Он увидел сияющее в электрическом гудении фонаря лицо жены. Она стояла и смотрела на него – почему-то уже не плакала, с досадой заметил он.
– Удивительно, – сказал он. – Бывает же так.
Телефон разрядился. Фонарь помигал и продолжил гудеть. Где-то выла сирена и в такт вою кричала собака.
Пассажир номер 2 вернулся в здание полиции и поставил телефон на зарядку – теперь уже можно, все равно связи больше нет и никогда не будет.
– Думаю, дело в том, что она меня разлюбила, – сообщил номер 2 Кристоферсону Д., который сидел за столом и смотрел в одну точку.
– Мне так жаль, – сказал Кристоферсон Д. Ему не было жаль.
Но и номер 2 тоже немного кривил душой.
Точка, в которую смотрел Кристоферсон Д., вдруг стала объемной – будто Кристоферсон высиживал пространство, как гигантское бесформенное яйцо.
– Уходи, – сказал он. – Я придумаю, что сказать. Но лучше уходи.
– Электричество, – повторил Пассажир номер 2.
Кристоферсон Д. смотрел в набухшую, как гигантская вязь спагетти, дождливую, переливающуюся точку.
– Я в жизни только две такие же толстые книжки прочитал, – объяснил Пассажир номер 2. – Обе – любимые книги жены. Тогда я еще хотел как-то ей понравиться, слушал ее рекомендации, поэтому и прочитал. Обе, кстати, про параллельную реальность, где все – почти в точности, как у нас, но немножко не так. Одна – «Земля под ее ногами» Салмана Рушди. Там, в общем, все почти то же самое, но история музыки – другая. Элвис не умер, например. Джона Леннона не застрелили. Ну и так далее, по мелочам. Например, наши писатели там – литературные герои, и наоборот. Персонажи Набокова пишут стихи – Джон Шейд, например, из «Бледного Пламени», настоящий и существующий человек там, а сам Набоков – персонаж его стихотворения. Килгор Траутт – известный писатель-фантаст. В общем, не важно. Вторая книга – собственно, Набоков, «Ада». Там все то же самое, тоже параллельная реальность, немного смещенная. Я думаю, что Рушди стопроцентно вдохновлялся Набоковым, когда писал свой роман – слишком уж похоже; и литературная игра в персонажи-книги у него похожая. Так вот, в той реальности, которую описывает Набоков, электричество запрещено. Большинство бытовых приборов работает на воде. А электричество после какого-то страшного неназываемого инцидента – под запретом. Так вот, я понял, почему оно под запретом.
Кристоферсон Д. посмотрел на него боковым зрением.
– От него все портится. Все дело в электричестве. Я даже думаю, что если я вдруг свалюсь с инфарктом, а ты воскресишь меня этой штукой – Пассажир номер 2 показал на висящий на стене портативный дефибриллятор за стеклом – я, возможно, попаду домой.
Кристоферсон Д. покачал головой.
– Это нет, это без меня. Мне тут теперь и так хватает проблем.
– Ты там счастливее? – спросил Пассажир номер 2, чтобы создать видимость small talk.
– Не в этом дело, – ответил Кристоферсон Д. – Я там в принципе есть, и тут я тоже есть. Мне нужно это обдумать. Ты лучше уходи. Я скажу, что ты сбежал.
Пассажир номер 2 взял рюкзак и чемодан, помахал Кристоферсону Д, который и правда выглядел так, словно поговорил с кем-то важным и необратимым (впрочем, вероятно, так оно и было), забрал зарядившиеся местным чужим электричеством ненужные теперь телефон и ноутбук и выкатился со всем этим в медовую новую ночь незнакомого мира.
Заселиться в гостиницу было не очень сложно: все же при Пассажире номер 2 были хоть недействительные, но существующие документы и некоторое количество наличных денег. Пассажир проспал весь остаток ночи и большую часть дня. Проснулся он под вечер. Спустился в лобби, взял кофе и пару шоколадных батончиков, сел на диван, открыл ноутбук.
