Богдан неожиданно замолчал. Потом заговорил другим тоном:
— Всё. Время подходит, господа инквизиторы… Начнём.
Лесник открыл левый глаз. Правый был залит кровью.
Первым делом он увидел устремлённый на него взгляд Маши-Дианы. Живой взгляд. Она лежала на окровавленном полу, на вид мёртво, хотя Лесник отсюда видел лишь одну рану — простреленное насквозь плечо. Он вспомнил очередь почти в упор, в живот и грудь, буквально впечатавшую девушку в стену — и подумал, что ошибается. Мертва, просто причуды освещения…
Маша подмигнула ему.
Однако… Броник скрытого ношения? Он мог и не заметить под просторным халатом, но… Обычный бронежилет с такого расстояния автоматные пули прошьют… Скрытого ношения ещё слабее. Значит, не простой, из Трёх Китов…
Ладно. Не важно. Главное — в нашем полку прибыло. Повоюем.
Над головой продолжалась дискуссия об идейной сути Мессианства, Лесник особо не вникал. Его интересовало лишь одно из разговора — что и как будет делать бывший Хачатрян, ныне именуемый Буланским. А ещё Лесник хотел бы расписать партитуру с Дианой, но не мог придумать, как.
Зрачки девушки дёрнулись в сторону. Снова упёрлись в Лесника. И ещё раз, и ещё. Рискуя заработать косоглазие, он проследил за её взглядом. Там, в полутора метрах от его головы, лежал СПП. На рукояти вмятина от пули, но на вид вполне работоспособен. Три стрелы ещё оставались в стволах. Уже лучше. Не придётся лезть с голыми руками на автоматы.
Тут незримый фильтр, через который мозг пропускал звучащий в ординаторской разговор, подал сигнал: важно!
Лесник прислушался… Так-так… Арик-джан собрался пристрелить Копыто и устроить бойню младенцам. Потом раздался интересный звук. Автомат? Автомат поставлен к стене? Думает прикончить тенятника из того самого браунинга? Хотелось поднять голову и убедиться. Но Лесник не стал зря рисковать.
План созрел мгновенно. Юзефа и отца Алексия убивать сейчас, похоже, никто не собирается. Можно пожертвовать Копытом. Пусть хоть какая-то будет польза от гада… Дать его пристрелить — и пусть уходят отсюда. И аккуратно расстрелять лже-супругов на пути к детскому отделению. В спину. Не рыцарский турнир, в конце концов.
Лесник посмотрел на Диану, раздумывая, как бы поделиться планом действий. Девушка яростно подмигивала ему.
Понадобилось несколько секунд, чтобы понять — это азбука Морзе.
Алексей Николаевич шагнул вперёд. На пути его лежали мёртвые тела, но он как-то сумел пройти между ними, не задев и не наступив. Подошёл к Буланскому.
— Остановись, Даня. Ещё есть шанс. Я знаю, душа для тебя — поповская выдумка, и ты не боишься потерять то, чего, по твоему мнению, нет. Подумай о другом. Ты сам знаешь, к чему приводит такая гекатомба невинных. Человеком после неё остаться невозможно — это ты тоже знаешь. Ты сам убил достаточно много нелюди, чтобы сомневаться. Ты стоишь на самой грани — и не стоит переступать её. Остановись. Пока ты человек — остановись.
Ответ Буланского прозвучал тихо и даже тоскливо:
— И это говоришь мне ты? Мне — ты? После всех лет, что мы вместе провели в Капитуле? И не говори, что твои руки чисты… Скажи, Лёша, со сколькими ровесниками ты перезваниваешься? Или переписываешься? Люди столько не живут, Лёша…
Закончил он совсем иначе:
— Начинаем, Сусанна. Всем этим (кивок на пол) — по контрольному. А для начала… Лязгнул затвор браунинга. Но начать Сусанна не успела. Буланский тоже. Первой начала Диана.
Лесник рванулся к оружию.
Скользнул по полу, как ныряющий пловец — руки вытянуты вперёд. Одна ещё смыкалась на рукояти — другая оттолкнулась, толчком переворачивая тело.
Мгновенная картинка: Маша в воздухе, летит на Сусанну; Буланский вскидывает браунинг.
Почти одновременно:
Автоматная очередь.
Щелчок браунинга.
Два выстрела из СПП.
Звук падающих тел.
Хрип.
И всё кончилось. Вернее — застыло в неустойчивом равновесии. Лесник поднялся с колен, в вытянутой руке пистолет с последней стрелой. Женщины лежали неподвижно, Сусанна снизу, Маша сверху. Обе не шевелились; Копыто — тоже, над сердцем набухал красный кружок…
Буланский — на ногах, правая рука висит плетью, браунинга в ней нет. Левая обхватила шею Алексея Николаевича — и в ней нож.
Рядом с Лесником — Юзеф. Пошатывается, в руке ходуном ходит чей-то пистолет, вроде кого-то из близнецов.
Пат.
— Убей его, — глухо сказал Юзеф. — Стреляй, я не в форме…
Богдан стоял не статично, двигался к двери крохотными шажками — к двери, ведущей на детское отделение (кружным, правда, путём). И ловко прикрывался телом священника. Попасть, не зацепив отца Алексия, было почти невозможно. Тем более из СПП — под водой целятся совсем по другому принципу. Тем более правой рукой — с ничего не видящим правым глазом…
Пятясь, Богдан добрался до двери, прислонился к ней спиной. Лесник выжидал — сейчас противник хоть на секунду уберёт нож от горла пленника. Иначе одной рукой не управится, дверь открывается внутрь.
