Пора, кстати, все-таки предаться этому неблагодарному занятию — перечислить некоторые существующие на сегодня определения. Поскольку избежать этого все равно не удастся. Итак, что же это все-таки за штука такая, деньги?
Общая шлюха человечества
Вот что говорит Британская энциклопедия (Британника): деньги — это «товар, принимаемый по всеобщему согласию в качестве средства экономического обмена». Но потом, ощущая, видимо, некую незавершенность, неполноту этого определения, спорность слова «товар», тут же, через точку, добавляет: «Это мера, в которой выражаются цены и стоимости… деньги… циркулируют между индивидуумами и между странами, тем самым способствуя торговле. Д. — главная мера благосостояния (богатства)».
Так все-таки что они — товар? Или все же — мера (и чего, собственно, — стоимости или благосостояния?). Или — инструмент международной торговли? Или в разных ситуациях — и то, и другое, и третье? Много ли еще найдется вещей в мире, для определения которых потребуется такая сложная, неуклюжая конструкция? А ведь Британнику совсем не глупые люди пишут…
Как ни странно, определение из Большой советской энциклопедии не так уж сильно отличается от Британники (хотя все-таки отличается!). Вот оно: «Деньги — особый товар, всеобщий эквивалент, или всеобщая эквивалентная форма стоимости всех других товаров. Специфическое свойство денежного товара — выражать стоимость любого другого товара, служить всеобщим орудием обмена». (Как вы догадываетесь, наверно, это определение взято в несколько вольном изложении из Маркса.)
Если еще пошарить по словарям, справочникам и интернету, наберется целый букет определений. Например: «деньги — всеобщий эквивалент для измерений затрат труда» (ага, значит, измеритель? Причем — труда?). Или: «деньги — это символ, используемый в товарообмене». И уже упоминавшаяся вуаль, скрывающая вроде бы стыдливое лицо «реальной экономики».
И еще: «Деньги — „общая шлюха человечества“», но это уже Шекспир. Не так, кстати, ненаучно, как это может показаться на первый взгляд, сказано. Проституция же удовлетворяет мощный базовый инстинкт и в то же время сводит человеческое существо к материальной составляющей. В русском переводе, кстати, слово «общая» выкинули — просто ради соблюдения поэтического размера. А зря, потому что Шекспир сравнивает деньги не просто с представительницей древнейшей профессии, и слово «общая» здесь ключевое. Он подметил, что деньги обращаются, циркулируют между людьми, объединяют их друг с другом. Хотя и не самым высокоморальным образом. И снова привет Карлу Марксу, который писал про деньги, что они есть «мать всех извращений, разрушитель всех социальных отношений». Деньги, по Марксу, «переворачивают мир вверх тормашками». Логично, если исходить из того, что «всякая собственность есть кража» (это Прудон говорил, но Маркс был, судя по всему, с ним вполне согласен). А деньги, соответственно, инструмент этой кражи, фомка для узаконенного экономического взлома.
Но у Маркса и много другого про деньги написано… Причем в разном контексте он то признавался им если не в любви, то уж в глубочайшем уважении. Он был явно зачарован их метафизическими свойствами, почти мистической силой. Да и главный труд своей жизни он назвал по имени важнейшей денежной функции. А то вдруг ополчался и переходил на почти поэтический язык, обличая. Но, кстати, и проклятия Марксовы тоже вовсе не были лишены экономического смысла, вот разве что узковато и слишком к злобе дня привязано, а мир-то как раз собирался меняться, причем радикальным образом. Кроме марксизма было, правда, еще одно философское направление человеческой мысли, оказавшее неменьшее влияние на двадцатый век. Это, конечно, фрейдизм.
Помните анекдот про четырех великих евреев? О том, что они считали самым главным в жизни? Про Соломона, Христа, Маркса и Фрейда. Соломон говорил, что самое главное — это то, что в голове у человека. Христос возражал: нет, ниже! Главное — это то, что у человека в сердце. Карл Маркс не соглашался с обоими и утверждал, что они оба слишком высоко берут и главное в человеке расположено в его желудке. Ну а потом пришел Фрейд и заявил, что истину надо искать еще ниже, чем это предполагал Маркс.
Анекдот этот отражает некоторую конкуренцию целых направлений общественной мысли: в частности, психоаналитикам важно было доказать, что марксисты, да и экономисты вообще, действительно не туда человечество зовут и не туда в человеке смотрят. Не грубая экономика, не «желудочные» рефлексы, а нечто куда более мощное, хоть и подсознательное правит миром. Поэтому не стоит удивляться некоторому пренебрежению, с которым Фрейд и его последователи отзывались о делах финансовых, воспринимая их сквозь призму своего учения.
«Счастье, — писал основоположник фрейдизма, — это реализация глубоко запрятанных детских желаний». Вот почему богатство так мало значит для счастья. Ведь «деньги не являются предметом желаний ребенка». И в этом рассуждении, без сомнения, есть доля истины, ведь дети в основном живут в первобытно-общинном строе — в мире подарков и натуральных обменов. Но это дети. А что же взрослые?
