Из-под полуприкрытых век я наблюдала за тем, как мечется в бессильной ярости отец моих детей, и думала о том, что в этом действительно что-то есть.
Немного стыдно и обидно было это признавать. Грустно еще. И горько.
Но сейчас от того, что я не одна с этой проблемой, что мне есть с кем ее разделить, я испытывала гигантское облегчение.
— С ума сошла? Ты чего мерзнешь? — внезапно раздавшийся не где-то на периферии сознания, а прямо передо мной голос выдернул меня из странной медитативной полудремы.
Мир впихнул меня в номер, закрыл за собой дверь, попытался растереть и отдернул руки:
— Тьфу ты, я сам холодный. Спят?
— Спят, — кивнула я.
— Сходи в душ, погрейся. Я ужин заказал новый, а то все остыло уже. Вот-вот принесут.
Да, детей и Аду мы накормили, а сами не успели как-то в суете…
Я почти повернулась в указанном направлении — душ это хорошо, да, отличная идея — но замерла.
— Мир, спасибо. Я не знаю, как я смогу…
Он скривился, как от резкой зубной боли.
— Не начинай, пожалуйста, а? Не надо этого всего.
Я нахмурилась, готовая заявить, что сама решу, что надо, а что не надо, и вообще!
Я чувствовала себя немного дурой. Вот тебе и сильная, и независимая, а чуть что всерьез припекло — поскакала как миленькая искать защиты у мужика и переваливать проблемы с больной головы на здоровую.
А еще…
— Это и мои дети тоже, — мягко вклинился Мирослав в мои мысли.
Да, именно. Это и твои дети тоже. И если раньше твои притязания я могла с легкостью отмести тем, что “без тебя до сих пор обходились и дальше обойдемся”, то теперь я упустила это преимущество. Сама по собственной доброй воле передала тебе козырь и теперь предстоит разгребать последствия и этого в том числе.
Как все же сложно выстраивать отношения с человеком, с которым тебя объединяет только одна ночь, но при этом трое детей.
— Иди в душ. Тебе надо расслабиться и выдохнуть. А то лопнешь.
Я сдулась. И пошла куда послали.
Под текучими струями воды, прижавшись лбом к холодной плитке, я стояла практически без движения, наверное, добрых полчаса. Грелась. Отмокала, позволяя воде смыть с себя не столько грязь, сколько усталость, напряжение и нервяк. Потихоньку отпускало. Расслаблялись мышцы, расправлялись плечи. Утекали в водосток сиюминутные заботы, отодвигались временно на второй план глобальные.
Прав он. Надо выдохнуть, а то так недолго и задохнуться.
Я вышла из душа взбодрившаяся и посвежевшая и только вытеревшись сообразила, что не захватила себе никакой пижамы. Детям все собрала, Адку проконтролировала, себе смену на пару дней, белья и одежды… а пижаму забыла. И сменное белье в сумке осталось…
Влезать в ношеное после такого душа не хотелось.
Я обшарила растерянным взглядом ванную и наткнулась на тряпичную стопку на стуле — махровый халат с логотипом гостиницы, мое белье, чистое, и чужая футболка.
Кое-кто своевольничает, шарится по сумкам и лезет с предложениями, о которых никто не просил.
Как жаль, что я уже давно и бесповоротно выросла из того прекрасного возраста, когда легко делаешь себе плохо, лишь бы только кому-то назло! И теперь моя преклонная душа требует комфорта и чистоты.
А о том, что эта разрисованная сволочь втихушку заходила сюда, пока я тут в полном неглиже принимала водные процедуры, я вообще думать не буду! Не буду…
Не буду, я сказала!
Футболка тонко пахла лавандовым стиральным порошком и вполне прилично прикрывала все неприличное, а халат оказался тоже мужским, и я утонула в нем, как в облаке белой пены. Только еще такой, которая с подогревом.
Я выплыла из ванной вся такая благоухающая и нелепая в одежде не по размеру с чужого плеча, и почти сразу угодила, как муха в паутину, в ловушку из вкусных запахов. Пахло розмарином, и мясом, и печеной картошкой, и было ощущение, что желудок сыто тяжелел от одного только аромата.
Я потуже затянула пояс халата, напоминая желудку, что у нас фигура. Она пока еще есть и хорошо бы ее сохранить!
Мирослав сидел за столом, уткнувшись в телефон. Вид — деловой, подвид — домашний. Рукава рубашки закатаны, волосы взлохмачены и уже скорее против замысла стилиста, чем согласно ему. Он хмурился и излучал раздражение пополам с недовольством, но при моем появлении разгладил лицо и отложил телефон.
Я устроилась за столом напротив и сунула нос в тарелку.
М-м-м…
— Приятного аппетита, — мужской голос звучал несколько иронично.
Ну, я бы тоже зубоскалила, если бы вывалившаяся из душа девица в безразмерном халате вгрызлась в еду так, будто последний раз ела в прошлом веке.
— Спасибо, — я все же протолкнула еду в желудок прежде, чем ответить, так что получилось вполне благовоспитанно. — Все очень вкусно.
— Сам заказывал!
Я закатила глаза и картинно прижала руку к груди, выражая степень своего восхищения, потрясения и всего остального перед столь героическими усилиями.
Мир хмыкнул, и дальше мы ели в тишине.
