Женщина восприняла вопрос нормально.
— Как живу? Потихоньку. Работаю. В библиотеке работаю, в детской. Дочка у меня хорошая, во всём мне помогает. Вместе ходим на собрания…
— Так я не поняла, вы знаете, кто это сделал?
— Знаю, как же не знать. Все знают.
— И вы ничего не предпринимаете? — возмутилась Маруся.
— Доказательств-то нет никаких. Да и чего тут предпримешь? Рубеж веков, активизация тёмной энергии. Сколько всяких катаклизмов происходит, а сколько ещё произойдёт. Возьми хотя бы из истории: и сто лет назад, и двести, и триста, и всегда на рубеже веков всякие смуты да бесчинства. Чего уж тут предпринимать? Тяжёлые времена настали, неспокойные, непростые. Но расстраиваться не нужно, Марусенька, — женщина мягко улыбнулась и указала на свою брошюрку, — вот, почитай, что знающие люди пишут. Есть звёздная межпланетная коалиция. Она создала нашу землю, любит её, заботится о ней и не даст нам погибнуть.
Женщина говорила мягко, но в то же время уверенно и вдохновенно — как сказку рассказывала. «Эх, была б со мной Лизка! Вот бы мы потом вместе поржали!» — невольно подумалось Марусе.
С величайшим облегчением она сообщила своей попутчице во время очередной стоянки, что следующая станция её.
— Что, домой хочешь? Конечно, — сказала соседка и тихонько добродушно засмеялась. — Дома-то хорошо, дома-то папа с мамой и накормят, и обогреют. Хорошая ты девочка, Марусенька, у меня дочка такая же, бойкая. Хочу я на прощание тебе подарок сделать.
«О господи! — насторожилась Маруся. — Этого ещё не хватало!»
— Дело в том, Маруся, что я контактёр, — скромно сказала женщина, явно считая, что Маруся должна понимать, о чём она.
— Простите…
— Это значит, что я могу общаться с Космосом. Что, не веришь? Хе-хе. Это во мне открылось, когда мы стали ходить на собрания по парапсихологии. Конечно. Я и с сыном общаюсь, и с мужем общаюсь. А ты как думала? А ещё мне наш магистр открыл доступ к космической энергии, поэтому я теперь могу лечить людей. Вот смотри.
Женщина поднесла свою руку почти вплотную к Марусиной.
— Чувствуешь тепло? Это космическая энергия. Любую боль, плохое самочувствие, усталость как рукой снимает. Я завтра, как только домой приеду, оставлю для тебя послание в Космосе. И если будешь болеть, или же кто тебя сглазит или порчу наведёт, или если просто на душе будет тяжело невмоготу, ты только шепни: «Тётя Тася, помоги», — сразу всё пройдёт, вот увидишь.
Маруся снова посмотрела в окно. Видно было очень плохо, но почему-то стало казаться, что поезд едет недостаточно быстро. Приближение дома властно давало о себе знать и наполняло Марусю радостью помимо её воли, вопреки всему, что с ней произошло.
— Так если там так хорошо, как ты говоришь, на твоей Украине, так что же ты, мать, там не осталась, а? — кипятился мускулистый сосед с боковушки. — Нет, ты мне скажи. Вот отключим им всем нефть и газ и электричество, вот тогда посмотришь, как они завизжат и как обратно запросятся. Скоро уже все они наши будут — и Украина, и Казахстан, и этот, как его, Туркменистан, и все-все. Скоро уже. Ну ты-то, мать, может, и не доживёшь, — добавил он, критически оглядев свою соседку, — но вообще недолго осталось.
Поезд и в самом деле начал сбавлять скорость, и Маруся, пристально вглядевшись в окно, к удивлению своему увидела, что он уже подъезжает к вокзалу. Сдерживая дикое желание кричать от радости, Маруся вскочила и взяла сумку.
— Ну ладно, я приехала, — улыбаясь, сказала она соседке. — Счастливо вам добраться.
— Тебе счастливо, — ответила тётя Тася. — Только ты, деточка, уж больше так ни из-за чего не переживай. Не стоит оно того. И главное, помни: если что — только шепни.
Маруся стремительно двигалась по узкому проходу, всех подряд задевая. Помимо прочих приятных чувств она испытывала лёгкость от окончания беседы с ненормальной попутчицей.
— Вон как студентка побежала, — услышала она на прощанье хриплый голос соседа с боковушки.
В тамбуре она оказалась одна. Здесь было прохладно. Сквозь окошко она видела, что поезд останавливается. В самый последний
момент появился проводник. Как только вагон перестал двигаться и даже, казалось, сдал несколько сантиметров назад, проводник открыл дверь и, выйдя, первым делом стал протирать грязной тряпкой поручни.
Маруся вышла на холодный воздух. Тихий ночной вокзал был слабо освещён. Как во всех маленьких городах это было красивое, тщательно отштукатуренное дореволюционное здание. Народу на платформе было совсем немного.
«Господи, неужели ещё сегодня я была в Москве!» — озираясь, подумала Маруся.
Но что это за высокий худой человек спокойным, но очень внимательным взглядом всматривается в проходящих по платформе? Он немолод, на нём вязаная шапка, он недавно побрился, но всё равно колючий. Уж это ей известно доподлинно, с детства.
— Папка!
II.
— Значит так, мать уже всё приготовила, — говорил Василий своей дочке, — щи сварила, курицу пожарила с картошечкой. Придём — и сразу ужинать.
