В процессе я потревожила пачку фотографий, лежавших на следующем блокноте, и они водопадом осыпались по склону блокнотной башни. Бросив быстрый встревоженный взгляд на лежавшую в кровати позади меня женщину, чтобы убедиться, что та не проснулась, я собрала карточки. Это все были старые черно-белые снимки людей, по большей части на открытом воздухе. На оборотах карандашом были нанесены даты, имена или инициалы.
Лондон, 1941, Робби
Я узнала Хелен, стоявшую в юбке и шляпке в окружении голубей у основания какой-то статуи; она держала за руку молодого мужчину в форме. Я вгляделась в холодные тени на его лице, и мое сердце подпрыгнуло: по изгибу рта, линии его челюсти мне показалось, что мужчина похож на Аллана. Схожесть молодой Хелен с Клариссой бросалась в глаза, и я осознала, что именно поэтому меня сразу так потянуло к новой знакомой. Ее отец, в свою очередь, немного походил на Аллана, и о нем Кларисса тоже мне напомнила.
Я быстро просмотрела остальные фотографии, обычно узнавая Хелен по ее характерной внешности. Некоторые другие люди тоже оказались знакомы: Джуна Барнс, Пегги Гуггенхайм, Джеймс Джойс. У меня перехватило дыхание. Хелен Ральстон, победоносно улыбаясь, стояла в английском саду в компании высокой застенчивой элегантной женщины, которая выглядела чуть смущенной. Мне не было нужды переворачивать фото и проверять написанное на обороте имя: Вирджинию Вульф невозможно было с кем-то спутать.
Великолепно! Сердце возбужденно забилось. Я задалась вопросом, позволит ли Хелен использовать эти фотографии в книге, и сразу же нашла ответ. Разумеется, позволит, зачем иначе она их рассортировала, если не собиралась мне отдавать? С таким количеством знаменитых имен в пояснительной записке издателям выпуск биографии в печать казался решенным вопросом. Хелен Элизабет Ральстон, Забытый Модернист. Подобрав фотографии и снова собрав их в аккуратную стопку, я обратила жадный взгляд на груду старых журналов.
Тот, что лежал теперь сверху, оказался странного размера – более узким, чем принято обычно, и был туго обтянут какой-то черной тканью. Когда я протянула руку, чтобы коснуться обложки, ко мне откуда-то пришло осознание, что это – один из самых ранних дневников, из парижских лет.
Даже не задумавшись, если ли у меня на это право, я взяла книгу и открыла.
На первой странице не было даты, и, пока я листала дальше, у меня создалось впечатление, что это один непрерывный рассказ, поскольку текст не был разбит на куски, как в дневнике.
Рассказ шел от первого лица, там было много длинных отрезков с описаниями, но встречались и диалоги, выделенные одиночными кавычками и тире. Может, это был тот автобиографический роман, о котором говорила Хелен?
Почерк, мелкий, аккуратный и угловатый, было непросто читать, несмотря на его ровность – особенно в тусклом освещении спальни Хелен. Я пролистала через несколько страниц и передвинулась ближе к зашторенному окну, пытаясь найти разборчивый кусок. Я заметила, что несмотря на убористое, плотное письмо, Хелен, как и я, использовала только одну сторону страницы – и задумалась, расточительствовала ли она так же во время войны, в условиях нормирования бумаги. Чистые страницы не пропадали зря; для меня они служили пространством для заметок, списков интересных слов и книг, которые я хотела прочитать, случайных цитат из книг, которые читала, или идей для рассказов. Листая книгу, я теперь стала обращать внимание на «другие» страницы и поняла, что Хелен работала точно так же.
Эти страницы было проще читать, потому что на них было меньше текста. Я смогла расшифровать несколько цитат: строки из Бодлера – за словами на французском следовал ее грубый перевод, – абзац из «Золотой вазы» и два – из «Великого Гэтсби». Перечень британских и американских авторов мог бы быть моим собственным списком «обязательного к прочтению», с той разницей, что в 1929 году все эти авторы были еще живы. Я гадала, напоминала ли Хелен себе о книгах, которые надо найти, или о людях, которых она хотела повстречать.
Следующий список оказался чем-то иным. Я перечитывала его снова и снова, пытаясь найти какой-то еще смысл кроме личного для меня, замеченного с первого же взгляда.
Йель
Энди
Ирэ
Марк
Джон
Джимми
Патрик
Джон
Чез
Аллан
Девять мужских имен, одно из которых повторилось дважды. Имена десяти мужчин, которых я любила.
Откуда могла это узнать Хелен Ральстон?
Ниоткуда. Это было невозможно. Не все имена. Сведения о моих мужьях были открытой информацией, и множество людей знали о том, что я три года жила с человеком по имени Марк. Хотя мои отношения с Ирэ были вроде как тайной, я посвятила ему свою первую книгу, а когда мне предложили участие в колонке для журнала под названием «Первый раз», я не озаботилась псевдонимом для Энди. Но Йель? Или то, что я встречалась с двумя разными мужчинами, которых звали Джон? И никто не знал про Чеза. Могло ли это быть совпадением? Чтобы другой автор набросал список персонажей, в точности повторив самые важные для меня имена?
Поверить в такое я не могла.
Перед глазами рассыпались звезды и пучки света, и я осторожно положила дневник к остальным.
