— Не судьба, — сказал Юзеф. — Гера, останешься здесь, в подъезде. Приглядывай за дверью. Если что — в драку сам не лезь, немедленно докладывай.
Долговязый Гера кивнул и, не откладывая, забился в закуток на первом этаже, заваленный каким-то ненужным хламом. Недолго повозился и стал совершенно незаметным. Чем-чем, а приёмами маскировки парни Юзе-фа владели хорошо. Обер-инквизитор удовлетворённо кивнул:
— Через два часа пришлю смену. Пошли, Лесник…
Они вернулись в соседний подъезд, в квартиру Фагота. Там продолжался обыск, давший кое-какие результаты. Весьма интересные.
— Дело проясняется, — сказал Юзеф спустя час. — По крайней мере с этим Фаготом. Не наш клиент. Случай для учебника судебной сексологии. Целый букет садистских девиаций: и некрофилия, и бертранизм, и некросадизм, и — на закуску — некрофагия. Сиречь сексуальное людоедство… Да ещё, надо думать, и садовуайеризм — не на Каннский же фестиваль он снимал свои игрища…
Лесник сидел мрачнее тучи. Лицезрение обнаруженных в квартире рок-музыканта аксессуаров и ускоренный просмотр двухчасового видеофильма, запечатлевшего страшную смерть и не менее страшную посмертную судьбу Тани Комаровой, — вызвали у Лесника простое человеческое желание: пообщаться с Фаготом в спокойной обстановке. В укромном подвальчике с хорошей звукоизоляцией. Пусть даже и без подходящего инструментария, пусть даже с голыми руками… Желание было неосуществимо — ввиду смерти музыканта. И Леснику — не совсем, впрочем, логично, — хотелось добраться до убийцы Фагота, подарившего тому лёгкую смерть…
Юзеф на своём веку крови повидал куда больше. И беспощадная логика ему никогда не изменяла. Леснику обер-инквизитор не сказал ничего, но в результатах обыска его зацепил лишь один ключевой момент. Ключевой в полном смысле слова — на связке, найденной среди вещей Крокодила, оказались два ключа от машины. Плюс два от квартиры. И всё. Ещё одного — маленького, нестандартной формы — не было. Ключа от персика.
— Однако кое-что имеет отношение и к нашим делам, — продолжал обер-инквизитор. — Ты отметил два фрагмента записи? Он аккуратненько вскрыл череп и изъял содержимое. Отложил в сторону. Потом точно так же поступил с брюшной полостью. И всё извлечённое никак дальше не использовал. Выводы?
— Приготовил для клиентов? — с надеждой спросил Лесник. Перспектива встречи с покупателями кровавого товара моментально вывела его из прострации.
— Точно так. И одна клиентка — Де Лануа. Но вот мозги… Должен быть как минимум ещё один заказчик. Настоящий Мозговед. Тенятник. Далее. Съёмки велись двумя скрытыми в стенах камерами, в автоматическом режиме. Одну из них грубо выковыряли из стены — совсем недавно. В квартире следы обыска, которые даже не удосужились замаскировать. Кассета осталась одна. А видеотека у музыканта должна быть куда обширнее. Плюс не слишком дружественный визит к ясновидящей… Зачем к ней заявился наш «икс»? Не за кассетами ли, на которых запечатлён и он? Принимающим свежий товар? Твоё мнение?
Лесник не успел ничего ответить.
На улице — скрип тормозов, тут же — тяжёлый топот ног. Дверь распахнута с грохотом. Звуки короткой схватки. Истеричный вопль: «Всем лежать!! Мордой в пол!! Лежать, бля!» Топот быстро приближался к студии Фагота, где сидели инквизиторы. Юзеф нахмурился, Лесник нащупал в кармане «Сентинел».
Голос из коридора: «Вы бы там не дёргались, ребята… А то сами знаете, при попытке к сопротивлению…» Спокойный, уверенный голос, но нотка торжества прорывается.
Голос майора Канюченко.
Дела минувших дней — IXСмута
Борис Годунов прикончил детище Грозного, Святую Расправу, так же, как и делал всё остальное — интеллигентно, без крови.
Мягок был первый всенародно избранный царь Земли Русской. И крови не любил — вдосталь хлебнул в опричнину. Грозный резал боярские роды под корень. Годунов запрещал боярам жениться — сами, мол, вымрут.
Ещё в регентство Бориса набольших царёвых слуг из Расправы разослали вторыми воеводами в дальние крепостцы и остроги, младших служек разверстали по стрелецким полкам. Даже Гаврилу Ртищева, ставшего главой Святой Расправы и с давних опричных времён ненавидимого Годуновым, на смертную казнь не осудили. Правитель приказал бить кнутом и навечно сослать в Пелым. («Навечно» — в те времена не значило надолго. До скорой голодной смерти в холодной земляной яме… Но — умирали как бы сами. Данный при венчании на царство обет: не казнить, — Борис исполнял.) Впрочем, до Пелыма Гаврилу не довезли. И кнут по его спине не прогулялся. Экс-инквизитор сбежал, удавив трёх своих стражей и неведомым способом разомкнув оковы…
Но Инквизиции не стало. Снова не стало. И никакая другая организация ей на смену не пришла. Хватит, дескать. Устал народ от казней. И началось…
Вновь, в который раз, появились якобы давно уничтоженные волхвы. Полилась кровь жертв на алтари почерневших идолов. Ведьмы колдовали сначала с оглядкой, потом смелее и смелее — и к середине царствия Бориса никого не удивляло лето без единого дождя или снегопад в июле. Урожаи пропадали на корню.
