Между двумя чудовищами
Подавляющее большинство из читающих эту книгу наверняка никогда при дефляции не жили. Жили только при инфляции, проклинали ее, постоянно слышали клятвы правительств ее обуздать, не допустить роста и так далее. Не понаслышке знали граждане России и о том, что за ужасная штука гиперинфляция — хотя испытанное в начале 90-х было все-таки легкой, смягченной формой, не то, что переживает, например, Зимбабве, которая выпустила банкноту в десять миллионов местных долларов, — инфляция в стране измерялась десятками тысяч процентов! Но что-то подобное бывало в истории и раньше — в той же Веймарской республике или в Советской России до начала НЭПа, где надо было заплатить 20 миллионов так называемых «совзнаков» за то, чтобы постричься в парикмахерской, а арендная плата за самое дешевое жилье измерялась миллиардами. Но мировой рекорд принадлежит послевоенной Венгрии и ее валюте той поры — пенге. В тот момент страна оказалась под двойным или даже тройным прессом. Полуфашистский режим и его военная машина разваливались, доверие к власти падало, а «реальная экономика» трещала по швам. Ну а пришедшие им на смену советcкие оккупационные силы вовсе не собирались пенге поддерживать, им нужно было, чтобы власть скорее упала в руки коммунистов. В результате, если с 1944-го по 1945-й денежная масса выросла в три раза (тоже ужасная инфляция), то за следующий год — в миллиард раз! Само государство рушилось под ударами, а с ним и доверие к национальной валюте — только так и приходят к таким цифрам. А государство еще пыталось сопротивляться, все печатало и печатало банкноты, стоившие уже во много раз дешевле бумаги, на которой они печатались! В итоге на пике инфляции денежная масса достигла 26-значной цифры и самая крупная банкнота имела «достоинство» (уж не знаю, применимо ли здесь такое слово!) — наберите побольше воздуха — 100 миллионов бил-пенге («бил» это от слова «биллион» — то есть миллиард). 100 миллионов миллиардов, кажется, получается, что ли… Историк экономики Глин Дэвис, впрочем, считает по Европейской системе, и у него получается номинация банкноты 100 000 000 000 000 000 000 пенге! Примерно один фунт стерлингов по тогдашнему курсу, хотя курс в таких ситуациях дело уже совсем условное — лучше через масло мерить или сигареты. Что, впрочем, и происходило в реальности. Вскоре пенге вовсе заменили на форинты — прежняя валюта исчерпала все, даже свое имя. Но если таковы ужасы инфляции, то что же тогда плохого в дефляции? Ведь если она — нечто противоположное, то она означает снижение цен на товары и услуги. Просто как при товарище Сталине!
Но ведь каждый из нас не только покупатель, но и продавец. Мы все непременно чем-то торгуем — нашим трудом, например. И если дешевеют товары, то дешевеет и наш труд. А деньги, наоборот, дорожают. Предлагаемый вами товар — ваш труд — уже не в состоянии купить вам денег. Или вообще не в состоянии, или для начала недостаточно. Вы, не будь дураком, резко сокращаете потребление. Но и все остальные не дураки — а потому начинается цепная реакция не-потребления. А значит, товары и услуги предпринимателей и торговцев не находят сбыта. Компании разоряются, они увольняют работников, уволенные бегут забирать сбережения из банков, и те, соответственно, банкротятся, закрываются… Замыкается тот самый порочный круг.
В 1998 году российское правительство вынуждено было резко, немедленно девальвировать рубль, объявило дефолт, то есть остановило выплаты по долгам. Девальвация означала сумасшедший рост цен. Как все тогда проклинали российское правительство — и было за что. Во-первых, за то, что довели дело до столь острого кризиса (одни спекуляции ГКО чего стоили!) и, соответственно, лишили людей накоплений, а многих — надолго — заработка. Во-вторых, темнили, ничего толком не объясняли, когда кризис разразился. В-третьих, не продумали, не разработали никакой целостной программы поддержки — ни населению, ни банкам, ни промышленности. И все же все могло бы кончиться гораздо хуже.
Казалось бы, американская экономика начала 30-х была гораздо здоровее, сильнее российской 98-го. Долгов, например, таких ужасных не было. Промышленность была в целом в хорошей форме, да и сельское хозяйство тоже. И если бы правительство США действовало «по Кейнсу», то Великую депрессию можно было предотвратить. То есть кризис все равно был бы болезнен (как это было и в России в конце 90-х), но никаких грандиозных эпитетов вроде «Великого» в истории, может, не удостоился бы…
Смотрите, какая в Америке сложилась тогда картина: потребитель действительно не покупает товаров, потому что у него недостаточно работы или вовсе ее нет, как нет и никакой уверенности в завтрашнем дне. К тому же если у него имеются кое-какие накопления под матрасом, то он не спешит их тратить — ведь надо позаботиться о черном дне, и к тому же цены все время снижаются, покупательная способность денег под матрасом все время растет. Есть смысл подождать. У торговца — проблема со сбытом товаров, их не покупают, поэтому он не заказывает новых, ни у фермеров, ни у мануфактуры. У фермера, соответственно, возникает проблема со сбытом продовольствия. У заводчика — с продажей товаров промышленного производства. Многие из тех, кто был должен банку, объявили дефолт — у банков проблемы с ликвидностью. А потому все, кому, в свою очередь, должен банк (то есть у кого там деньги на счету, а таких немало), бегут забирать наличность и прятать ее под матрас. Ну и наконец, не забудем тысячи мелких и крупных игроков на бирже. Привлеченные легкими барышами 20-х годов, эти игроки взяли в долг у банков миллиарды долларов. Биржа рухнула, и значительную часть этих миллиардов пришлось списывать. Не забудьте, в игры эти оказались вовлечены сотни тысяч, если не миллионы простых американцев, набравших долгов. Банкроты — банки, и банкроты — игроки.