Вначале он создал себе аккаунт на gmail. Потом – профиль на Фейсбуке. Потом нашел там жену. Она не очень изменилась и вроде бы даже была не замужем – возможно, она и правда одна, и у нее никого нет до сих пор, и есть какой-то шанс, что здесь, в этом новом мире, полном чужих трагедий и лжи, у них все получится. Он открыл окошко сообщений и написал ей:
– Привет. Я тебе никого не напоминаю?
Жена тут же перезвонила ему прямо из чата Фейсбука:
– Ты с ума сошел? Возвращайся немедленно. Ты реально сошел с ума. Пожалуйста, вернись. Мы сможем про все поговорить, если ты хочешь. Я совершенно – слышишь? – готова к разговорам. Я могу все проговорить, если надо, мы можем все проговорить, ты слышишь меня? Ты где? Приезжай немедленно, немедленно.
Она жила по тому же адресу. Дом был таким же.
– Что ты такое устроил? – заорала она, открыв дверь.
– Кто у нас президент? Трамп президент? – спросил он.
– Мертвая корова тебе президент! Резиновый хрен тебе президент! Собачья вошь твой президент! – продолжала орать жена. – Заходи давай!
– А как же твой номер 1? – спросил он. – Отлично вы потусовались в мое отсутствие?
– Какой номер 1, это ты номер 1 и всегда им был! – продолжала орать жена.
– Ты собиралась к нему уходить!
– Ничего не было! – продолжала орать жена. – Тебе показалось!
– Но ты сказала!
– Ничего не было, ты все придумал, у тебя был стресс! – орала жена.
Ему нестерпимо захотелось ее задушить.
Спустя некоторое время они легли спать, Пассажир номер 1 лежал и смотрел на свои руки. Всякий раз, когда он закрывал глаза, руки, будто отдельные, бежали-бежали вниз по подушке, чтобы найти тонкую голубиную шею жены и сомкнуться на ней замочком любви и верности.
Из-за этого смертного сладкого зуда в руках Пассажир номер 1 не мог уснуть, потому что немного боялся проснуться рядом с мертвым человеком. Он вышел во двор, там под янтарным мерцанием приземистого садового фонаря летала тяжелая и медленная ночная бабочка. Поймал, положил на землю, раздавил. Ночь – его вторая ночь на земле – гудела, как самолет.
Ночной кофе от Кристоферсона Д.
Если вам нужно работать или дежурить всю ночь, а также вам грозит мистическая встреча с самим собой, лучше всего заваривать кофе по рецепту Кристоферсона Д. – прямо в чашке, на книге, чтение которой вы откладываете до лучших или худших из времен. Кофе будет становиться тем крепче, чем дольше вы его пьете, а время в этом случае – ваш союзник.
Насыпьте в чашку 3–4 полные, «с горкой», ложки молотого кофе, залейте кипятком, поставьте чашку на какую-нибудь книгу, которую вы давно не можете дочитать (так книга скорей приобретет бывалый, читаный вид и будет более располагать к дочитыванию). Через 5 минут осторожно и медленно размешайте, пока на поверхности напитка не появится перламутровая пузырчатая пенка. Ни в коем случае не добавляйте молоко или сахар – если мозг требует глюкозы, съешьте вприкуску ломтик рафинада или конфетку. Пейте маленькими глоточками, медленно – последние глотки будут самыми крепкими, раскрывающие сознание и подготавливающими разум к тому, что вот-вот с вами случится.
Данный рецепт легко трансформируется в кофе по-польски, если взять классику польской литературы. В этом случае молоко и сахар добавлять не запрещено.
