень давно.