Позднее я обсуждал эту проблему с японскими экономистами, и вот каков примерно был их комментарий. Конечно, особенности национального менталитета играют большую роль. Можно даже предположить, что социализм больше подходит японцам с их педантичностью, дисциплинированностью и терпеливостью, чем русским. Но не в этом дело, потому что никакого социализма в Японии все-таки нет. А вот что есть, так это довольно высокая безработица, при которой иметь постоянный приличный заработок — уже само по себе счастливый жребий, и никакого дополнительного стимулирования не требуется. Мало того, частью общества премии воспринимаются как нечто подобное чаевым, к которым традиционно существует несколько презрительное отношение. (И, если вдуматься, действительно, разве чаевые — не та же премия по своей сути?) Далее — сотрудники такого института по условиям своего контракта обязаны находить экономически выгодные инновации, и если они в этом не преуспевают, то за что же им зарплату платить и при чем тут премии?
Ну и наконец, последнее, но очень важное обстоятельство: японцы чрезвычайно, до трепетности, уважают свою валюту — иену. Вера в нее почти абсолютна. А долго бы она, эта вера, продержалась, если бы иена была валютой слабой, неконвертируемой, неполноценной по отношению к другим, к тому же доллару — деньгам победителей и оккупантов? И если бы на иену не все и не всегда можно было бы купить? Японцы народ стоический, подождали бы, потерпели. Некоторое время. Не очень долго. А потом началось бы, пожалуй, весеннее, осеннее или зимнее «наступление трудящихся» (это был такой любимый советскими пропагандистами термин). И стали бы тогда японцы требовать себе всяких поблажек и действительно премий, например. Но и премии вряд ли бы помогли. С уважением можно относиться только к настоящим деньгам, ведь они мера твоего труда и социального статуса.
Но вернемся к НЭПу. В 1922 году Ленин решил, что особенности русского национального характера тоже требуют существования уважаемой, крепкой валюты. По крайней мере, до тех пор, пока большевики не укрепят свою власть. Ему с трудом удалось уговорить своих товарищей по партии — им было до боли обидно согласиться на восстановление этого уже почти уничтоженного, презренного буржуазного института, этой гнусной сути капитализма, проклятой Марксом (помните: «мать всех извращений, разрушитель всех социальных отношений»). Я уверен: если бы Ленин товарищей не уговорил, то советской власти очень скоро пришел бы конец. Парадокс: конвертируемая валюта как спаситель коммунистической власти.
Вернуться к названию «рубль» — это было, конечно, уже чересчур. Поэтому долго и мучительно искали замену: предлагали старинную гривну, целковый, еще какие-то нелепые слова, но потом наконец остановились на червонце. Тоже вроде бы старорежимное слово — им обозначалась золотая монета номиналом в десять рублей, придуманная министром финансов, а затем премьером Сергеем Юльевичем Витте как переходная мера к конвертируемости. (Так называемый новый империал; чеканился также и полуимпериал достоинством в пять рублей золотом.) Так или иначе, но само это слово — «червонец» — ассоциировалось с самой эффективной денежной реформой в истории России. Тогда, в конце XIX века, Витте жестко привязал рубль к золоту, дал Государственному банку право печатать обеспеченные золотом банкноты (см. главу «Страсти по золоту и прокурор инфляции»). Червонец, соответственно, и был прежде всего золотой монетой. Но практически одновременно началось и печатание бумажных червонцев, которые воспринимались как полномочные представители золота и пользовались полнейшим доверием населения и внутри страны, и за рубежом. И даже когда тихой сапой вернулся в страну рубль, уже обеспеченный лишь «всем достоянием Союза ССР», он долго еще нес на себе отсвет того, червонного золота, помогавшего вершить круговорот товарного обмена почти до самой войны. И даже в 60-е приходилось слышать мечтательные воспоминания старушек: «Эх, вот до войны была селедка так селедка… а ветчина, а хлеб, а конфеты!» Как водится, старушки все преувеличивали, конечно, и даже подзабыли, что перед самой войной уже начались серьезные перебои со снабжением — рубль уже не имел былой силы. Да и денег многим не хватало даже на товары первой необходимости. Один мой знакомый старшего поколения рассказывал, что в его малообеспеченной интеллигентской семье до войны в Москве все спали без постельного белья — оно было непозволительной роскошью.