Сад для игры в волкаТатьяна Замировская
Ему позвонили и сказали, что на следующей неделе его очередь играть в волка. Его это заметно раздосадовало, он переспрашивал два раза в телефон: точно? точно? я же играл ровно четыре года назад, разве не достаточно мне? Нет, вам все еще не достаточно, сообщила телефонная трубка и зависла в цветочном прощальном воздухе, как колибри, мигая искристым, костистым язычком тоньше паутинки. Предчувствие игры в волка превращало пространство в осенний сад: полупрозрачные паучки поплыли по кухне, как тканые сном фрегатики, повалил кулем из духовки тяжелый хризантемовый смрад, повеяло вечным дачным закатом.
Он попрощался с женой и ребенком, подумав о том, что если бы знал, не заводил хотя бы ребенка. Что будет с ним, если что будет с ним? Рассыпавшееся в его сознании неясное, неопределяемое, раздвоенное «с ним» оседлало все вокруг неким сном и металось внутри жуткого жженого разума, как лошадь, запертая в горящем сарае. С кем что-то будет? Опасность? Тут он взял себя в руки: ребенок был еще маленький и его никому бы не пришло в голову пригласить играть в волка; жена его тоже была маленькая, едва за двадцать, она ни в чем никогда не провинилась, подумал он криво и с перебоями, ей в волка играть не необходимо. Но ему было необходимо играть в волка, и эту фразу он повторил жене, когда она переспросила, правильно ли она все поняла и как быть со всеми этими бумагами, если вдруг когда.
В волка в этот раз играли на базе отдыха «Селенка». Раззнакомились за обедом. Как обычно, их было около дюжины, все назвались, покивали друг другу. Имена были разными, но незапоминаемыми, как обычно. Женщина с раздутыми артритными локтями ковыряла ложкой недееспособную, надорванную тефтелю так, словно тефтеля страдала и ее было необходимо добить, но тефтеля уворачивалась, элегантным конькобежцем ловко скользила по кровавой подливке к серебристому льдистому краешку, потому что не чувствовала боли, не понимала своего положения. Старик в орденах, добрая половина которых явно была фальшивой, что-то строчил в блокноте, будто швейная машинка. Принесли клубничный ажурный мусс, кто-то отказался есть, сославшись на стресс, дрожь и дождь. Кто-то пытался поболтать с остальными о том, как ему никогда еще не доводилось играть в волка, но беседа не задалась, никто не хотел общаться.
Ходили в кино, гуляли в парке, он сидел с книгой в саду среди роз или тех осенних оранжевых цветов с удушливым шкафным запахом. После ужина разошлись по номерам, горничные разнесли хрустящие пакетики с таблетками, надо пить, утром все сдают анализы.
Ночью он открыл глаза. Вокруг расстилалась мерцающая, сияющая неоном и мглой чернота бесконечно приветливых пространств. Пахло мхом и дымом, где-то вдали копошилось, дышало, жило. Кожа жала, душа была мала и зажатое в ней угловатое, полное сгибов и прыжков тело рвалось за предел души быстрыми, тугими толчками. Он помчался по смрадному, будто коррида, холлу, впереди сияло и переливалось, цель казалась ясной и чистой, как стакан воды в невыносимо жаркий летний день: схватить, выпить, разбить. Дверь, из-за которой сладко разило жаром и кристаллами луны, игриво не поддавалась и мялась под ударами: надавил, разбил, заново удивившись легкости, с которой все рассыпается и поддается. На кровати спало неясное, похожее на накачанное водой и воздухом кожаное одеяло, утыканное кровеносными сосудами и колышащимися прорезями желтоватых слезистых глаз. Запах кристаллов и раскаленного гвоздичного леденца стал невыносимым, будто ком горелой шерсти в горле: вцепился, не глядя, разорвал, вначале вдохнул, потом выпил, потом выдохнул все, что осталось, и еще что-то медленно делал не по правилам, или по правилам: все было такой дурман и кристалл, что правила как категория поплыли, как дымящиеся уточки в парке – гладь, скольжение, покой, покой. Почему уточки дымятся, он не успел понять: расцарапал, выдохнул, погрузил.