Каким-то образом я смогла выбраться из душной тесной комнаты, полной звуками неглубокого дыхания старой женщины, так, чтобы ни на что не наткнуться и не упасть. Спустилась по лестнице. Ведомая ужасом, только на полпути ко входной двери я вспомнила, что сумка со всеми вещами, включая ключи от машины, осталась на кухне.
Я не могла просто улизнуть наружу, хотя мне этого отчаянно хотелось. Я прошла в большую комнату, чтобы забрать вещи, некоторое время концентрировалась на дыхании, чтобы успокоиться, а потом постучала в дверь Клариссы.
От моего вида ее улыбка пропала.
– Что случилось? Что-то с мамой?
– С вашей матерью все хорошо; когда я ушла, она спала. Боюсь, что мне нужно идти – кое-что случилось… – не в состоянии придумать убедительную ложь, я похлопала по наплечной сумке, словно намекая на мобильный телефон.
Напряжение ушло с лица Клариссы, но она все еще хмурилась.
– О боже. Я надеюсь, ничего…
– Ох, нет-нет.
– Вы такая бледная.
Я попыталась засмеяться.
– Правда? Ну, ничего ужасного, просто некоторое недопонимание, сложно объяснить, но я должна вернуться сегодня к вечеру. Так что – если вы извинитесь за меня перед вашей матерью…
– Разумеется. Вы еще приедете?
– Ох, конечно, – я отвернулась, продолжая говорить. – Я позвоню в ближайшие несколько дней, договориться о времени…
Мне хотелось плакать. Она мне так нравилась, а теперь я раздумывала, не является ли ее явное дружелюбие частью какого-то запутанного заговора. Если она каким-то образом помогала своей матери собирать обо мне сведения, если они следили за мной или что-то планировали… но что? И зачем?
Я остановилась в «Маленьком поваре» в Дамбартоне – не потому, что хотела есть, просто поняла, что слишком нервничаю, чтобы вести машину. Мне требовалось остановиться и подумать.
Кафе оказалось успокаивающе неприметным и – стояло позднее утро рабочего дня – почти пустым. Я заказала завтрак и кофе – несмотря на то, что и так была встревожена – и достала ручку и блокнот, чтобы повторить тот список.
Мне казалось, такое могла составить только я. Не только эти мужчины были моими любовниками – на самом деле, двое оказались пропущены, – но те, что оказались в списке, значили для меня больше остальных. С Йелем мы даже не занимались любовью – кроме как в моих мечтах, – и я не была уверена, что кто-то из живых людей знал, какие чувства я к нему испытывала. Я никогда и никому не говорила о двухнедельной страсти к мужчине, которого называла Чез – это даже не было его настоящим именем! Только я так его звала, персональное прозвище, добавлявшее запретной любви еще один слой тайны и сказки.
Накинувшись на яйца с беконом, я задумалась, записывала ли когда-нибудь этот список имен, которые так хорошо знала. Возможно, какой-нибудь одинокой ночью на клочке бумаги или в блокноте, который потом потерялся?.. Это могло объяснить, откуда Хелен о них знала, но не причину того, что заставило ее записать копию списка на чистой странице одного из старых дневников. Могло ли случиться, что она стала одержима мной? Что она или ее дочь шпионили за мной по каким-то своим странным причинам и со временем навели меня на мысль написать биографию…
Нет, нет, такое было просто невозможно. Не было внешнего влияния – я сама предложила Селвину имя Хелен Ральстон, не наоборот. Пусть даже Алистар с «Моей Смертью» мог оказаться подсадной уткой, никто не мог предсказать или повлиять на мысленную цепочку, которая привела меня к этому решению. Если бы у меня нашлась другая идея по пути в Эдинбург, или я решила пройтись по магазинам, вместо того чтобы смотреть на картины…
Приподняв варифокальные очки в бесплодной попытке прочитать заголовки газеты на противоположной стороне залы, я обдумывала еще одну возможность: что увиденное мне показалось. Для меня не было ничего необычного в том, чтобы неверно прочитать слово-другое даже в лучших условиях, а при тусклом свете я могла прочитать Нель как Йель, Ирэ вместо Ира и в итоге впасть в заблуждение, представив список совершенно обычных имен чем-то исключительно личным.
Я написала слишком много историй о людях со странными навязчивыми идеями. Из прочтения Хелен моих книг не следовало, что она мною одержима.
Заканчивая завтрак, я убедила себя в том, что у этого всего есть полностью рациональное, безопасное объяснение. И все же, наверное, опасливое, инстинктивное сомнение осталось, потому что, хотя я и написала Хелен записку с извинениями за торопливый уход и обещанием вскоре связаться, я не стала торопиться с предложением времени для следующей встречи.
На протяжении следующих двух недель я ничего не писала и не думала о произошедшем. Вместо этого я вычистила дом. Избавилась от кучи ненужного, предав собственные груды старых вещей той же судьбе, какой, скрепя сердце, подвергла принадлежавшие Аллану вещи годом ранее. Я сжигала и отдавала в переработку бумаги – коробку за коробкой, делала подарки благотворительным магазинам Обана и пригласила торговца из Глазго зайти и оценить книги. Тяжело было избавляться от такого количества вещей сразу – пришлось перебарывать себя. Но это был очевидный и нужный первый шаг к новой жизни. Если я собиралась жить дальше, то не хотелось начинать с хаоса, оплачивая переезд многих коробок с заветренными воспоминаниями, книгами, одеждой и прочим, чем я годами не пользовалась.