…Резко остановился. Юзеф тоже. Крик услышали оба. Женский, истошный. Донёсшийся издалека и быстро оборвавшийся.
Огромная больница жила своей загадочной ночной жизнью — иные окна светились, одни тёплым жёлтым светом, другие мертвенно-синим; и кто-то сходил с ума от боли за этими окнами, и кто-то умирал, и кто-то проваливался в чёрную яму наркотического сна, и всё происходило отнюдь не молча, но эти звуки отношения к делу не имели. Потому что их издавали живые.
Крик, заставивший насторожиться инквизиторов, донёсся из места, тишина которого вошла в поговорку.
Из морга.
Мне хотелось сказать пронзительно вопившей тётке: «Пардон, обознался!»
Потому что так оно и было. Экскурсантка по ночному моргу не имела ничего общего ни с шарлатанкой-колду-ньей, ни с подозрительной библиотекаршей. Мало ли любителей трупов есть на свете…
Шутка удалась — острых впечатлений от моего воскрешения некрофилка получила с избытком. И тут же сии впечатления озвучила — немелодично, но громко. Пришлось легонько прикрыть ей фонтан — вопль сменился тихим побулькиванием.
Ну что орёшь-то? Оживших трупов не видела?
Кстати, кто ты такая и что тут делаешь?
Вопрос был риторический — если задавать его человеку со стиснутым горлом. Я чуть ослабил хватку и легонько подтолкнул женщину в сторону словоохотливости и правдивости…
…Вот оно что. Искательница сенсаций, бля… Будет тебе эксклюзив — кровавый и душераздирающий. Но тебе его не читать…
В принципе, никаких новостей журналистка Синявская мне не сообщила: непонятная ей самой крутая организация настойчиво интересуется деятельностью Мозговеда. Любитель мозгов не персонифицирован, но круг сужается. А исчезновение сотрудника, так неосторожно расчленённого моим дружком, убедило коллег Доуэля, что копают они в правильном направлении… Единственный значимый момент: Синявская сообщила своим таинственным контрагентам, где она сейчас и с какой целью.
Ничего нового.
Новое донёс до меня слух. Сюда — пока далеко — торопливо шли четверо. И если это не «товарищ Лесник» со товарищи, то я ничего не понимаю в моргах и трупах… Я отдал мысленный приказ двум уцелевшим орлам Фикуса. Сильный приказ: сделай или сдохни. Судя по результатам побоища на ночной улице, шансов у них никаких. Значит, сдохнут…
Но мне нужна небольшая фора. Привести женолюбивого Женю (каламбур!) в безопасное для меня состояние и подготовиться к встрече дорогих гостей.
Добро пожаловать в морг, господа!
У нас тут весело…
Двое напали на четверых молча и внезапно.
Лесник не слышал их приближения — парочка стояла в густой тени неподвижно и двинулась только в момент атаки. А их дыхание перекрывали ночные шумы больницы…
Лесник узнал одного сразу, в льющемся из окон синюшном свете бактерицидок — парень, наименее пострадавший в недавней драке. И — не узнал. Сейчас атаковали словно и не люди. Отточенные движения, полное презрение к опасности — боевые машины. Не люди.
Навье? Уже — навье?
…Боец Юзефа не был новичком в рукопашной — но пропустил удар, прямой и незамысловатый — просто нанесённый с трудно представимой для человека силой и скоростью — отлетел, упал. Падал, сгруппировавшись — жив, и ладно.
Второй парнишка из безпеки был покрепче — работал в классическом стиле русбоя: уход, ложный выпад, нырок, удар… Удар должен был уложить нападавшего на месте. Не уложил. Пришёлся как будто по лишённому нервных окончаний истукану. Всё же навье… Лесник рванул из потайных ножен Дыев нож…
Пустить в ход ритуальное оружие он не успел. Зато успел увидеть — впервые — Юзефа в драке. Впрочем, увидеть — не то слово. Скорее почувствовал смазанное движение огромного тела — не на грани, уже за гранью восприятия. И — всё кончилось.
Два неподвижных тела, больше похожие на кучи тряпья — голова одного вывернута под неестественным углом. Пострадавший боец поднимался, — ну что там? — всё в порядке, ничего серьёзного.
Лесник нагнулся, держа нож наготове, пощупал руку нападавшего — тёплая. Не навье. Люди. Обыкновенные зомбированные люди… Живые. Были живые…
— Оттащите их куда-нибудь, чтоб под ногами не валялись, — приказал Юзеф. — И прикройте вход, внутрь не суйтесь… Пошли, Лесник.
Обер-инквизитор посмотрел на трупы и добавил:
— Имей в виду — по всему судя, здесь не простой тенятник. Морфант по меньшей мере… Может не только отвести глаза — прикинуться кем угодно. Кого ни увидишь — стреляй. Хоть в родную мать…
— Моя мать умерла, — холодно ответил Лесник.
— Тем более стреляй.
Зрелище, встретившее их в прозекторской, напоминало спектакль театра абсурда, поставленный режиссёром-Чикатило.
Мужчина лет тридцати — забрызганный кровью халат, криво сидящие на носу очечки в позолоченной оправе — кланялся и кланялся в пояс, как заводная игрушка. И повторял с монотонностью заевшей пластинки:
— Добро пожаловать в морг, господа! Добро пожаловать в морг, господа! Добро пожаловать в морг…
На вытянутых руках встречающий держал нечто вроде блюда, украшенного окровавленным рушником. Роль хлеба-соли играла человеческая голова… Свежая, отнюдь не экспонат анатомического театра, пропитанный формалином.