«Мы должны Богу смерть», — писал Шекспир. Если буквально переводить с английского, то — «одну смерть». Введение в формулу количественного, нумерического фактора, возможно, ослабляет ее поэтический эффект, но зато соизмеряет с товарно-денежными отношениями. Фрейд перефразировал Шекспира, вместо Бога привязал главный человеческий долг «природе». И вывел из этого: деньги — это попытка погасить этот долг. Попытка, ясное дело, обреченная… Можно ли говорить об инстинкте обогащения? Фрейд считал, что такового не существует. Но, глядя вокруг, иногда задумываешься: а может, знаток подсознательного все же ошибся? Некоторые ведь не только чужой, но и своей жизнью готовы жертвовать «в борьбе за это». Не говоря уж о душе. К 1908 году Фрейд приходит на основании своих исследований к выводу, что «деньги (на подсознательном уровне) в конечном итоге увязываются с экскрементами».
Экономист, наверно, не удержался бы от того, чтобы интерпретировать это по-своему: ну конечно, ведь деньги в каком-то смысле — удобрение экономики! Но вряд ли именно это имел в виду Фрейд. Его крупный венгерский последователь Шандор Ференц расставляет точки над «i»: «Деньги — не что иное, как дезодорированный экскремент… Детская иррациональная любовь к экскрементам на подсознательном уровне определяет и нерациональную страсть взрослых к деньгам». Но вообще последователи фрейдизма и некоторые другие тезисы выдвигали: связывали деньги с имманентной агрессивностью, видели некие фаллические коннотации и даже ассоциировали «ликвидность» с мочеиспусканием. Не знаю, как вам, читатели, а мне эти сравнения не кажутся слишком убедительными. Но вот что интересно: и эта школа человеческой мысли явно согласна с глубинной, экзистенциальной сущностью денег, с тем, что они имеют отношение к сокровенным глубинам человеческого естества. Нет, это точно не бумажки для прикуривания и разжигания костров…
И обратите внимание — не только философы, но и многие экономисты пытаются определить деньги все через какие-то метафоры. Ведь, «экскременты» — метафора. Но ведь и слова «инструмент» или «товар» тоже в своем роде — художественные сравнения. Само по себе это не страшно, ведь, как говорил французский философ Поль Валери, всякое понимание в конце концов есть уподобление. Но в том-то и проблема, что деньги ни на что полностью не похожи!
Ощущая несовершенство, неполноту, некоторую расплывчатость определений, многие пишущие на эту тему прибегали к одному и тому же приему — для объяснения природы денег возвращались к их истории. Не совсем честный прием, подмена логики и анализа последовательным изложением фактов. По-акынски — что вижу, то и описываю. Что происходило, то и перескажу. Но это, видимо, неизбежно. Человеческое сознание так устроено, что ему легче осознать сложное в развитии от простого. Кроме того, деньги — это не только и не столько предмет. Деньги — это прежде всего процесс.
От натурального обмена к «матери всех извращений»
Зуб за зуб, око за око — вполне эквивалентный обмен. Однако достаточно рано в истории человечества начинает появляться его экономический вариант: у германцев слово «вергельд» обозначало компенсацию золотом за убийство или причинение тяжких телесных повреждений. Подобные «штрафы» в денежной форме практиковались и в более древних цивилизациях. Кроме того, на самых ранних этапах нужно было осуществлять достаточно сложные обмены, например при разделе наследства, покупке невест (надо было накопить много скота — не очень практично), не говоря уже о межплеменной торговле участками для охоты.
Мы вслед за Энгельсом привыкли думать, что появлению денег четко предшествовала эпоха натурального обмена — бартера. Дай мне чего ты там выковал, а я тебе дам то, что я вырастил. Или сшил. Понятно, что для высокоорганизованного общества бартер неудобен. Вырастив яблоки, нуждающийся в обуви садовник должен найти не простого, а охочего именно до этих фруктов сапожника и притом не имеющего других более важных и срочных потребностей. А то вдруг тому срочно нужен новый кафтан или дрова, или вообще семья большая, произведенных сапог еле на хлеб хватает… И тю-тю, сгнили яблоки…
Знаменитый экономист XIX века Уильям Джевонс описал злоключения парижской оперной певицы, некоей мадемуазель Зели, которую занесло на полинезийские Острова Сообщества. Ее выступление произвело сенсацию, местные жители готовы были отдать чуть ли не все, что имели, за возможность увидеть и услышать нечто столь экзотическое — для них это был первый и последний шанс в жизни. Треть феноменальных сборов досталась певице, а именно: три свиньи, двадцать три индейки, сорок четыре цыпленка, пять тысяч кокосов и бессчетное число бананов, лимонов и апельсинов. Певица скормила фрукты свиньям — а что еще она могла со всем этим богатством сделать? Разве что раздать местной бедноте, но неизвестно, как на это реагировало бы местное общественное мнение… Между тем у себя на родине певица немалые деньги могла бы за все это богатство выручить. Но как все это прикажете транспортировать? Без денежного эквивалента трансформировать гонорар во что-либо полезное оказалось невозможно. Джевонс приводит этот пример в качестве доказательства крайней непрактичности бартера. И бог с ней, с Зели, ее случай все же анекдотичен, результат столкновения разных культур и эпох. Важнее то, что и в самых примитивных обществах неизбежно совпадение так называемого двойного бартера, когда садовник, чтобы получить сапоги, должен сначала выменять яблоки на пшеницу или еще что-нибудь, требующееся сапожнику. Ясно, что двойным бартером дело не всегда обойдется, иногда потребуется тройной или четверной обмен и так далее. Ситуация, кстати, до боли знакомая снабженцам эпохи застоя, которые вынуждены были рыскать по всему СССР в поисках партнеров по многостороннему обмену. Происходило такое положение от ущербности советских денег, не способных полностью выполнять товарообменную функцию (но об этом подробнее в главе, посвященной советскому рублю).