Богдан тоже это понял — и замер. Снова пат.
Лесник искоса глянул по сторонам. Юзеф привалился к стене, пистолет бессильно опущен. Диана? Нет, второй раз не воскреснет… Даже если броник вдруг выдержал — жестокая контузия с потерей сознания. Отец Алексий тоже не в счёт, даже не делает попыток вырваться…
И что? Торг с этим убийцей?
Буланский заговорил первым:
— Забирай старика и дай мне выйти за дверь. Потом, если хочешь, продолжим.
— Стреляй, — сказал Юзеф еле слышно, — не верь старому провокатору…
— Стреляй, — сказал отец Алексий, — пусть сбудется предречённое…
— Не вздумай, — сказал Буланский торопливо. — Сначала выслушайте меня — всё. Я дам вам шанс спасти молокососов. Здесь заложена не одна мина, Юровский. Не только твой супертомограф. Моя тоже… Я говорил вам про работу с эргастулой? Так вот, весь персонал этой богадельни побывал на концерте известного сатирика в их актовом зале, и… Короче, они стали моей эргастулой. В каждом враче и медсестре сидит жёсткая программа. Сегодня она активирована, в астрономическую полночь сработает. Или раньше — если выдернуть чеку. Чека — мои альфа-ритмы, усилитель в кармане. Если я умру, медсёстры тут же станут кончать младенцев. Резать скальпелями, разбивать головы о стены. А если я уйду, у вас будет десять минут — перебить эргастулу или нейтрализовать…
— Стреляй… — прохрипел Юзеф. — Блеф… гарантирую…
— Стреляй, — сказал отец Алексий. — Вспомни пророчество…
Лесник медлил, но не потому, что раздумывал — блефует старый интриган или нет. Он решал сложную баллистическую задачу — убить одного человека и не зацепить другого… Ничего не получалось. Задача не имела решения.
— Без девяти полночь, — сказал Богдан. — Все зарезанные сосунки повиснут на тебе, и никог…
Буланский дёрнулся — залитая кровью Диана медленно, толчками поднимала на него автомат. Лесник мгновенно выстрелил в открывшуюся щёлку. Прямо в сердце Богдану. И — рванул с высокого старта, не глядя на результаты выстрела.
Он пронёсся через холл, задержавшись на долю секунды — подхватил валявшийся среди неподвижных тел «кипарис». И больше не задерживался нигде.
Ворвался в коридор. Справа детское, слева родильное… — но выбирать не пришлось. Слева крик — истошный вопль женщины. И тут же — отчаянный писк ребёнка. Не блеф. Началось.
Дверь выпала с петлями. Фигура в белом отлетела сбитой кеглей. Ещё дверь — открытая. Яркий свет. Он видел только ребёнка — в руках у человека в халате. И медсестру — занёсшую что-то острое, блестящее, страшное…
Лесник вскинул оружие.
Глава десятая
Автомат грохнулся об пол. Лесник очень хотел грохнуться рядом с ним, но остался стоять.
У медсестры-убийцы, повернувшейся на его топот, оказалось мужское лицо. Усатое. Знакомое…
Врач тоже недовольно повернулся — седая шевелюра, седая эспаньолка, пенсне. Илья Модестович Семаго, которого старшее поколение Конторы по привычке зовёт Семаго-младший. Главный медицинский спец Трёх Китов…
Отовсюду надвинулись знакомые лица — в халатах врачей и медсестёр. Посмотрели на Лесника и вернулись на посты. Свой. Семаго осуждающе глянул на залитое кровью лицо и одежду. Младенец на его руках тоже осуждающе вякнул, хоть и сам выглядел не лучше — весь в чём-то кроваво-липком.
Семаго показал его роженице:
— Ну что, мамочка, кто у вас: мальчик или девочка?
Та пролепетала что-то, Лесник не вслушивался, и так видно — мальчик. Семаго передал пацана в мускулистые руки медсестры, вернее — медбрата. И сказал:
— Да-а, батенька… Сорок лет не приходилось принимать родов, а тут вот за ночь — третьи… Вы как там, настрелялись? Можно сворачиваться?
Лесник с трудом разлепил губы:
— Настрелялись. Вдосталь. Больше не будем.
Буланский был мёртв.
Лежал на спине, залитый с ног до головы кровью. Не своей — пятнадцатисантиметровая стрела пробила сердце, почти не вызвав кровоизлияния. Кровью отца Алексия. В последнюю секунду своей жизни Богдан полоснул его по горлу — действуя, скорее всего, чисто на рефлексах… Спасти священника не успели.
Лесник стоял в пропахшем больницей коридоре, прижавшись лбом к стеклу. За стеклом была серая полумгла, и кружился в ней кровавый хоровод живых и мёртвых, и Лесник не знал, с кем из них его место…
Он опять не понимал ничего, хоть и видел всё своими глазами. Что убило Буланского? Стрела или… И кто истолковал фразу: и был среди младенцев святой — как утверждение, что святой — тоже младенец? Кто? Сам отец Алексий?
На его плечо легла рука. Он скосил глаза, оборачиваться не хотелось. Узкая, женская. Анна? Нет, Анна умерла… Диана? Она тоже…
Нехотя Лесник обернулся.
Это была Маша-Диана. Он вяло удивился — жива курилка, ну надо же…
Маша оказалась не просто жива. Мокрые волосы, свежий халат без пятнышка крови… Приняла душ — тут же, в роддоме. Женщина всегда женщина, первое дело — почистить пёрышки. Однако бодро держится, после очереди-то в упор, пусть и в самом хитром бронике с самой хитрой ди-. намической защитой…