…Трое ждали одного. Неприметный дом в Свечном переулке, самая обычная квартира, стол в гостиной, лампа с абажуром. Двое курили, Алексей Николаевич не употреблял. Он, священник, законоучитель Ржевской семинарии, был самым мирным и наивно-доброжелательным из собравшейся троицы — однако именно его скромные труды послужили толчком к созданию Новой Инквизиции.
С 1912 года Алексей Николаевич Соболев подвизался во Владимирской учёной архивной комиссии. Темы работ о. Алексия были достаточно безобидны: пережитки язычества в христианстве; дохристианские представления о жизни и смерти, о загробном мире; обряды владимирских крестьян, сакральный смысл коих давно утратился… Мало-помалу картина перед молодым исследователем вставала страшноватая. Плачи и запевки, похоронные стенания и обряды прощания с землёй — всё работало на одну задачу. Детские стихи — дразнилки и колядки, страшилки и игровые песни — тоже казались написанными той же, уверенной и сознающей свою цель рукой…
Но самое главное, в чём с ужасом убедился Соболев — сохранившиеся по глухим углам пережитки логике вопреки не вымирали и не исчезали сами собой. Наоборот, крепли и развивались, выходили из тени. И стремились к одной цели. Алексей Николаевич всё чаще задумывался: к какой? Ответ лежал на поверхности, но мозг слишком долго не хотел его воспринимать. В Армагеддон священник верил, но предполагал его как-то подальше, не в тверских и владимирских лесах. И как-то попозже. Не сегодня… Не сейчас…
А потом всё начало рушиться. С августа четырнадцатого всё покатилось вниз, как камень с горы — быстро, разрушительно, неудержимо. Знамения уже не вставали — но сбывались. Мрачные пророчества исполнялись точно и в срок. Европа корчилась под копытами четвёрки коней, и четверо всадников собирали кровавую жатву.
После пяти лет сомнений, терзаний и не высказанных никому подозрений о. Алексий обратился в Святейший Синод… Обратился в неудачное время — недавно прогремела «всенародная и бескровная» Февральская революция.
Назначенный от Временного правительства демократическим обер-прокурором Синода кадет Львов[10] с трудом отличал стихарь от пономаря, но выслушал Алексея Николаевича внимательно. Покивал, посочувствовал, взял для изучения документы. Более того, через месяц, к Пасхе, Св. Синод пожаловал, о. Алексия камилавкой[11] … И всё.
Ещё через месяц Алексей Николаевич снова явился в Синод, почти двое суток прождал в приёмной демократического обер-прокурора, дождался, попытался на ходу напомнить тому о сути своего прошения — упёрся в недоумённое моргание и классическое «зайдите попозже»… А спустя несколько секунд Соболев ощутил на локте мягкое и дружеское пожатие. Обернулся — немолодой чиновник в вицмундире со споротыми нашивками. Пенсне, седеющая шевелюра, ухоженная эспаньолка… Два человека, знающих одно — надо что-то делать — встретились.
Чиновник оказался коллежским советником Модестом Семёновичем Семаго, служившим по упразднённому ныне ведомству генерала Курлова. И курировавшим в означенном ведомстве именно те вопросы, даже существование которых демократически настроенные господа признавать не желали. Вопросы борьбы с сатанизмом.
Февраль оставил коллежского советника не у дел. В «демократической милиции», где верховодили выпущенные из тюрем блатари, делать ему было нечего. Встреча с Соболёвым оказалась знаком судьбы…
Эрудит и умница, Семаго не нуждался в канувших архивах Инквизиции и жандармского корпуса — его безупречная память хранила тысячи имён и фактов, связанных с сектантами-дьяволопоклонниками, с ритуальными убийствами, со всевозможными кровавыми загадками, так до конца и не прояснёнными…
Сейчас Семаго, яростно пыхтя папиросой, спорил о методах допроса ведьм с Буланским, третьим членом вновь создаваемого Капитула (назвали на западный манер, термин «Высший Совет» решили не восстанавливать — советы всех мастей и так вокруг были в избытке).
— Вы, милейший Богдан Савельич, недооцениваете возможности современных методов! Ведьма, колдун, упырь, тенятник — по сути уже не люди. Времена калёного железа прошли — надо основываться на биохимических и психологических различиях. Новая Инквизиция должна и будет стоять на трёх китах. Первый — фундаментальные естественные дисциплины: физика, математика, химия, медицина. Надо понять — что есть враг, и станет ясно — как его уничтожить. Второй — наука прикладная, коией надлежит вооружить нас самой совершённой техникой. Сколько можно махать заржавелыми Дыевыми ножами? И третий кит — это науки о психике — людской и не-людской, и о методах воздействия на ту и другую…
— Не поползут ваши киты по суше, им другая стихия назначена, — гнул своё милейший Богдан Савельич. — Главное — крови не надо бояться…
Богдана Буланского излишние теоретические познания не отягощали. Он был сугубым практиком — не знающим страха, сомнений и жалости, последним уцелевшим руководителем старой Инквизиции…
Два года назад Буланский оказался невольной и косвенной причиной очередного разгрома Конторы — показал Распутину портрет Ирины Юсуповой, оказавшийся роковым для старца-тенятника. Но сумел спасти и вывести из-под удара значительное количество бойцов нижнего звена именно Богдан Буланский.
