– У тебя из носа кровь, – сказал он, но получилось слишком громко. Он тут же пожалел, что это сказал. «У тебя была единственная возможность впечатлить эту красотку!» Лучше было подыскать что-то, чем можно вытереть нос, и дать ей, пробормотав в манере Синатры что-то вроде: «У тебя кровь, держи». Он пошарил в карманах, пытаясь найти что-то подходящее, но там ничего не оказалось.
Но она словно и не слышала его – будто и не заметила, как он что-то сказал. Рассеянно провела под носом тыльной стороной ладони, оставив темный кровавый след по всей верхней губе… и Алек так и застыл с руками в карманах, уставившись на нее. Тогда он впервые понял, что с ней что-то не так, что-то не то со всей этой ситуацией. Он непроизвольно чуть отодвинулся от нее, даже не осознавая, что это делает.
Что-то на экране ее рассмешило, и она залилась тихим, безжизненным смехом. Затем склонилась к нему и прошептала:
– Это же совсем не для детей. Гарри Парселлс любит этот кинотеатр, но все время показывает не те фильмы. Это же он здесь хозяин?
Из ее левой ноздри побежала свежая струйка крови и достигла губ, но внимание Алека к тому времени привлекло кое-что другое. Они сидели прямо под лучом проектора, и в голубом столбе света над ними порхали мотыльки и другие насекомые. Ей на лицо сел белый мотылек и пополз по щеке. Она его не заметила, а Алек не стал обращать на это ее внимание. Ему не хватало воздуха в груди, чтобы говорить.
– Он думает, им это понравится только потому, что это мультик, – прошептала она. – Забавно, как можно так сильно любить кино и так мало о нем знать. Долго он здесь не продержится.
Взглянув на него, она улыбнулась. Зубы у нее были в крови. Алек сидел как прикованный. Еще один мотылек, желтовато-белый, залез ей прямо в ушную раковину.
– Твоему брату Рэю это бы понравилось, – сказала она.
– Отстань, – просипел Алек.
– Твое место здесь, Алек, – сказала она. – Здесь, со мной.
Наконец, он смог пошевелиться и оторвался от кресла. Первый мотылек полз по ее волосам. Затем Алек услышал, что стонет, тихо-тихо. Он начал отступать. Она пристально смотрела на него. Пройдя несколько футов между рядами, он наткнулся на ноги какого-то малыша, и тот вскрикнул. Затем на миг оторвал глаза от нее и увидел толстого мальчишку в футболке, сердито смотревшего на него – мол, смотри, куда прешь, придурок!
Алек снова перевел взгляд на девушку: она очень низко сползла в своем кресле. Голова лежала на левом подлокотнике, ноги были бесстыдно раскинуты в стороны. Из ноздрей тянулись широкие полоски запекшейся крови, окружая с обеих сторон тонкогубый рот. Глаза закатились так, что зрачки были не видны. На коленях лежал перевернутый стакан для попкорна.
Алеку казалось, сейчас он закричит. Но он не закричал. Она сидела совершенно неподвижно. Он снова глянул на мальчика, о которого споткнулся. Тот осторожно посмотрел в сторону мертвой девушки, но никак на нее не отреагировал и перевел взгляд обратно на Алека. В его глазах стоял вопрос, а уголок рта приподнялся в насмешливой ухмылке.
– Сэр, – сказала женщина, мама толстого мальчика. – Не могли бы вы отойти? Мы смотрим фильм.
Алек снова посмотрел на мертвую девушку, но ее кресло теперь было пустым, сиденье сложено. Он двинулся дальше, ударяясь о колени зрителей, один раз чуть не упал, но успел за кого-то схватиться. Затем зал вдруг взорвался радостными возгласами, дети захлопали в ладоши. У него аж подпрыгнуло сердце. Он вскрикнул, невольно оглянулся. На экране был Микки в просторной красной мантии – наконец-то он появился.
Алек попятился по проходу, стукнулся о пухлые кожаные двери в вестибюль. Он ворвался в яркий дневной свет, зажмурил глаза. Его сильно мутило. Затем кто-то взял его за плечо, развернул, провел через весь вестибюль к лестнице, ведущей на балкон. Алек тяжело опустился на нижнюю ступеньку.
– Посиди минутку, – сказал кто-то. – Не вставай. Отдышись. Тебя как, не стошнит?
Алек покачал головой.
– Потому что если стошнит, то подожди, я принесу пакет. Выводить пятна с ковра не так-то просто. А еще когда люди чувствуют запах рвоты, то не хотят покупать попкорн.
Кто бы это ни был, он задержался перед Алеком еще на мгновение, затем молча развернулся и зашаркал прочь. А спустя минуту вернулся.
– Держи, это за счет заведения. Только пей по чуть-чуть. Шипучка успокоит желудок.
Алек взял пластиковый стакан, запотевший, в капельках холодной воды, нашел губами соломинку и отпил пузырящейся ледяной колы. Затем поднял глаза. Стоявший над ним мужчина был высоким, с покатыми плечами и обвислым животом. Его темные волосы были коротко остриженными, а глаза за нелепо толстыми стеклами очков – маленькими, тусклыми и беспокойными. Брюки были натянуты так высоко, что пояс находился в районе пупка.
– Там мертвая девушка, – сказал Алек и не узнал собственный голос.
Лицо здоровяка тут же потеряло цвет, и он печально взглянул на дверь, за которой скрывался кинозал.