Наконец-то она поест по-человечески: вкусно, сколько хочется и не самой приготовленного. Эта мысль чрезвычайно грела Марусю, пока она шла бодрым, быстрым шагом рядом с отцом, поводившим плечами от холода.
— А что, мотоцикл так и не починили? — весело спросила она.
— Нет, доченька, — извиняющимся голосом ответил Василий. — К следующему разу обязательно.
Несмотря на радость, Маруся чувствовала себя слегка неуютно из-за того, что с самого вокзала они повернули не туда, куда обычно поворачивали. Тёмные улицы, по которым они шли, были малознакомыми и казались чужими.
— Папка, а как квартира? Расскажи.
— Хорошая квартира, большая. Надо, конечно, поработать, привести её в порядок…
— А на каком этаже? Я ведь даже не знаю, на каком этаже!
— На девятом, на последнем. Но это ничего, даже хорошо: тихо, никто в потолок не стучит, да и народу меньше мимо ходит. Соседи у нас хорошие.
Облезлые сталинские трёхэтажки, перемежающиеся частным сектором, неожиданно закончились, и Маруся с отцом вышли в новый микрорайон, который, как Марусе вспоминалось, начинал строиться ещё до её рождения. Частью недостроенные, частью недозаселённые дома освещались пока только луной. Мела лёгкая позёмка, было холодно и пустынно.
Подъезд, в который они вошли, поразил своей необжитостью: мало было разбросано окурков и наплёвано, холодные стены были ещё практически не исписаны, запах в подъезде стоял какой-то затхлый, подвальный.
На девятый этаж пришлось подниматься пешком. Лифт не работал.
— Слышь, папка, а почему лифт не работает? Новый дом ведь, — поинтересовалась Маруся.
— Понимаешь, — обстоятельно стал рассказывать Василий. — У нас в области только одна организация имеет право устанавливать лифты. Она его установила, а завод наш отказался платить, денег нет. Ну, они приехали и сняли какую-то деталь, без которой он ходить не может.
— И что, лифта теперь вообще не будет?
— Когда-нибудь, наверно, будет. Шут его знает. Ну да ничего страшного, полезно — пешком подниматься. Переезжать только тяжело было.
Но вот они, запыхавшиеся и взмокшие, у двери в новую квартиру. Дверь деревянная, безликая, ещё не обитая, с дешёвым казённым номерком. Отец позвонил, и Марусю охватило волнение, когда она услышала торопливые шаги за дверью и весёлый голос матери:
— Кто там?
— Да мы, открывай скорее, — нетерпеливо пробурчал Василий.
Ольга быстро отперла дверь. Она улыбалась. На ней был старенький цветастый халат, увидев который, Маруся наконец-то почувствовала себя дома.
— Мама, мама, здравствуй!
— Здравствуй, доченька! Ну проходи, проходи, что же ты в дверях стоишь. Дай я тебя поцелую, у-у, моя дочусенька. А у меня-то всё давно готово, я уже и думаю, не иначе, как опять поезд опоздал.
Ольга снова порывисто обняла дочь, которая тем временем пыталась припомнить, было ли хоть раз, чтобы поезд, на котором она ехала, опоздал.
— Ну как ты, доченька? Как доехала? Всё в порядке? Никто тебя не обижал? — сыпала вопросами Ольга, теребя Марусю за рукав куртки.
— Что ты, мама, кто меня должен был обижать?
— Да что же ты её в прихожей держишь! — возмутился Василий. — Девка с дороги, устала, а ты всё со своими вопросами дурацкими. Дай ей раздеться да поесть, слышишь, Ольга.
Маруся наконец сняла куртку.
— Что-то у вас холодно, — сказала она.
— Да, — согласилась Ольга, — холодная сторона. И топят плохо — до девятого этажа не доходит. Ты свитера не снимай. Носишь всё свой старый свитер, молодец, аккуратная.
— Это ещё чего, — сказал, раздеваясь, Василий, — теперь хоть как-то топят, а отопление включили только две недели назад, до этого же вообще не топили. Мороз был как на улице.
Прежде чем ужинать, Маруся изъявила желание осмотреть квартиру. Обычная четырёхкомнатная квартира, так называемой московской планировки. Самый распространённый вариант: большая комната косая, непрямоугольной формы. Жилой пока фактически только этот самый «зал». Обои все дешёвые и безвкусные — ясно, что надо будет переклеивать.
— А здесь ты будешь спать, — радостно объявила Марусина мама, открывая дверь в самую маленькую комнату.
Комната была почти пустая. Там стоял только письменный стол и старая Марусина раскладная кровать, такая родная и милая; от неё веяло детством и чем-то очень старым и советским. Маруся не удержалась и села на неё.
«Как сладко я буду тут спать!» — подумала Маруся. Ей даже расхотелось есть, а захотелось спать.
— Ну давай теперь, вставай, руки мой и за стол, ты же голодная, — сказала ей мама и повела Марусю в ванную. Маруся думала дорогой: «Да, нечасто в Москве мне приходится мыть руки перед едой».
Ванная, на полтора метра от пола выложенная белым кафелем, показалась Марусе ещё более пустынной, чем вся остальная квартира. Зеркало, висевшее над раковиной, было маленьким—маленьким, в нём даже нельзя было целиком увидеть своё лицо. Полочки пока никакой не было — мыльница стояла прямо на раковине, так же как и стаканчик с зубными щётками и почти полностью выдавленным тюбиком болгарской зубной пасты. И ещё чего-то не хватало, Маруся никак не могла понять, чего, пока до неё не дошло, что ей неуютно в ванной без многочисленных парфюмерных прибамбасов Анжелы.