Началось все, как это часто бывает, еще дома. Признаю, я и сам отчасти виноват в случившемся. Уже всецело поглощенный работой, женился на красивой женщине, которая была на двадцать лет меня младше. Я отдавал себе отчет, что Маргарита сознательно согласилась с тем, что ей придется наслаждаться ягодками прибылей и положения в обществе, отложив полноценную семейную жизнь до времен, когда я все распродам и выйду из игры. Тогда-то мы с ней и сможем путешествовать куда захочется, жить в самых дорогих номерах отелей и в самых роскошных каютах лайнеров, покупать любые украшения, которые попадутся нам на глаза. И как такой благозвучный план мог ей разонравиться? Даже сейчас я чувствую в себе застарелую злобу.
Маргарита явилась в наш офис утратившей былую славу певицей, которая желала вложить средства, оставшиеся от выручки со своего хита пяти– или шестилетней давности, и после предварительной консультации «утренний» Гиллиган тихо проводил ее по коридору на мою привычную лекцию о налогах на имущество, доверительных фондах и прочем, которая в данном случае, учитывая скромность ее капитала, была не более чем спектаклем. Но поскольку во время консультации она использовала известное словечко, означающее «экскременты», Гиллиган не рискнул направить ее к Шкиперу. Он проводил ее в мой кабинет, и я взглянул на нее, изобразив свою привычную заинтересованность. И можете себе представить – будто яркая молния ворвалась сквозь двойное стекло окна, во всю длину прожгла полированный стол из тикового дерева и ударила меня в самое сердце.
Я был растерян. И уже через полчаса нарушил свое самое священное правило – не приглашать клиенток на свидания. А она согласилась, черт ее подери. Спустя полгода мы с Маргаритой поженились, черт подери нас обоих. Я достиг всего, ради чего покидал Новый Завет, и следующие двадцать три месяца жил в настоящем раю для дураков.
Мне следует сказать лишь, что обычные тревожные сигналы вроде необъясняемых отлучек, загадочных звонков, внезапно обрывающихся, когда я снимал трубку, и приступов меланхолии вынудили меня нанять кое-кого из наших детективов, чтобы проследить за Маргаритой. В итоге выяснилось, что моя жена складывает зверя с двумя спинами с моим конкурентом – скользким, лощеным типом по имени Грэм Лессон, которому я сам с гордостью представил жену на каком-то торжестве в отеле «Уолдорф-Астория» через год после нашей свадьбы. Я знаю, как все случилось. Для этого не нужно никаких ухищрений. Точно так же, как я решил добиться ее в нашу первую встречу, он поклялся себе украсть ее у меня в тот миг, когда увидел мою жену своими красивыми голубыми глазами среди столиков по пятьдесят тысяч долларов в «Старлайт-Руф».
Мой враг имел целое множество естественных преимуществ. Он был старше ее лишь на десять лет, а не на двадцать, как я. Ростом в шесть футов четыре дюйма[99], был на три дюйма выше меня. К тому же этот змей обладал выигрышным, но вводящим в заблуждение ирландским сочувственным взглядом и густыми светло-рыжими кудрями, в то время как мои коротко стриженные седые волосы лишь подчеркивали излишнюю строгость. Я положился на невосприимчивость Маргариты к столь примитивному обаянию, но ошибся. Думал, она сумеет разглядеть скудность его внутреннего мира, но снова ошибся. А он, наверное, воспользовался моим временным отсутствием, неизбежным для человека моего положения. Должно быть, он сыграл на ее недовольстве, воззвал к ее скрытому тщеславию. И я уверен, со всем цинизмом поддержал ее иллюзии о том, что она была «артисткой». Он ее нахваливал и, очень может быть, просто взял лестью. Он самыми низкими путями овладел ею и, что самое страшное, – выворачивал ей наизнанку мозги по три раза в неделю в корпоративном номере на Парк-авеню.
После того как я просмотрел фотографии и другие записи, выложенные передо мной детективом, на меня нахлынула тошнота, и я опустил голову к краю стола. Затем меня охватила ярость, вызвав мгновение истерической слепоты. Мой брак был разрушен, жена стала незнакомкой и вызывала лишь омерзение. Зрение вернулось только через пару секунд. Из ящика стола возникла чековая книжка, и ручка «Ватерман», заняв место между большим и указательным пальцами, подписала чек на десять тысяч долларов, а бестелесный голос сообщил злополучному детективу, что теперь единственной услугой, которая от него требовалась, было вечное молчание.
После этого я, наверное, с час сидел один в своем кабинете, перенеся все встречи и не отвечая на звонки. Раньше, когда я представлял своего соперника, на ум приходил какой-нибудь хмурый барабанщик или гитарист из ее прошлого, которого было легко запугать или подкупить. В таком случае я был готов проявить милосердие. Предложи Маргарита достаточно унизительное оправдание, я бы урезал вдвое ее расходы на одежду, ограничил бы публичные выступления до двух-трех самых важных благотворительных мероприятий в год и, пожалуй, стольких же ужинов в ресторанах в моем сопровождении, где все были на виду. Также я стал бы периодически нанимать детективов, чтобы убедиться, что она ведет себя тише воды, ниже травы и не берется за старое.