– Она раньше никогда не ходила на дневные сеансы. Я думал, это бывает только на вечерних, думал… Господи, это же детский фильм! Чего же она от меня хочет?
Алек открыл рот, еще не зная, что собирается сказать – наверное, что-то о мертвой девушке, но вместо этого вырвалось:
– Это не детский фильм.
Здоровяк глянул на него с легким раздражением:
– Конечно, детский. Это же Уолт Дисней.
Алек пристально в него вгляделся, а потом сказал:
– Вы, должно быть, Гарри Парселлс?
– Ага. А ты откуда знаешь?
– Догадался, – ответил Алек. – Спасибо за колу.
Алек проследовал за Гарри Парселлсом за прилавок, вошел в дверь и оказался на площадке перед ведущей наверх лестницей. Гарри открыл дверь справа от себя и провел его в маленький захламленный кабинет. На полу валялось множество коробок для кинопленки. Стены покрывали выцветшие афиши, местами заходящие одна на другую: «Город мальчиков», «Дэвид Копперфилд», «Унесенные ветром».
– Извини, что она тебя напугала, – сказал Гарри, обрушившись в свое кресло за столом. – Ты точно хорошо себя чувствуешь? А то весь осунулся.
– Кто она?
– У нее в мозгу что-то лопнуло, – сказал он и поднес палец к левому виску, делая вид, будто это пистолет. – Четыре года назад. Когда шел «Волшебник страны Оз». На самом первом сеансе. Это было ужасно. Раньше она постоянно сюда ходила. Была моим самым постоянным посетителем. Мы с ней разговаривали, дурачились… – его голос, потерянный и несчастный, становился все более отстраненным. Он сжал пухлые кулаки на столе перед собой и добавил: – А теперь она пытается меня обанкротить.
– Вы ее видели.
Это был не вопрос.
Гарри кивнул.
– Через несколько месяцев после того, как она умерла. Она сказала мне, что мне здесь не место. Не знаю, почему она так хочет меня запугать, если мы раньше так хорошо дружили. Она сказала тебе уходить?
– Почему она здесь? – спросил Алек. Он все еще хрипел, и спрашивать такое ему казалось странным. Гарри какое-то время просто разглядывал его сквозь толстые стекла очков, словно ничего не мог понять.
Затем покачал головой и ответил:
– Она несчастна. Умерла, не досмотрев «Волшебника», и все еще грустит из-за этого. Я ее понимаю. Фильм был хороший. Я бы тоже чувствовал себя обделенным.
– Эй! – позвал кто-то в вестибюле. – Есть тут кто?
– Минуточку, – крикнул Гарри. Он страдальчески посмотрел на Алека. – Моя буфетчица вчера сказала, что увольняется. Без предупреждения, без ничего.
– Из-за призрака?
– Да нет же! Один раз ее накладной ноготь попал кому-то в стаканчик, и я сказал ей больше их не носить. Кому захочется найти ноготь в попкорне? А она мне ответила, что сюда заходит много парней и без ногтей она работать не будет, а мне придется делать все самому, – когда он обошел стол, в одной руке у него оказалась газетная вырезка. – Это тебе кое-что прояснит, – и значительно посмотрел на Алека, не то чтобы грозно, но по крайней мере с некоторым предостережением, и добавил: – Только не убегай. Нам еще есть о чем поговорить.
Он вышел, и Алек посмотрел ему вслед, думая, что мог означать этот последний забавный взгляд. Затем опустил глаза на вырезку. Это был некролог – ее некролог. Листок был помятый, края истерты, чернила выцвели; похоже, его часто брали в руки. Девушку звали Имоджен Гилкрист, она умерла в девятнадцать лет, работала в канцелярском магазине на Уотер-стрит. У нее остались родители, Колм и Мэри. Друзья и родные рассказывали о ее заразительном смехе и хорошем чувстве юмора. Рассказывали, как она любила кино. Смотрела все фильмы в день премьеры, на первых сеансах. Могла назвать всех актеров из любого фильма, который ей называли, это было своего рода забавой для вечеринок – она знала даже имена тех, кто произносил в фильме всего одну фразу. В старшей школе она была президентом драматического кружка и играла во всех постановках, оформляла декорации, настраивала свет. «Мне всегда казалось, что она станет кинозвездой, – сказал ее преподаватель актерского мастерства. – Такой же взгляд, такой же смех. Всего-то и нужно было, чтобы на нее направили камеру, и она стала бы знаменитой».
Закончив читать, Алек осмотрелся вокруг. В кабинете по-прежнему никого не было. Он снова посмотрел на некролог, потер уголок листа между большим и указательным пальцами. Ему стало больно от этой несправедливости, и на какое-то мгновение он почувствовал пощипывание в глазах. Промелькнула нелепая мысль, что он может сейчас разреветься. Ему стала противна мысль о жизни в мире, где девятнадцатилетняя девушка, такая бодрая и веселая, могла умереть без всякой причины. Это ощущение было таким сильным, что казалось совершенно нелогичным – ведь он никогда не знал ее при жизни. Но потом он подумал о Рэе, о письме Гарри Трумэна к его матери со словами: «погиб смертью храбрых», «защищал свободу», «Америка им гордится». Вспомнил, как Рэй водил его смотреть «На линии огня», в этом самом кинотеатре, где они сидели, поставив ноги на сиденья перед собой и соприкасаясь плечами. «Глянь на Джона Уэйна, – сказал тогда Рэй. – Ему нужны два бомбардировщика: один, чтобы ве