Вроде, и надо было столько всего обговорить. Вроде, надо было узнать, на кого он там строжил и требовал мер и до чего дострожился и дотребовался, но не было сил. Никаких, вообще.
Когда три часа назад я максимально емко и без лишних эмоций пересказала ему, как моих детей чуть не украли прямо из-под носа у внимательной и ответственной няни, среди бела дня, в своем дворе, на глазах у кучи народа, и никто ничего не заметил, пока Адка не заорала и не бросилась в погоню — всё, что я услышала в ответ было отрывистое: “Собирайтесь. Сейчас буду”, а потом он отключился.
И, кстати, про полицию даже не заикнулся.
С “сейчас буду” все было понятно, а вот от “собирайтесь” я поначалу меня растерялась. Куда собирайтесь, как собирайтесь, как надолго собирайтесь? Сразу видно, что человек отродясь не собирал никуда малолетних детей!
Я даже успела позлиться на него, пока собиралась и собирала. И была в общем-то благодарна за эту злость — она здорово отвлекала от всего остального.
А в то же время эта злость была очень показательной — я уступила ему ответственность за наши жизни, вот что говорила эта злость. Потому что, завись решение проблемы по-прежнему от меня, я была бы холодна и собрана. Ни на какие посторонние эмоции во мне не осталось бы места.
Мир явился через рекордные двадцать минут в сопровождении серьезных ребят с лицами терминаторов, распихал по ним сумки, с самым серьезным видом поинтересовался у детей, кто из них жаждет первым прокатиться у него на шее, и подхватил самую смелую Ольгу, которая вообще по сидениям на шеях главный специалист. Потом мы все загрузились в черный минивен и отчалили, чтобы причалить к ярко освещенному входу “Золотого кольца”.
Аду расспрашивали уже в машине.
Бритый налысо, синеглазый мужик, представленный Брониславом Рогволодовичем, въедливо и дотошно выяснял детали происшествия, занявшего от силы минуту-полторы. Но он раскладывал эту минуту скрупулезно, по секундам.
Его интересовало всё: в какую сторону незнакомка вела детей, кто был во дворе, где стоял, как себя вел, как отреагировал на поднятый Адой шум… Особое внимание он уделял внешности женщины.
Ада терпеливо и старательно отвечала на вопросы, не злясь, что они скачут вразнобой и повторяются по несколько раз.
Мирослав не вмешивался в допрос. Он сидел с Олюшкой на коленях, придерживая одной рукой обоих сыновей, и внимательно слушал. При загрузке так расселись случайно: место рядом с мальчишками я оставляла для Олюшки и себя, но когда туда сел Мир, посмотрела на этих четверых рядом — и не стала сгонять.
Глаза у детей были круглые, но не испуганные, а скорее любопытствующие. К обилию незнакомых лиц они отнеслись философски и даже не галдели, с интересом всех разглядывая. На вопросы, обращенные уже к ним, малышня ответила с невнятным изумлением — котенок? какой котенок? какая тетя? какая машина? И Бронислав легко отступился. Было видно, что он не особенно на что-либо и рассчитывал. Согласна, свидетели из трехлеток так себе! Ему еще повезло, что они ничего не сказали, куда сложнее, когда их свидетельские показания кардинально разняться! Нам с Адой “дело о столовых приборах, пропавших из запертого ящика” еще пару месяцев потом в кошмарах снилось.
— В общем и целом, картина ясна, — подвел лысый итог допросу, обращаясь к Мирославу, а потом добавил в сторону Ады: — Вам повезло, что она вам ничего вам не сделала…
— Это ей повезло, что я ей легкие через ребра не вырвала! — зверем ощерилась моя девочка.
Маленьким, испуганным, взъерошенным зверем. Но — способным, тем не менее, исполнить угрозу. И, не прими она решение в первую очередь уводить детей, с нее сталось бы запросто пойти в рукопашную.
А Бронислав, господи, ну и отчество, Рогволодович невозмутимо продолжил, будто его и не перебивали:
— Могла бы брызнуть вам в лицо чем-нибудь из баллончика и сделать свое дело.
Так мы оказались в люксе. Разместились, накормились…
Перекормились даже, пришла к выводу я и решительно отодвинула от себя тарелку.
Мир закончил раньше и последние пару минут практически неотрывно на меня глазел. Кусок в горле от этого взгляда не застревал, но вот душевное волнение просыпалось. Нервы, и без того натянутые как струна, готовы были лопнуть. Потому что так смотреть нельзя. Категорически. Этот пронзительный взгляд однозначно стоит запретить законом!
— Спасибо, что позвонила мне, — неожиданно произнес он.
— А кому мне еще было звонить? — я дернула плечом, благодарность застала меня врасплох.
— Елистратову.
— Я и ему позвонила, — честно призналась я. — Он вне доступа.
Дрогнули ресницы, сужая глаза, раздулись крылья точеного носа. И у меня внутри в ответ на это что-то протяжно и томительно екнуло. Должен бы уже иммунитет выработаться, а поди ж ты! Екает и екает, зараза!
Но злится Мирослав свет Радомилович эффектно, в этом не откажешь. И тут мироздание, не иначе как услышав мои мысли, послало на мой телефон входящий: понравилось? На! Продлим удовольствие!