Но теперь о милосердии не могло быть и речи. Глядя на фотографии, изображающие мою бывшую спутницу жизни в объятиях мужчины, которого я ненавидел сильнее всех в этом мире, я содрогался от смешанного чувства ужаса, отчаяния, омерзения и – что противно – от внезапного сексуального возбуждения. Я расстегнул штаны, застонал в экстазе и беспомощно изверг семя на снимки, лежащие на моем рабочем столе. Когда я пришел в себя, чувствуя слабость в коленях и дрожа, то вытер следы, закрыл ненавистные папки и, подняв трубку телефона, попросил, чтобы Чарли-Чарли Рэкетт немедленно явился ко мне в кабинет.
Пожалуй, очевиднее было бы обратиться за помощью к таинственным джентльменам, знакомым со всеми нюансами возмездия, но я не мог позволить себе каких-либо обязательств в их отношении. Как и не желал показывать свое унижение перед клиентами, для которых вопросы уважения имели первостепенную важность. А преданный Чарли-Чарли за годы тюрьмы обзавелся рядом знакомств в сомнительных и преступных кругах, и я время от времени прибегал к услугам кого-то из его товарищей. Сейчас мой старый приятель, бочком войдя в дверь, встал передо мной. Глубоко скрыв любопытство, он всем своим видом демонстрировал готовность помочь.
– Меня очень сильно обидели, Чарли-Чарли, – сказал я, – и я хочу как можно быстрее встретиться с одним-двумя лучшими ребятами.
Его взгляд скользнул по папкам.
– Вам нужны серьезные люди, – сказал он, пользуясь нашими условными выражениями. – Верно?
– Мне нужны люди, которые могут быть серьезными, когда это необходимо, – ответил я в этих же терминах.
Пока единственный человек, кто связывал меня с Новым Заветом, пытался понять задание, я осознал, что Чарли-Чарли теперь оказался последним человеком, которому я мог довериться, и во мне начал снова вскипать гнев. Я закрыл глаза, а потом открыл, чтобы снова увидеть его, встревоженного.
– Значит, вы уверены, – проговорил он.
– Найди их, – приказал я. И, желая восстановить некое подобие обычной рабочей атмосферы, добавил: – У парней все хорошо?
Он сообщил, что младших все удовлетворяет.
– Сыты-довольны. Я найду, кого вы хотите, но на это потребуется пара дней.
Я кивнул, и он вышел из кабинета.
Остаток дня я безуспешно пытался изображать начальника, который обычно сидел за моим столом. Вечером, как можно дольше оттянув момент, я спрятал ужасные документы в нижний ящик стола и вернулся в дом, который купил когда-то для будущей невесты и который она, как я припомнил с болью в сердце, однажды с необычной трогательностью назвала «нашим».
Поскольку я был слишком занят, чтобы позвонить жене, повару или дворецкому и предупредить, что допоздна задержусь в офисе, то, когда вошел в столовую, стол был сервирован нашим фарфором и серебром. Посередине стояли цветы, и Маргарита – насколько я понял, она была в новом платье, – подняла на меня кроткий взгляд и промурлыкала что-то в знак приветствия. Едва находя в себе силы смотреть ей в глаза, я наклонился, чтобы ее поцеловать, как всегда делал, приходя домой. При этом я чувствовал боль, которую, как казалось мне раньше, не был способен вынести. Какая-то мерзкая часть меня отвечала на ее красоту старым супружеским приятием – хотя я холодел от отвращения, которое не мог сейчас демонстрировать. Я ненавидел Маргариту за ее предательство, ее красоту – за обманчивость, себя – за свою восприимчивость к тому, что, как я уже знал, было предательским и обманчивым. Неуклюже коснувшись губами уголка ее голубого глаза, я подумал, что она могла быть с Лессоном и в то время, когда детектив показывал мне фотографии, доказывающие ее падение. По моему телу пробежала непроизвольная дрожь, истоки которой, как ни странно, лежали в половом возбуждении. И мою невероятную боль усиливало чувство, что я сам слишком выпачкался во всем этом – будто слой иллюзий был снят, и под ним обнаружились чудовищные, слепые, ползающие слизни и личинки.
Услышав голоса, мистер Монкрифф, дворецкий, нанятый мной после внезапного решения графа Денби уйти от мирских сует и вступить в орден англиканских монахов, вошел к нам из кухни и остановился, ожидая указаний. Его вежливость и любезность создавали впечатление, что даже если он выживет при кораблекрушении и попадет на остров, населенный безграмотными дикарями, то ничуть не изменит своих манер. Маргарита сказала, что встревожилась, когда я не вернулся домой в привычное время.
– Все хорошо, – сказал я. – Хотя нет, нехорошо. Мне нездоровится. Очень нездоровится. На работе сейчас трудности.
Сказав это, я прошел вдоль стола к своему стулу и подал знак мистеру Монкриффу, что Правитель дикарей желает, чтобы ему принесли предобеденный мартини, после чего тут же начинали выносить то, что приготовил повар. Я занял место во главе стола, и мистер Монкрифф передвинул к краю букет цветов, стоявший по центру. Маргарита посмотрела на меня испытующим, озабоченным взглядом. Это было так фальшиво! Не в силах смотреть на нее, я поднял глаза на ряд вен