— Ты именно поэтому ушёл из Капитула? Вообще из Инквизиции?
— Дело в том, Юзик, что я однажды понял — мы все оказались вне Добра и Зла. Стали не чёрные и не белые, а просто серые… Как солдаты Понтия Пилата. И можем распять Спасителя, если он вернётся и начнёт творить чудеса. Распять, не ведая, что творим…
Юзеф молчал. Перебирал бумаги, завалившие стол. Свернул не пригодившиеся диаграммы и графики — но не успел сунуть в бумагорезку. Потому что пронзительно заверещал сигнал тревоги.
Дела минувших дней — XIV17 июля 1918 года. Крест Пилата
Человек молчал. Перебирал бумаги, завалившие стол — в основном старинные, рукописные. Словно надеялся найти что-то, что изменит всё и избавит от кошмарного выбора.
Юровский тоже молчал. Ему было не легче. Спирт не помогал. Кокаин не помогал. Юровский не спал третью ночь. Хотелось крикнуть, хотелось завопить: почему, почему я?! Но солдаты Инквизиции не задают таких вопросов.
— Неужели всё из-за одного маленького мальчика? — в который раз спросил человек.
Юровский молча кивнул — в который раз. Да, всё началось с казни четырёхлетнего мальчика, повешенного триста с небольшим лет назад на воротах Боровицкой башни. Одни называли его Иоанном Димитриевичем, наследником престола. Другие — казнившие — просто Ворёнком, без имени и отчества. Отродьем Маринки и Тушинского вора. Но казнь и слова московской юродивой Настеньки, проклявшей царствие, начатое с убийства дитя, — легли на обильно политую кровью почву. Десять лет резни и Смуты даром не прошли. Убитый малыш Ваня оказался последней каплей…
Оставался шанс. Снять проклятие. Заплатить кровавый долг с огромными процентами. Здесь и сейчас.
— Я… сам… готов… — человек говорил медленно, губы дрожали. — Но… всех…
— Пётр попытался обойтись одной жертвой, — устало сказал Юровский. — После провала на Пруте, не видя способов закончить войну, выпившую всю кровь из России — он искал выход несколько лет. И в конце концов принял совет Феофана Прокоповича — пожертвовал сыном. Тоже Алексеем… Какое-то время казалось, что помогло… Прошло сто лет — и новый круг. Бонапарт, сожжённая Москва…
Тогда думали — куда уж хуже… Но август четырнадцатого доказал — бывает хуже. Четыре года всё хуже и хуже… Третий круг проклятия — последний. Если не остановить всё сейчас, этой страны не будет. Просто не будет…
Он замолчал. Звякнул горлышком о гранёный стакан. Пил спирт медленными глотками, как воду. Огненного вкуса не чувствовал.
Человек смотрел на него — растерянно, без ненависти. У человека имелся выбор — жертва с его стороны должна была стать добровольной. Старый, как мир, выбор. Иисус мог объехать Иерусалим десятой дорогой. Авраам тоже мог отказаться… Всё решал не Юровский, у того выбора не было. И не было запутавшегося в кустах агнца…
Давно перевалило за полночь, но город не спал. Вдали звучала канонада. Времени оставалось всё меньше.
— Решайте, — сказал Юровский. — Если откажетесь, я выведу — всех. Иначе Белобородое вас в живых не оставит… Отсидитесь в надёжном месте, город сдадут через два дня. Не думаю, что Комуч вам обрадуется, но не тронут. Постараются сплавить побыстрее через Владивосток. Посмотрите издалека… чем всё кончится…
— А если… Всё вернётся? Всё будет как… как…
— Не знаю, — Юровский не хотел лгать. — Страна уцелеет — но не знаю, какая. А люди… по крайней мере, выживут…
Снова повисло молчание. Пусть, пусть всё останется так, билось в голове у Юровского — и будь что будет. И — умру со всеми и как все, без каиновой печати детоубийцы.
Крест Пилата во все времена ничуть не легче…
Человек поднял голову. Юровский взглянул в его глаза и понял всё. Выбор сделан. Человек смотрел спокойно и отрешённо, словно уже — оттуда. Юровскому стало пусто и страшно, холодно внутри. Сердце резанула боль — хоть у солдат Инквизиции и не бывает сердца… Губы человека зашевелились. Звуки дошли с опозданием. Сейчас скажет что-нибудь патетическое, подумал Юровский тоскливо, что-нибудь про последнюю свою службу России…
Человек сказал неожиданное:
— А как же вы… потом… с этим?
На лице Юровского впервые мелькнуло нечто, похожее на усмешку.
— Недолго, с таким не заживаются. Разве что… Отдачу может сгладить золото, много золота вокруг… Тогда можно прожить слишком долго… Да откуда оно, золото, при такой-то работе?..
Он булькнул ещё спирта, не пил, держал стакан в руке. Сказал:
— Мне достаточно шестерых. На вершины классической гексаграммы. Кто останется?
Спокойствие ушло из взгляда человека. Может быть, этот выбор оказался ещё страшнее.
Кто?
О себе человек не думал. Алике? Алике никогда не расстанется с ним и с детьми… Сын? Долгожданный, любимый… Но — как они не обманывали себя, неизлечимо больной. Дочери? Которая?
Человек разлепил губы:
— Настя… младшая…
Юровский кивнул. Будет жить. Все оставшиеся годы под чужим именем, но будет…
— Когда? — спросил человек.
