ецианских пейзажей, висевших на стене, затем на сложный узор гипсовой лепнины над ними и наконец на люстру, подключенную к розетке посреди потолка. Я осознал, что теперь изменилось не только мое отношение к жене. Лепнина, светящаяся люстра и даже виды Венеции теперь отдавали холодной, самолюбивой бесчувственностью.
Маргарита заметила, что я выгляжу взволнованным.
– Нет, вовсе нет, – отозвался я.
Дворецкий поставил передо мной ледяной напиток, и я, схватив бокал, сразу выпил половину его содержимого.
– Да, я взволнован, ужасно взволнован, – проговорил я. – Проблемы на работе намного серьезнее, чем я говорил, – я допил мартини и теперь чувствовал лишь вкус глицерина. – Меня предали, и это не причиняло бы такую боль, не будь я так близок с человеком, который это сделал.
Я опустил глаза, чтобы оценить воздействие этого выпада на предателя, о котором говорил. Она тоже смотрела на меня, безупречно изображая типичную для жены заботу. На мгновение я даже усомнился в ее неверности, но затем воспоминание о фотографиях, лежащих в нижнем ящике моего стола, вновь вызвало в сознании вид копошащихся слизней и личинок.
– Меня выворачивает от гнева, – сказал я, – и гнев требует мести. Понимаешь?
Мистер Монкрифф появился в столовой с супницами и тарелками с нашим ужином. Мы с Маргаритой, как это было у нас принято, почтили явление вечерних блюд молчанием. А когда снова остались одни, она утвердительно кивнула.
– Спасибо, я ценю твое мнение, – сказал я. – Я хотел бы, чтобы ты помогла мне принять одно трудное решение.
Она поблагодарила меня.
– Послушай задачку, – начал я. – Как известно, месть лежит во власти Господа, поэтому месть, совершаемая кем-либо другим, часто расценивается как аморальный поступок. Но если месть совершает Господь, то смертный, который ее ищет, преклоняется перед ним, можно даже сказать, по-своему ему молится. Многие праведные христиане регулярно молятся о восстановлении справедливости, а что лежит за актом возмездия, как не стремление к справедливости? Господь говорит нам, что грешников ожидают вечные муки. А еще он показывает явную любовь к тем, кто не желает взваливать на него всю работу.
Маргарита выразила мнение, что справедливость и вправду является благом и что человек вроде меня всегда будет действовать во имя нее. Замолчав, она посмотрела на меня взглядом, какой прежде я посчитал бы исполненным нежной заботы. И хотя я еще ничего ей не сказал, она предположила, что Бенедиктом Арнольдом[100], должно быть, оказался один из моих младших партнеров, потому что никто иной не мог бы ранить меня так сильно. Так кто же из них предатель?
– Пока не знаю, – ответил я. – Но спасибо тебе еще раз за твою заботу. Очень скоро я расставлю ловушки, и они выявят негодяя. Увы, милая, это отнимет все мои силы и затянется как минимум на ближайшие несколько дней. И пока я не закончу, мне придется пожить в отеле ***, – я назвал тот самый отель, в котором она встречалась с Лессоном.
Слабая, мимолетная тень, промелькнувшая в ее взгляде, стала первым ее истинным откликом за весь вечер. Мое сердце застыло: я поставил первую ловушку.
– Знаю, *** с каждой неделей становится все вульгарнее, зато он находится всего через несколько домов к югу от дома Гиллигана и кварталом севернее от дома Шкипера. Мои детективы уже установили им жучки, так что я буду в курсе всех их секретов. А ты, может быть, захочешь провести несколько дней в «Зеленых трубах»? Прислуга отправляется в месячный отпуск, а тебе, наверное, лучше будет насладиться одиночеством там, чем скучать в городе.
«Зеленые трубы», наше загородное имение на обрыве у Гудзона, находилось в двух часах езды. Чтобы сделать приятное Маргарите, я построил там полностью оборудованную студию звукозаписи, где она обычно проводила целые дни, работая над новыми «песнями».
Она, со всей своей обворожительностью, поблагодарила меня за внимание и сказала, что с удовольствием проведет несколько дней в уединении в «Зеленых трубах». Я же должен был позвонить ей туда и позвать домой, как только разберусь с предателем. Кажущиеся любезными, но на самом деле отвратительно низкие, эти ее слова исказили ее лицо в предвкушении удовольствия, отчего она стала еще красивее – раньше я наверняка истолковал бы эту ее перемену неверно. Затем аппетит, если он у меня и был, пропал окончательно при вновь нахлынувшем приступе тошноты, и я сказал ей, что устал. Маргарита лишь усугубила мое самочувствие, назвав меня «бедненьким зайчонком». Добравшись до своей спальни, я запер дверь, сбросил одежду и завалился на кровать, чтобы пролежать в ней бессонную ночь. Я видел свою жену в последний раз.
В какой-то момент, уже при первой заре, я впал в беспокойную дрему. Затем, проснувшись, понял, что заставить себя подняться с кровати невозможно, и снова погрузился в такой же тревожный сон. Когда я вошел в столовую, мистер Монкрифф, охлажденный, как хорошее шардоне, сообщил мне, что мадам уехала за город около двадцати минут назад. Не желает ли сэр позавтракать, несмотря на столь поздний час? Я тревожно взглянул на часы. Было пол-одиннадцатого – тогда я привык вставать в шесть, быстро завтракать и еще до семи выезжать в офис. Я бросился вниз по лестнице и, как только очутился на заднем сиденье своего лимузина, отрезал возможные неудобные вопросы водителя, нажав на кнопку, чтобы поднять между нами стекло.
