— Я клянусь, что “Азоринвест” не имеет отношения к пожару. Ты мне веришь?
Я криво улыбнулась — не ему, а танцу чаинок:
— Скажем, так… Теперь я допускаю, что это могли быть и не вы.
Будем считать, что “Как же с тобой трудно, женщина!” мне послышалось. А то, подстегиваемая стрессами последних недель, я могла бы и добавить трудностей в копилку.
— Ладно, — Мир со вздохом откинулся на стену. — Лучше подумай, кто еще может быть заинтересован в вашей базе отдыха?
Я отмахнулась:
— Да кто еще… — и умолкла.
Черт. Черт-черт-черт!
— Что? — Мирослав даже вперед подался, и глаза азартом блеснули.
Я неохотно, осторожно подбирая слова призналась:
— Несколько лет назад на “Тишину” уже совершалась рейдерская атака, — Азор привычно вскинулся, что их атака не рейдерская, я привычно взглядом дала понять, что я по этому поводу думаю… Обмен любезностями, куда без него. — Правда, не “на мягких лапах”, а силовая. Но в тот раз нам повезло. Сотрудник базы сумел вывезти с территории печать и ключевые документы, а без них захват терял смысл…
Мирослав смотрел странно.
Я ответила вопросительным взглядом: что?!
— Ты тоже там была?
Нет, я мимо проходила!
Макса тогда не было в городе — каждый год в конце лета-начале осени, примерно в одно и то же время, он на пару недель улетал через полстраны, в дикую тмутаракань, порыбачить и пошататься по камчатскому заповеднику. Захватчики подгадали визит именно к этому моменту — уверена, будь он на месте, они на такую наглость не решились бы. Разоружили охрану, согнали персонал в приемную административного терема…
Отобрали сумки и телефоны.
Крепкие ребята в черных масках и с оружием действовали привычно и деловито.
Мы столпились внизу, кучка испуганных людей, в основном, женщин — мужчин на базе совсем мало было. Я придерживала руками объемный живот: на моем шестом месяце он был уже здоровенным.
Трое из нападавших остались на первом этаже, контролировать сотрудников “Тишины”, а остальные быстро, но без суеты расползлись по зданию.
Моё сознание словно расслоилось: я одновременно наблюдала холл, стойку администратора, диваны, мою куртку рядом, которую я же и уронила несколько секунд назад, когда плечистые парни в черном завернули меня от выхода, и одновременно отчетливо видела, как на втором и третьем этажах потрошат бухгалтерию, кабинеты юриста и Елистратова.
Нет, видела — не то слово. Просто знала, и всё. Без каких либо усилий, безо всякого желания со своей стороны, я знала, кто, где и чем занимается. Отдельно по каждому и одновременно обо всех.
От страха тошнило.
“У меня пока нет” — сказал один другому наверху.
Я медленно покосилась вперед всем телом, сгибаясь, сворачиваясь вокруг своего живота.
“Пока не нашли” — отчитался кто-то в телефон.
Первый стон был почти не слышным.
“Ищем, ищем!” — подбодрили черных на третьем этаже властно и уверенно.
Второй стон оказался громче.
Третий… потом я не считала: скулила в голос, обвив руками бесценное пузо, зажмурившись и стиснув зубы, сосредоточившись на ощущениях внутри себя.
И всё же переговоры черномасочных лились через мое сознание.
“Первый, первый, у меня тут беременная, согнулась и орёт, что делать?”
“Четвертый, ты что, с ума сошел?”
“Твою мать, первый, она, кажется, рожает”
Длинная матерная тирада.
“Четвертый, ждите. Сейчас я получу инструкции”.
Испарина на моем лице, я уже ору, не затыкаясь, мое непрерывное “Ой, ой, ой!” — устойчивый аккомпанемент переговоров черномасочников.
Первый на третьем этаже говорит в телефон про рожающую бабу, и я не достаю своим странным знанием до того, кто ему отвечает, но спустя минуту Первый резко приказывает в рацию: в больницу ее, быстро! Никаких мертвых детей!
Меня подхватывают с двух сторон чужие руки, но я отчаянно пищу, и меня отпускают.
Я поднимаю с пола куртку:
— Сумка! Моя сумка! — и тянусь за ней в общую кучу.
Меня отдергивают, и сумку, кажется, на всякий случай еще раз проверяют.
Я прижимаю к себе куртку, и медленно-медленно семеню к выходу…
Я сморгнула, выныривая из воспоминания.
Меня тогда привезли в поселковую больницу, предупредили, что если начну болтать — пожалею, и один из нападавших, назвавшись мужем, всё сидел со мной, гипнотизировал взглядом, пока не зазвонил телефон, и его не отозвали.
Обыскать мою куртку так и не догадались.
В ее рукав я, накрытая странным предзнанием, за несколько минут до нападения сунула свернутые трубкой учредительные документы и выдранное из печати клише.
А охрану, кстати, Макс после того происшествия сменил.
— Конечно, была, — устало вздохнула я. — Странный вопрос. Я ожидала других. Вроде “удалось ли установить заказчика”.
— И как, удалось? — недовольно отозвался Мир.
— Нет, — отрезала я.
А жаль. Вот кого я бы с удовольствием прокатила на Елань и познакомила с раками!
— Ладно. Не припомнишь точно, когда это было?
