– И что тогда? – Элли плюхнулась в одно из старых кресел и начала расковыривать его обивку, расширяя отверстие, что она делала уже несколько дней. – Они приедут, чтобы снять отпечатки пальцев?
– Кто-нибудь ответил?
Бренд покачал головой.
– Должны же мы что-то предпринять, – сказала Розали. – Мы не можем просто сидеть здесь, пока несчастный Борис лежит там.
Элли ничего не ответила. Телефон шуршал помехами в свое удовольствие.
– Тут мы уже ничего не можем поделать, – сказал я. – Действительно, там не так много осталось, чтобы это можно было собрать и принести сюда. Даже если бы нам удалось вернуть сюда несколько… хм… кусков, то… что нам с ними дальше делать?
– Похоронить, – снова начала Розали.
– В промерзшей земле? До которой три фута снега?
– А еще эти твари, – сказал Бренд. Телефон закудахтал снова, и он выключил его.
– Какие еще твари?
Бренд окинул взглядом нашу маленькую группу.
– Твари, о которых рассказывал Борис, он их видел.
Ни о чем подобном при мне Борис не упоминал. В наших долгих беседах в подпитии он никогда не говорил ни о каких ангелах на снегу. Там, наверху, я решил, что Чарли просто пьяна и вдобавок обезумела от горя, но теперь и Бренд заговорил о чем-то похожем, и у меня невольно возникла мысль, что я на какое-то время выпал из реальности или что-то в этом духе. Я и так был раздражен, а эта нестыковка бесила еще больше.
– Твари? – переспросила Розали, и я закрыл глаза. Черт, ты только ей этого не говори, постарался я силой мысли передать Бренду. Она же замучает нас россказнями о тайных обществах, посланиях в облаках и разносчиках болезней, поражающих всех умственно и физически неполноценных, бесплодных или психически неадекватных. Моя Джейн была бесплодна, поэтому у нас не было детей. И последней вещью, которую мне хотелось бы услышать, так это безумные бредни Розали о том, как моя жена умерла, почему это произошло и кто это сделал.
К счастью, Бренд придерживался того же мнения. Вероятно, косяк, который он уже зажег, в конечном итоге и заставил его заткнуться. Он повернулся к огню и уставился в его прогорающую глубину, сидя на самом краю стула, будто размышляя, стоит ли подкидывать дров еще. Поленья были уже почти на исходе.
– Твари? – настойчиво повторила вопрос Розали.
– Их нет, – ответил я. – Ничего такого он не имел в виду.
И поспешно вышел из комнаты, пока ее любопытство не вспыхнуло вновь.
На кухне я нашел другую банку с пивом, открыл ее, на этот раз осторожнее, и налил содержимое в высокий стакан. Затем устремил взгляд в сливочные глубины, по мере того, как пузырьки опускались и вновь поднимались на поверхность. За пару минут напиток отстоялся, и за это время я припомнил лицо Джейн, ее тело, лучшие времена, когда мы еще были вместе. Когда я сделал первый глоток, в стакан упала непрошеная слеза.
Этой ночью я слышал, как двери открывались и закрывались, как если бы кто-то бродил от постели к постели.
Я слишком устал, чтобы пытаться узнать, кто.
На следующее утро я был почти уверен, что дела пойдут лучше. По пробуждении во рту оставался горький привкус страха, но кроме него была и смутная надежда, что все плохие вещи могли случиться только в кошмарах. Я одевался – две рубашки, теплый свитер, куртка, и в течение всего процесса гадал, что же ожидает меня за дверями спальни.
На кухне Чарли потягивала чай из здоровенной кружки.
От него шел пар с такой силой, что, казалось, он в состоянии прожечь все, чего бы ни коснулся. Губы Чарли были красными, как сырое мясо, и примерно того же цвета были и ее глаза. Она сжимала чашку так крепко, что костяшки пальцев побелели, а большие пальцы сплелись, с силой просунутые через ручку. Чарли выглядела так, словно ни за что не хотела бы когда-нибудь ее отпустить.
Когда я увидел ее, то почувствовал тянущую тяжесть в животе. Я выглянул из окна и увидел заснеженный пейзаж, в котором снега изрядно добавилось, по сравнению с прошлой ночью. И сейчас пухлые хлопья продолжали лететь вниз, все наращивая преграду, пресекающую все наши попытки выбраться наружу. Где-то снаружи фрагменты тела Бориса становились замерзшим воспоминанием, скрытым под новым слоем снега.
– Ты в порядке? – тихо спросил я.
Чарли посмотрела на меня снизу вверх таким взглядом, будто я не сдержал газы на похоронах ее матери.
– Разумеется я НЕ в порядке, – сказала она, тщательно чеканя каждое слово. – И тебе-то что за дело?
Я сел напротив нее, зевая и приглаживая руками давно не мытые волосы, пытаясь разогнать этим жестом остатки сна. На столе стоял целый чайник чая. Я взял свободную кружку и налил себе клубящегося варева. Чарли пристально наблюдала за каждым моим движением. Я чувствовал, как она буравит меня взглядом, но изо всех сил старался не показывать виду. Чашка покачнулась, и я едва успел подхватить ложку. Я видел ее парня, буквально расплесканного по снегу. Конечно, я чувствовал себя при этом ужасно, но только сейчас я понял, что ее глаза видели ровно ту же сцену. Как же плохо должно быть ей?