Голод не заставил себя ждать. Страшный, лютый. Снова люди пожирали своих мёртвых. И не всегда — уже мёртвых. Доведённый до отчаяния народ был готов пойти за кем угодно. И этот кто-то нашёлся.
Царевич Димитрий.
Сын царя Иоанна Васильевича.
Или — вор, самозванец, беглый монах Лжедимитрий…
И то, и другое было верно лишь отчасти. Тело убиенного в Угличе царевича мирно лежало в гробу, но самозванцем Лжедимитрий не был — действительно ощущал себя сыном Грозного: помнил мать, Марфу Нагую, помнил всё своё детское окружение, все ребячьи забавы и игры… Последующие десять лет были подёрнуты для наречённого Димитрия как бы туманом не то беспамятства, не то болезни.
Обряд Наречения (или квазиреинкарнации) проводил в Сандомире Гаврила Ртищев при помощи двух монахов-иезуитов, чьих имён история не сохранила. И ещё несколько страшноватых обрядов успел исполнить бывший инквизитор…
Дальнейшее хорошо известно: триумфальный въезд в Москву Самозванца, краткое его царствие и убийство, и второе Наречение,[9] неудачное (от Гаврилы Ртищева братья Мнишеки к тому времени поспешили избавиться)…
А потом Россию закружил кровавый водоворот Смуты, с каждым витком набирая силу, вовлекая всё новых людей… Как остановить смертельную для страны круговерть? — задумывались многие, и никто не находил ответа. На смену убитым самозванцам приходили другие, пламя мятежей докатилось до самых окраин и снова возвратилось к столице — с утроенной силой. Казалось, люди сошли с ума. Их можно было убить, но никак не получалось образумить.
Среди немногих, понявших, что сталь огня не погасит, был боярин Семён Васильевич Прозоровский. Он воевал, насмерть рубился с тушинцами, отбил литовцев от Дорогобужа — и одновременно встречался и говорил с мудрыми старцами из Троицы и других мест, рылся в ветхих пергаментах монастырских хранилищ… Из этих встреч, и разговоров, и разобранных смутных пророчеств рождалось понимание — нужны люди, способные сразиться с нахлынувшей бедой не только огнём и булатом… Нужна Инквизиция.
Всё кончилось в 1614 году — быстро и разом. Вчера ещё полыхал пожар от края до края страны — и всё прекратилось. Хоть и бродили по лесам отчаянные ватаги шишей, и топтали русскую землю копыта конницы Лисовского, и король Сигизмунд запоздало требовал московский престол для своего сына… Но кончилось всё. Люди убивали друг друга уже по инерции, по привычке, с удивлением: зачем? для чего? что произошло со страной и с нами?
Всё изменила одна триединая жертва, принесённая той зимой. Мужчина, женщина и ребёнок.
…Казнить казачьего гетмана Заруцкого, невенчанного мужа царицы Марины, вчера ещё на полном серьёзе решавшего, кому носить шапку Мономаха, призвали самого ката Егорушку — первой руки заплечных дел мастера. Тот ведал кнутом и плахой при Годунове и Димитрии, при Шуйском и Семибоярщине, при Гонсевском и вождях ополчения — палачу политические пристрастия не положены.
…Егорушка ласково и нежно пробежался кончиками пальцев по белому, свежевыстроганному острию кола — рот ката сладострастно приоткрылся, капелька слюны повисла в уголке губ. Что-то не понравилось Егорушке — нахмурился, ощупывая невидимый глазу изъян, вытащил кривой, бритвенно-острый нож, подровнял-подправил, кивнул удовлетворённо, нагнулся к распластанному на животе гетману, не глядя протянул руку. Подручные торопливо подали деревянную кувалду…
…Ивана Дмитриевича «Ворёнка», сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II, повесили в тот же день на Боровицких воротах. Веса тщедушного тела четырёхлетнего мальчика не хватало, чтобы затянуть как следует петлю. Умирал «царевич» мучительно и долго.
…Саму Марину убили милосердно — удавили во сне подушкой. Хоть и бывшая, а всё-таки венчанная царица.
И — той зимой закончилось всё.
Лишь полвека спустя, умирая в монастыре, в схиме, под именем брата Сергия, — Прозоровский признался в страшной вещи. В том, что последствия применённого им лекарства оказались опаснее болезни.
Гораздо опаснее.
Глава девятая
Четыре пятнисто-камуфлированные фигуры грамотно расположились в студии — не оставляя непростреливаемых зон и не попадая на директрисы друг другу. Бронежилеты, чёрные капюшоны с прорезями. «Кипарисы» — автоматы-коротышки, удобные для стрельбы в замкнутых помещениях, почти не дающие рикошета. Гости оказались из СОБРа — если, конечно, эмблемы не были ещё одной маскировкой…
Канюченко — тоже в камуфляже. Правда, без капюшона, броника и автомата. Но ПМ в руке держал.
Надоела кабинетная жизнь генитальному сыщику, неприязненно подумал Лесник. Решил поиграть в крутого парня. В агента национальной безопасности. Ладно хоть руки не стали с лёту заламывать да мордой в паркет тыкать. Похоже, г. Канюченко и сам до конца не понял, кого он тут поймал. Осторожничает.
— Ну что, не ждали? — нарушил тишину Канюченко. — Чего молчите? Не возмущаетесь? Не уверяете, что вы лучшие друзья господина Иванова, которым он доверил ключи от квартиры? Ничего, разговоритесь. Разговор у нас будет долгий и вдумчивый…