Такое забудешь, пожалуй…
Я пожала плечами и продиктовала, наблюдая, как он записывает дату в телефон.
Черт с ними, пусть роют. Сомневаюсь, правда, что что-то откопают. Утешает только одно: конфиденциальных данных я Азорам точно не выдала. Сама история отнюдь не тайна, её вовсю полоскали в сети, а свои ежегодные камчатские отпуска Макс с тех пор прекратил.
Мирослав Радомилович отбыли.
Не буду врать, что добровольно.
Просто я спохватилась, что мое развеселое трио вот-вот проснется, отдохнувшее, посвежевшее… А тут дядя доктор.
Дети у меня человеколюбивые, дядя доктор — новенький, ни разу не играный. Ну, и как тут устоять?!
Нет, я не скупая, и не жадничаю делиться с Азором общими детьми (до недавнего времени — моими, единоличными). Просто Азор еще не посвятил меня во все тонкости ухода за альтерами-полукровками, а потому пока что нужен нам в здравом уме и твердой памяти.
Кое-как придя к единому знаменателю с самой собой, Мирослава я попросила на выход.
Он ушел, проникновенно выдав напоследок:
— Лен, я очень рассчитываю, что тебе не нужно объяснять, что о нечеловеческом происхождении твоих детей никто знать не должен. Вообще, о существовании альтеров в принципе никто не должен знать.
Я сладко улыбнулась:
— Уж кто-кто, а вы, Мирослав Радомилович, могли бы быть уверенны, что дозировать информацию я умею!
Вот так-то: не учи бабушку кашлять, сынок!
ПростоМир поперхнулся воздухом (и инструктажем по соблюдению режима секретности), и вдруг ухмыльнулся:
— Кстати, Елена Владимировна! Вы мне свидание задолжали — извольте вернуть! О дате и времени уведомлю позже — я просто пока не знаю, к какому времени принято приглашать на свидания мать троих детей! — нахально подмигнул, и бодро поскакал вниз по лестнице, помахивая на ходу голубым стетоско…
Что-о-о?
Ну и мерзавец!
Нет, вы это видели, а?!
Ну, я еще понимаю попытку отжать “Тишину” — хотя в приличном обществе за такие вещи сразу бьют битой по зубам.
Но стетоскоп? Детский стетоскоп?!
Нервно хихикая, я заперла дверь за похитителем игрушек.
С ума сойти, у меня будет свидание с отцом троих детей.
Можно было бы отказаться, мотивируя тем, что у меня своих столько же, а шестерых мне Ада заводить запретила…
Я потрясла головой, вытряхивая из нее дивную чушь.
Ну-ка, где мой телефон?
— Алло. Макс, ты не занят? Ну, слушай!
Пятнадцать минут неразбавленного удовольствия — перераспределения шока в природе. Жалко, не включила видеосвязь — мне жизненно необходима моральная компенсация за все текущие стрессы.
Вот странно, выясняли отношения мы с Миром часа полтора по ощущениям, а смысловая выжимка уложилась в четыре предложения. Всё остальное время телефонной беседы мы с Максом бурно обсуждали, можно ли верить Азору. Оба утверждали, что нет, и старательно друг другу это доказывали.
Отчетливо понимая, что если Мирослав Радомилович не врет, то где-то рядом, под боком у нас с ним, затаилась хитрая, хладнокровная сволочь.
Кисло. Всем было бы удобнее, если бы, кроме “Азоринвеста”, сволочей здесь не было.
Второй разговор был еще сложнее.
— Ада? Как ты, солнце? Ада… — и как в омут с обрыва, — Ада, я сказала Азору про мелких. Не было выбора: анализы показали, что эта сыпь — ни черта не аллергия, а что-то наследственное. Да, пришлось экстренно признаваться и выяснять. Да, повезло, что он объявился именно сейчас. Нет, он сказал, что это не опасно, и… Всё наладится, Ад.
Я разговаривала с ней, и через всё разделяющее нас расстояние чувствовала, что она сейчас испытывает: агрессия, ревность, нежелание неизбежных перемен и страх перед ними… Отражение моих собственных чувств. Яростный протест зерен, уже проворачивающихся в жерновах.
Ничего. Зато перемелется — мука будет.
Вырубив телефон, я всерьез призадумалась: что мне делать?
Пойти, упасть рядом с детьми и умереть трупом (при том, что спать банде оставалось от силы пятнадцать минут), либо запереться в ванной, и те же пятнадцать минут вволю порыдать?
Психика, она, чай, не казенная. От такого перенапряжения и кукухой недолго поехать, если не стравливать давление иногда.
Так ничего и не выбрала — просто в какой-то момент обнаружила, что сижу на полу, под стеночкой, вцепившись обеими руками в телефон, и вперив взгляд в пространство.
И ладно бы, там что-то путнее показывали — а то дверь и обувная полка.
В комнате зашлепали чьи-то босые лапки, и я вынырнула из оцепенения.
Альтеры, поджоги, Азоры… Да катись оно всё покатом. С меня хватит.
Я решительно вскочила, забросила телефон с глаз долой. В конце концов, у меня вот больничный, первый за три года. И я планировала взять от жизни всё!
— А кто-о-о сейчас будет играть с мамой в разбойников? — вопросила я, входя в комнату.
— Я, я, я! — запищали дети на три голоса, моментально просыпаясь и прыгая вокруг меня.