Но ни один подобный механизм не мог спасти меня от миссис Рампейдж, моего секретаря, которая просунула голову в дверь спустя лишь секунду после того, как я попросил принести мне плотный завтрак из яиц пашот, бекона и цельнозернового тоста из столовой для руководства. Все звонки и встречи были перенесены или как минимум отложены до окончания моей трапезы. Миссис Рампейдж сообщила мне, что с восьми утра меня дожидаются двое джентльменов, которые пришли без записи и спрашивали, не соглашусь ли я принять их немедленно. Я велел ей не нести чушь. Дверь во внешний мир приоткрылась, чтобы впустить ее умоляющее лицо.
– Пожалуйста, – сказала она. – Я не знаю, кто они, но они всех пугают.
Последнее замечание расставило все по местам. Похоже, Чарли-Чарли Рэкетт нашел людей, способных при необходимости быть серьезными, раньше ожидаемого срока.
– Прошу меня извинить, – сказал я. – Пусть войдут.
Миссис Рампейдж удалилась, чтобы запустить ко мне в кабинет двух крепких, коренастых темноволосых мужчин. У меня приятно захватило дух, когда я увидел, как эти двое протискиваются в мою дверь, и я с улыбкой поднялся на ноги. Секретарь еле слышно меня представила. Мое радушие сбивало ее с толку не меньше, чем осознание того, что она не знала имен посетителей.
– Все хорошо, – сказал я. – Все по плану, все под контролем.
Так Новый Завет проник в мое святилище.
На их крупных, округлых лицах с редкими зубами было написано деревенское лукавство, деревенское стремление к свободе. Я хорошо помнил эту насмешливую деревенскую грубость, плохо скрытую за столь же насмешливым подражанием общепринятому поведению. Неудивительно, что они напугали миссис Рампейдж и ее подчиненных, которые могли испытывать похожие проблемы разве что с нашими музыкантами, которые вне сцены выглядели бледными, истощенными и физически слабыми. В черных костюмах, белых рубашках и черных же галстуках, оба держали за поля свои котелки и светили щербатыми улыбками, переводя взгляд с меня на миссис Рампейдж и обратно. Чувствовалось, что эти деревенщины уже некоторое время поболтались по миру. Они идеально подходили для моего задания. «Меня будут раздражать их деревенские манеры и врожденное непослушание, – сказал я себе, – но лучших людей, чем они, мне не найти. Поэтому я просто дам им ту свободу, которая им нужна». Я распорядился, чтобы миссис Рампейдж отменила все мои звонки и встречи, назначенные на ближайший час.
Дверь закрылась, и мы остались одни. Каждый из этих душек вынул по визитке из правого кармана своего пиджака и протянул мне, прокрутив между пальцами.
На одной из карточек было написано:
Мистер Треск и мистер Тумак
Частные детективы, экстраординарные
МИСТЕР ТРЕСК
А на второй:
Мистер Треск и мистер Тумак
Частные детективы, экстраординарные
МИСТЕР ТУМАК
Я положил обе карточки себе в карман и выразил восхищение знакомством.
– Как только нам рассказали о вашем случае, – начал мистер Треск, – мы решили явиться как можно скорее.
– Это весьма любезно, – похвалил я. – Может быть, вы присядете, джентльмены?
– Мы предпочитаем говорить стоя, – заявил мистер Треск.
– Тогда полагаю, вы не станете возражать, если я опять сяду, – сказал я и так и сделал. – Честно признаться, я не хотел бы описывать все дело целиком. Оно имеет личный характер и поэтому очень для меня болезненно.
– Неприятности дома, – сказал мистер Тумак.
Я пристально посмотрел на него. Он посмотрел в ответ с лукавой невозмутимостью.
– Мистер Тумак, – сказал я, – вы сделали разумное и, раз уж на то пошло, точное предположение, но в будущем я попросил бы вас воздержаться от догадок.
– Простите мою прямоту, сэр, но это не догадки, – ответил он. – Разлады в супружеской жизни – это, по сути, домашние проблемы и есть.
– Даже более чем, если позволите, – добавил мистер Треск. – В смысле связанные с домом. Мы не раз наблюдали, что самую сильную боль доставляет как раз-таки гостиная.
– Что служит более мягким способом назвать кое-какую другую комнату, – мистер Тумак, очевидно, старался подавить в себе прилив деревенской веселости.
Я встревожился, подумав, что Чарли-Чарли передал им слишком много сведений, особенно если учесть, что он сам даже не должен был ими обладать. В какой-то жуткий момент я представил, как тот уволенный детектив проболтался моему шпиону. Ведь он мог раструбить о моем позоре всем, кого встретил по дороге, выходя в последний раз из моего кабинета, и в общем лифте, а потом и мальчикам, чистившим обувь, и всему шумному сброду, что наводнял улицы. Тут я понял, что мне, должно быть, придется заставить его замолчать. А потом, чтобы соблюсти симметрию – сделать то же и с моим дорогим Чарли-Чарли. А следующим неизбежным шагом могла стать уже настоящая резня.