– Надо что-то делать, – сказала она.
– Чарли…
– Мы не можем просто сидеть здесь. Нужно что-то делать. Нужно похоронить Бориса. Нужно идти и найти кого-нибудь, нужно выбираться из этого проклятого богом места. Должен же быть тут поблизости хоть кто-нибудь, способный помочь, кто бы позаботился бы о нас? Мне очень нужен кто-то, кто смог бы позаботиться обо мне.
Утверждение было сформулировано как вопрос, но я не осмелился ответить.
– Смотри, – сказала она. – Нам нужно выбираться отсюда. Разве ты не понимаешь?
Она наконец отпустила кружку и вцепилась в мои ладони, ее пальцы были горячими и влажными.
– Деревня, мы сможем туда пробраться. Я знаю, что мы сможем.
– Нет, Чарли, – сказал я, но у меня не было шанса закончить фразу (что-то вроде «пути наружу нет, мы же пытались, и разве ты не помнишь сообщения по телевизору несколько недель назад?»), поскольку в комнату вошла Элли. Она приостановила движение, увидев Чарли, а затем подошла к буфету и насыпала себе в миску мюсли. Потом залила их водой. Молоко у нас закончилось с неделю назад.
– Телефона тут нет, – сказала она, закладывая в рот ложку кукурузных хлопьев. – И никакого телевещания, кроме каких-то мерцающих картинок, которые большинство из нас видеть не может. И верить им – тоже. Радио нет, за исключением какого-то иностранного канала. Рози говорит, что там говорят по-французски. Она слышала слова о фатуме. Вот как она перевела это слово, хотя мне кажется, что все это больше похоже на крах. Ближайшая деревня находится в десяти милях ходу. А у нас нет никакого средства передвижения, на котором можно было хотя бы выехать за пределы гаража. Идти пешком было бы чистым самоубийством.
И она захрустела своим завтраком, едва начавшим размокать, попутно замешивая в мюсли побольше сахара, чтобы придать им хоть какой-то вкус.
Чарли ничего не ответила. Она знала, о чем говорила Элли, но слезы были единственным возможным ответом.
– Итак, мы здесь, пока снег не растает, – сказал я.
Элли действительно была сущей стервой. Ни намека на обеспокоенность состоянием Чарли, ни слова утешения. Элли посмотрела на меня и на некоторое время перестала жевать.
– Я думаю, что, пока он не начал таять, мы защищены, – у нее был прямо дар выступать с идеями, которые, с одной стороны, дико меня бесили, а с другой – пугали до чертиков.
Чарли же оставалось только плакать.
Позднее трое из нас решили попробовать выбраться наружу. В моменты крайнего напряжения, паники и скорби логика более над нами не властна.
Я сказал, что пойду с Брендом и Чарли. Это было одно из самых дурацких решений, которые нам когда-либо доводилось принимать, но смотреть в глаза Чарли, когда она сидела на кухне, предоставленная сама себе, в раздумьях о своем зверски убитом парне, и слушать, как Элли рассказывает, что никакой надежды нет, все это было… Я просто не мог сказать «нет». И, чего скрывать, я был так же отчаянно настроен уйти отсюда, как и все остальные.
Было почти десять утра, когда мы отправились в путь. Элли была права, я знал это даже в тот момент. Выражение ее лица, когда она наблюдала, как мы продирались сквозь палисадник, должно было вернуть меня обратно: она думала, что я дурак. А она была последним человеком в мире, в глазах которого я бы хотел выглядеть глупо, но в моем сердце все же оставалось щемящее чувство, которое и толкало меня вперед: желание помочь Чарли, а также подозрение, что оставаясь на месте, мы просто сдаемся смерти.
Казалось, впрочем, что ее покров уже распростерт надо всем, что осталось от мира. За недели до нашей вылазки телевидение передавало ужасающие картины: люди, внезапно заболевавшие и умиравшие тысячами, продовольственные беспорядки в Лондоне, обмен ядерными ударами между Грецией и Турцией. И многое, многое другое, настолько же плохое. Мы уже знали, что-то надвигается – все разваливалось на части в течение многих лет. Но потом запустился кумулятивный эффект, и то, что начиналось как маленький, капающий вниз ручеек, впоследствии оборачивалось бурным яростным потоком.
«Нам лучше всего находиться там, где мы находимся», – однажды сказал мне Борис. И была некоторая доля иронии в том, что сейчас мы уходили из-за него.
Я нес дробовик. У Бренда был пневматический пистолет, хотя я бы скорее доверил ему заостренную палку. Он был не только крикливым и дерзким, но и значительную часть времени обкурен до одури. Если начнутся проблемы, я буду присматривать за ним пристальнее, чем за кем-либо еще.
Нечто убило Бориса, и, кем бы оно ни было, зверем или человеком, оно все еще находилось там, в снегах. Впрочем, надеюсь, что теперь-то оно сыто. Хотя, возможно, что и нет. Но это не повод отказываться от попытки уйти.
Снег в саду вокруг поместья достиг уже метра в глубину. Мы трое постарались сварганить из подручных материалов подобие снегоступов различной степени эффективности. Бренд прикрепил на каждую ногу по два обломка картинной рамы, и было похоже, что они скорее прорезают снег, как ножи, нежели приносят хоть какую-то пользу.