Трое ждали одного. Одного, знакомого им заочно и призванного стать четвёртым членом Капитула. Тот запаздывал — зачистка Москвы от анархистов была его акцией. Впрочем, зачищали вчерашних соратников достаточно мягко — не желающим умирать под чёрными знамёнами давали уйти. Выкуренные из берлог братишки потянулись к югу — просвещать самостийных атаманов и батек идеями Бакунина и Кропоткина…
…Когда четвёртый вошёл, рука Буланского невольно дёрнулась к браунингу, укрытому во внутреннем кармане пиджака — больно уж характерный облик был у пришельца. Чёрная кожа с ног до головы — сапоги, куртка, фуражка. Маузер в деревянном футляре. Давящий взгляд из-под кустистых бровей.
Представился вновь прибывший тем самым псевдонимом, под которым его знала троица инквизиторов.
— Здравствуйте. Меня зовут товарищ Юзеф.
Глава четырнадцатая
Все четверо добровольцев собрались в квартире Де Лануа.
Гера рассудил здраво: жилище музыканта обыскивали долго и тщательно. Искомое либо нашли, либо нет — в любом случае возвращаться туда противнику незачем. У колдуньи следов обыска не обнаружено. Однако какой-то интерес тут у тенятника был. Значит, здесь его и стоит ждать — всем вместе.
На всякий случай на оба входа смежных квартир Фагота прилепили датчики, обязанные подать сигнал при попытке открыть двери.
Ждали. Нервно курили — их не активизированному обонянию табачный дым не вредил. В который раз прогоняли возможные партитуры схватки. Если враг ударит сразу. Если начнёт с разговоров через притворённую дверь. Если… Истекай второй час ожидания. Умирать не хотелось.
Раскуроченная дверь не запиралась, единственной преградой оставалась накинутая цепочка — толстая, легированная, на вид достаточно мощная. Гера не особо на неё рассчитывал, но какую-то фору даст. Кое-что они успеют, пока в дверь будут ломиться…
…В дверь никто не ломился. Она стала открываться — и продолжила с той же скоростью. Цепочка натянулась и лопнула. Разговоров не было. Всё началось сразу и быстро.
Наверное, он снова потерял сознание. Или уснул. А может и нет, но в событиях появились непонятные провалы. Игнат не старался в этом разобраться. Просто собирался сделать, что должен.
Он, пошатываясь, стоял у двери своей спальни. Пистолет тянул руку вниз. В соседней проходной комнате — никого. Судя по звукам, все чужие собрались в прихожей или передней. Отлично. Не надо будет гоняться по закоулкам квартиры. Тем более что сил на гонку не было.
Игнат надеялся, что сможет сделать эти полтора десятка шагов и не упасть. Очень надеялся.
Потом он услышал звуки схватки. И понял — чужие напали на кого-то ещё. На кого-то, пришедшего в гости к хозяйке.
— …Вытаскивать Гильснера он не стал, — заканчивал рассказ Алексей Николаевич. — На том висели другие дела, и Даня решил: неважно, пускай польнинского резника повесят за несовершенное ритуальное убийство христианской девушки, свою петлю он так или иначе заработал… Тем более что антисемитам в Австро-Венгрии перед первой мировой особой воли не было, погромы не грозили… Никто ведь не знал, что в Вене, в семье Шиклыруберов, растёт весьма впечатлительный юноша…
— И что? Сфабрикованный процесс прошёл успешно?
— Где же ты был тогда, Юзик? Ведь все газеты взахлёб писали…
— Я был в Акатуе, — мрачно сказал Юзеф. — Туда подписки не оформлялись.
— Процесс казался шитым белыми нитками, но — общественное мнение требовало крови убийцы… Хотя звучали и голоса против. Следователь, ведший дело, например — вышел в отставку в знак протеста… Вроде даже пытался провести альтернативное расследование. Но Даня всегда умел хорошо заметать следы.
— Дочь Черноиванова он так и не нашёл?
— Нет. Началась мировая война, обе империи распались… Разгром Инквизиции, ликвидация Синода… Гражданская война. Хотя Даня часто вспоминал про девчонку…
Юзеф прекратил задавать вопросы. Картина ясная: мадам Жозефина — либо дочь, либо внучка уничтоженного век назад тенятника. Тенятника второго рода — убивавшего своими руками только в крайности… Надо понимать, что полвека назад колдунья решила: все преследователи перемёрли — и стала открыто жить под звучной фамилией Де Лануа. Пошла по стопам отца (или деда?). Отыскала убийцу-серийника и пристроилась рядом. Возможно, даже подсказывала ему исподволь те или иные приёмы мучения жертв… И, судя по всему, не знала, что с другого боку к маньяку-музыканту прилепился ещё кто-то.
Кто-то, устроивший представление в морге. Обер-инквизитор всё больше склонялся к мысли, что ясновидящая к тому спектаклю отношения не имела. А изучив собранные Канюченко-креатурой материалы, уверился — не она. Все действия колдуньи были хорошо продуманы. Наверняка имелся и план на случай внезапной смерти или поимки маньяка. А вся свистопляска в морге — экспромт чистой воды, по стечению обстоятельств закончившийся успехом.