— Сейчас, — ответил Юровский.
Сил не было — встать, подойти к двери, отдать команду. Он стиснул стакан в кулаке — звонко хрустнуло, спирт с кровью закапал на стол. Дверь тут же распахнулась. Двое, мадьяры из интернационального отряда. Винтовки с примк-нутыми штыками, дегенеративные рожи морфинистов…
Юровский встал — мертвенно-бледный. Одёрнул кожаную куртку. Небрежно сунул маузер в футляр-кобуру. И снова стал самим собой. Твердокаменным большевиком-ленинцем, товарищем Юзефом. Несгибаемым комиссаром. Инквизитором с разорванным сердцем…
— Пойдёмте, гражданин Романов.
Часть третьяМЛАДЕНЦЫ ВИФЛЕЕМА
…Начаше мучити мниха вельми немилостивно. За 3 лета по вся дьни озлобляем и вяжем, на огни пометаем, ножи разрезаем, окование имый руце и нозе пребываа жгом, от глада и от жажи скончаваем…
Глава первая
Двое в серой форме и один в камуфляже обошли «ниву» Лесника, попинали колёса, подёргали запертые двери. Послушали истеричное мяуканье сигнализации. Сверили номер с какой-то бумагой. Сели в бело-синий «форд» с большими буквами ДПС и уехали.
Обычная проверка, подумал Лесник. Не угнана ли, не брошена. Не виднеются ли на заднем сиденье мешки с надписью «гексоген». Не торчат ли ноги трупа из багажника… Однако — звоночек. Пора двигать отсюда. Скоро Юзеф обнаружит исчезновение агента, затем убедится, что система пеленгации не отзывается… И задействует план «перехват».
Или уже обнаружил, убедился, задействовал.
— Нам не стоит куда-то ехать, — сказала Анна. — И незачем снимать жильё. Продуктов на неделю можно закупить и здесь. А квартира, про которую никто не знает, у меня есть.
Конспиративная квартира у скромной библиотекарши. Всё чудесатее и чудесатее, как говаривал один знакомец Лесника…
— Моей соседке пришлось срочно улететь, отец у неё при смерти, — объяснила Анна. — А она подрядилась месяц присматривать за квартирой своей дальней родственницы — поливать цветы, вынимать газеты из ящика… Буквально на бегу отдала мне ключи и попросила не дать засохнуть цветочкам… Никто про это не знает.
— То есть с родственницей, с владелицей квартиры, — ты не знакома?
— Нет. Даже с улетевшей мы не слишком близкие подруги. Просто не нашла никого другого в спешке.
Может сработать, подумал Лесник. Вполне. Если сидеть и не высовывать носа. Даже меньше риска засветиться, чем с поездкой и поиском жилья.
— Хорошо, — сказал он. — Поехали не откладывая.
…Он свернул на уходившую в поля дорогу. Асфальт здесь покрывала толстая корка засохшей грязи — похоже, сей путь использовали лишь трактора да грузовики, вывозящие по осени дары полей. Пусто, ни людей, ни машин. Лишь в вышине кувыркались два чибиса, демонстрируя чудеса воздушной акробатики.
— Я всю жизнь мечтала о приключениях… — заговорила Анна. — Наконец, одно пришло, — и всё совсем не так, как пишут в романах. Неприятно, и непонятно, и хочется, чтобы побыстрее кончилось… Надеюсь, за неделю вы управитесь…
— Постучи по дереву, — сказал Лесник.
— Это не дерево, — сказала Анна.
— Это злой Крокодил, — ответил он машинально. Старая присказка — его и Радецки.
— Самый большой друг девочки… — закончила присказку Анна.
Случайно этого она сказать никак не могла. Он молчал. И смотрел на неё.
— Эдик попросил меня передать человеку, который ответит именно так… Твоего имени он не называл. Надо же, совсем вылетело из головы, только сейчас вспомнила…
— Передать что?
— Передать дословно следующее: «Первый уровень, пароль старый».
Вот так… Случайно вспомнила. Это называется не случайностью, это называется гипнограммой. Однако… Если Радецки оставил её именно для Лесника — значит предполагал, что тот здесь окажется и выйдет на Анну. Крокодил опасался, что не вернётся с простенького задания? И расследовать исчезновение пришлют Лесника и никого другого?
В любом случае стоило послушать сообщение, прежде чем что-либо предпринимать.
Лесник остановил машину. Повернулся к Анне.
— Сейчас тебе придётся вспомнить ещё кое-что. Посмотри мне в глаза. Внимательно…
Автором текстовой гипнограммы был Крокодил и не кто иной. Те же интонации, хоть и более высоким голосом. То же строение фраз. Те же характерные словечки. И, чем тоже всегда отличались рапорты агента Радецки, — эмоции несколько мешали связности изложения… Крокодил. Больше некому.
«Привет, Лесник! Похоже, дела пошли не так, как я рассчитывал. В лучшем случае на меня сейчас идёт облавная охота под личным водительством пана Юзефа, а в худшем… Ну да ты сам всё знаешь. В любом разе полевого агента под рабочим псевдонимом Радецки в Конторе больше нет. Кстати, эту фамилию носил мой прадед, и должен был носить я. Но Закарпатье в минувшем веке побывало в составе пяти разных государств, и в четырёх последних онемеченные славянские фамилии не особо приветствовались. Тем более эта, достаточно известная. А я взял её псевдонимом.