Но подведем итог: в стране полно желающих купить товары, но у них нет денег (спрятанное под матрасом — не в счет, да многим и нечего прятать). И полно желающих этими товарами торговать, но они не могут — нет «капусты». Полно промышленных мощностей, но они простаивают, потому что товар не продать и, стало быть, нечем платить зарплату рабочим. Полно рабочих рук, но рабочие сидят дома или стоят в очередях у бирж труда. Оставшиеся без заработка не могут покупать. Круг замкнулся. Экономика остановилась, хотя в ней есть все, чтобы нормально функционировать. Все, кроме одного. Во всех сегментах этого порочного круга не хватает только денег — рабочим, лавочникам, заводам и банкам. Деньги сломались! Кровь экономики не течет или течет крайне медленно. Выход вроде бы очевиден: если денег катастрофически не хватает, то дайте их экономике. Но нет, не давали. Считалось: надо экономить, беречь бюджет и заставлять затянуть пояса потуже, ничего не поделаешь, дескать, лекарство бывает горьким, но надо его пить, деваться некуда. И этот метод и довел кризис до крайности. Горькое лекарство оказалось ядом.
Кейнс предлагал противоположное. Несколько упрощая, его рецепт сводился к следующему. Никакого, конечно, золотого стандарта (помните, у него с ним старые счеты). Наводнить экономику легкодоступными дешевыми деньгами, через государственные заказы обеспечить максимально возможную занятость, дать людям заработки, слишком высоких зарплат не допускать, чтобы не откладывали, не поощрять накопление, поощрять потребление, инвестировать государственные деньги в промышленность, даже если все эти меры означают существенный рост дефицита госбюджета. Неважно, все это когда-нибудь выровняется. И выровняется тем быстрей, чем скорее восстановится покупательная способность населения, и потекут в экономику инвестиции. Спрос, спрос, спрос! Вот главный лозунг и рецепт Кейнса. А предложение не заставит себя ждать. То есть полный переворот, революция в экономической мысли. Опровержение классиков, упиравших все больше на предложение (они считали: если создать условия для повышения производительности, эффективности, наращивания объемов предлагаемых товаров и услуг, то и спрос уж сам собой найдется).
Но вот вопрос: пришел бы Кейнс к своей знаменитой теории, если бы не конкретные обстоятельства Великой депрессии и не специфика предвоенной Европы? А если бы даже и пришел, то получила бы она такое всеобщее признание? Очень сомневаюсь. Притом что Кейнс, без сомнения, обладал блестящим аналитическим умом и многое сумел разглядеть, чего не удавалось никому до него. Разумеется, Кейнс не был шарлатаном и не подгонял экономическую теорию под политику. К своим выводам пришел, не глядя в потолок, а опираясь на достаточно серьезные статистические данные и математические выкладки. Беда в том, что и кейнсианская система тоже оказалась вовсе не совершенной. Или, по крайней мере, не универсальной, далеко не ко всем ситуациям приложимой.
Есть, кстати, и совершенно иная точка зрения на причины Великой депрессии и всемирного экономического кризиса. Как минимум два австрийских профессора заранее предсказали эти беды в конце двадцатых годов. Их беспокоила, наоборот, чрезмерная, с их точки зрения, инфляция, которую искусственно устраивали американцы, чтобы помочь Великобритании. Искажая тем самым вроде бы всю структуру международных финансов и золотого стандарта. Когда катастрофа разразилась, представители австрийской школы воскликнули: «Мы же вас предупреждали! Вот видите, инфляция так разогрела экономику, что она рухнула! И теперь маятник ушел в другую крайность — в сторону дефляции и недостатка денег». Но австрийцев никто не хотел слушать. Все теперь слушали только Кейнса. Инфляция и бюджетный дефицит больше не считались особым злом.
Как уже было сказано выше, взгляды Кейнса явно сильно повлияли на «Новый курс» Рузвельта. Но в наиболее полном виде его теории пытался применить на практике гитлеровский министр экономики Ялмар Шахт; правда, ничего хорошего в итоге из этого не вышло. Хотя поначалу, казалось, работало. Строились потрясающие дороги, развивалась промышленность, безработицы не стало вовсе, рабочие чувствовали себя неожиданно разбогатевшими, покупали народных «жуков» — «фольксвагены» (а еще недавно и мечтать о собственном автомобиле не могли) и нахваливали Гитлер