Интересно, что Сталин полностью и окончательно свернул НЭП именно в самом начале 30-х годов (отправив нэпманов на этот раз не назад под лавки, а в места более отдаленные). Случайно ли совпадение со временем Великой депрессии? Думаю, что нет. То есть, без сомнения, ликвидация всякого частного предпринимательства и отказ от конвертируемости национальной валюты наверняка и так входили в планы Сталина (в отличие от Бухарина и правой оппозиции). Но разор, учиненный Великой депрессией на Западе, и особенно в наиболее близкой из западных стран — Германии, вероятно, ускорил события. Появился дополнительный аргумент в пользу более полного и быстрого отгораживания от внешнего мира. Справедливости ради надо отметить: на фоне очередей на биржах труда, картин закрывающихся заводов и разорявшихся банков с рыдающими мелкими вкладчиками у захлопнутых окошек, советская стабильность производила выигрышное впечатление. Недаром многие посещавшие тогда Советский Союз представители левой интеллигенции возвращались назад с восторженными рассказами. (Надо думать, им еще и умело показывали то, что надо, и не показывали того, про что им знать было необязательно.) Правда, тогда же, в тридцатые, выяснилось, что без побудительной силы нормально функционирующих денег экономика не особенно торопится развиваться. Чем побудить бестолковых человеков трудиться во имя светлого будущего не разгибая спины? Лозунги, вера в «отложенное», будущее счастье отчасти помогали, равно как и западные специалисты, которых во времена спада и Великой депрессии можно было заманить в СССР за небольшие деньги. В условиях кризиса перепроизводства и недопотребления тот же Запад с радостью продавал — и недорого — любое необходимое для индустриализации оборудование (без немецких и английских станков уж точно ничего не вышло бы). Продолжалось и выкачивание ресурсов из деревни. Но всего этого было недостаточно. И рецепт был найден: дармовой труд миллионов заключенных. Одним ударом решались сразу две задачи — и массовые репрессии, укреплявшие режим, и быстрое экономическое развитие при минимальных затратах. Труд зэков, конечно, был малоэффективным, как и всякий рабский труд, но количество переходит в качество — за счет исключительно массового характера этого дешевого труда удавалось и реки поворачивать вспять, и огромные заводы запускать, и лес валить в необходимом объеме. Система, созданная в деревне, тоже приближалась к рабской или, по крайней мере, крепостнической: крестьяне не могли выбирать себе место жительства и работы, были прикреплены, как к помещикам, к колхозам и вынуждены были трудиться почти даром — за минимум, необходимый для простого восстановления жизненных сил. Вся прибавочная стоимость (если следовать формуле Маркса) присваивалась государством. Но так не могло продолжаться вечно, и после смерти Сталина в системе начались сбои. Новые вожди не понимали, что есть только два способа заставить людей и общество напряженно работать: либо кнут, либо пряник. Попытка же создать гибрид из двух этих инструментов не могла закончиться ничем хорошим. Начался период отмирания социалистической системы. (Некоторые западные специалисты настаивают, впрочем, что это название не отражает сути существовавшего в СССР общественного устройства. Если использовать терминологию, предложенную для таких систем Марксом и Энгельсом, это был скорее некий «азиатский способ производства», короче говоря, форма государственного феодализма.) Так или иначе, но, на радость нумизматам и монетаристам, всем исследователям феномена денег явился миру советский застойный, «деревянный», абсолютно неконвертируемый рубль.
Только не это — только не советскими рублями!
Этот неприличный анекдот я пересказывать не буду, но смысл его в том, что некая представительница древнейшей профессии в одном западном порту была готова на любые извращения, кроме одного: принимать к оплате валюту самой большой страны мира.
Справедливости ради сразу должен сказать: даже рубль периода застоя можно было на самом деле поменять на другие валюты. И люди такой обмен осуществляли в достаточно больших масштабах, несмотря на реальную угрозу уголовного преследования. За это можно было угодить в лагеря, и надолго… Но меняли, идя на колоссальный риск, вовсе не по официальному курсу — девяносто копеек за доллар. А примерно по семь рублей (и выше) за один бакс. При таком курсе, правда, получалось, что рабочие в СССР получали в месяц долларов по 15, не больше. Государство же настаивало на своей монополии на все валютные операции и суровыми методами принуждения устанавливало искусственные цены, имевшие мало отношения к балансу спроса и предложения. И в этом уникальность советского эксперимента, дающего возможность более выпукло рассмотреть некоторые свойства денег.
СССР был единственной страной в мире, где старый автомобиль стоил дороже нового. Если кто-нибудь не знает или забыл, как это бывало, то напомню. Если вы не принадлежали к высшим слоям элиты, которой можно было все — даже, например, задешево иномарку купить (правда, для этого требовалось личное разрешение министра внешней торговли), то по официальной цене приобрести автомобиль было очень нелегко. Притом что и эта, официальная, цена была достаточно высокой. Инженеру с окладом рублей в 150 в месяц нужно было копить на самый скромный «москвич» или «жигули» лет десять — это если во всем себе отказывать, недоедать и недопивать. Если же не голодать, то такой суммы было не накопить и за всю жизнь. Но, допустим, у вас, как у многих советских людей, есть немалые левые заработки и вы сумели относительно быстро собрать необходимые тысяч 8–10. Но просто пойти в магазин и купить машину было невозможно — дефицит! Надо было вставать в очередь на много лет. Кроме очередей в магазинах существовало еще распределение автомобилей через предприятия и организации, где была своя очередь, служившая поводом для бесконечных скандалов и даже трагедий. Помню жуткие рассказы о каком-то научном сотруднике отраслевого НИИ, который полжизни ждал шанса купить машину, сначала копил, во всем себе отказывая, потом несколько лет стоял в очереди. Но в самый последний момент его за какую-то мелкую провинность из очереди выкинули. Так вот, он выбросился с девятого этажа…