Голова Радецки.
Второй актёр в этой сцене держался молчаливо и статично. Потому что был трупом. Обнажённое тело с Т-образным разрезом на животе стояло у стены. Торчащие из разреза кишки тянулись вверх, жутким шарфом обёртывались вокруг шеи. Рука поднялась словно в приветствии, и ею мертвец сжимал другую руку — чужую, отрубленную. Из оскаленного рта свисало что-то тёмно-красное, влажное: печень? сердце? — не понять…
Лица выпотрошенного человека перекорёжила смертная судорога, но татуировка на щеке и характерный цвет стрижки не оставляли сомнений: Фагот. Марат Иванов-«Фагот». Композитор, поэт и рок-певец…
— Добро пожаловать в морг, господа!
Если режиссёр этой сцены рассчитывал шокировать или запугать незваных гостей, то цели достиг в весьма малой степени.
Лесник разозлился — не более того. Хотя разозлённый Лесник — это, знаете ли…
Как отреагировал Юзеф, осталось известно лишь ему. Много лет люди видели только те внешние реакции обер-инквизитора, какие он хотел им показать.
— Добро пожаловать в морг, господа! Добро пожа…
Лесник шагнул вперёд с коротким рычанием. Голова покатилась по полу, как шар в кегельбане. Золочёные очки хрустнули под каблуком. Гостеприимный хозяин осел на пол, привалился к батарее. Бесконечно повторяемая фраза сменилась стоном.
Юзеф на пустяки не отвлекался. Трупы, послужившие причиной поездки в морг, они нашли. Заодно обнаружили пропавшего Крокодила. Осталось самое интересное — познакомиться с автором всего этого непотребства.
О судьбе наведшей их на морг Синявской обер-инквизитор не задумался.
Не вспомнил ни на секунду.
Юзеф двигался по прозекторской удивительно лёгкой, танцующей походкой, осматривая все укромные уголки. Пластика его движений напоминала носорога, обретшего кошачью грацию…
Лесник бережно поднял откатившуюся голову, аккуратно положил на окровавленный патологоанатомический стол.
Юзеф закончил осмотр — никого и ничего. Остановился у полуоткрытой двери — пятно света из прозекторской выхватывало кафель коридора, сложенную у стены ломаную медицинскую рухлядь. Из коридора тянуло запахом дешёвых антисептиков. За коридором был морг.
И оттуда донёсся голос:
— Здравствуйте, товарищ Лесник! Ну что же вы, проходите! Все уже собрались, только вас ждём…
Там, во тьме, рассыпались бусинки девичьего смеха. Лесник закусил губу. И смех, и голос принадлежали Анне.
Она продолжала:
— Проходите, товарищ Лесник! Здесь тихо и прохладно, помёрзнем вместе, поговорим о чём-нибудь трогательном, завлекательном и благородном. Об археологии и о мозговедении, например…
Дела минувших дней — VIIПервый разгром
Пути русской Инквизиции и православной церкви впервые разошлись на рубеже XII и XIII веков. Разошлись на деле епископа Феодора.
Епископ Феодор, кстати, был родным племянником известного боярина Петра Бориславовича, гипотетического автора «Слова о полку Игореве». Давно подмечено, что автор «Слова», несмотря на неуклюжие христианские реверансы, — закоренелый язычник. И за хранение означенного «Слова» (как и прочей языческой литературы) вплоть до XVIII века можно было отправиться на каторгу.
Ставшее слишком самостоятельным дитя церкви впервые восстало против родителей — епископ Феодор, пытавшийся слить в едином культе христианскую риторику и кровавые языческие обряды, был тайно казнён инквизиторами, а богомерзкие книги его — сожжены.
Успели вовремя, хотя побеги злое семя дало. Ничего серьёзного, правда, не выросло. До сих пор многие, искренне полагающие себя православными, красят яйца на пасху, считая сие действо исконно христианским обычаем. И не знают, что подобный обряд к христианству отношения не имеет, а происходит от персов и описан в «Видевдате» — зороастрий-ской книге о подчинении демонов-дэвов. Впрочем, хозяйкам, опускающим в отвар лука куриные яйца, визиты дэвов не грозят — русская адаптация «Видевдата», сделанная Феодором и содержащая точную методику, уничтожена навсегда.
Кровавые моления Яриле и Хорсу выродились в безобидные масленичные ритуалы. Колядование и игры на Ивана Купала тоже обессмыслились, потеряли сакральную сущность. Оставался, конечно, сопровождавший их свальный грех — он Инквизицию интересовал мало.
Хотя казнили Феодора скрытно — митрополия встала на дыбы от такого наглого вмешательства в то, что она считала своим внутренним делом. Ловить по лесам волхвов — пожалуйста, но трогать епископов…
Под угрозой ликвидации Инквизиция мало-помалу перешла под руку светской власти — великого князя Всеволода «Большое Гнездо», а затем его сына Юрия II. Кроме того, впервые русские инквизиторы получили поддержку римских пап. Понтификам Григорию и Иннокентию нужны были союзники. Шла яростная борьба Рима с кровавой ересью катаров и с императорами-Гогенштауфенами, активно заигрывавшими с чёрным цветом.