— Давай, вытирайся, и скорей за стол! — сказала Ольга, уже стоящая наготове с чистым полотенцем.
На кухне, где, кроме плиты, вся обстановка была старой, Маруся снова почувствовала себя уютно. На том же самом крючке висело привычное кухонное полотенце. На старом узком шкафчике была всё та же знакомая переводная картинка, которую Маруся собственноручно перевела туда в незапамятном дошкольном возрасте. Она оглядела своих родителей: довольно улыбающегося отца, маму, скрывающую свою радость за суетой, ей стало так хорошо, что хотелось прыгать и петь.
— Как я по вам соскучилась! Как хорошо дома!
— Да! — начала весёлую полемику Ольга. — небось там с ребятами веселилась, про дом и не вспоминала.
Марусе не хотелось поддерживать этот шутливый тон, и она ответила серьёзно:
— Неправда, очень часто вспоминала. Да и… там ребята такие, что не больно повеселишься.
— Ой да ну ладно! — Ольга поставила перед Марусей тарелку с горой картофельного пюре, поверх которой лежала огромная куриная нога. Стекавший с неё жир образовывал на неровной поверхности пюре маленькие янтарные лужицы.
— Нет, действительно, они там все какие-то как неживые. Человеческого ничего не видно, только выказывают что-нибудь своё особенное, чем от остальных отличаются. А хорошее оно или плохое — неважно. Выпендриваются, одним словом. — Маруся отломила вилкой кусок распаренного куриного мяса, зацепила им изрядное количество пюре и отправила всё это себе в рот. — У-у, как вкусно!.. М-м-м… Сидят, значит, и хвастаются друг перед другом: «Я дальтоник», — А я импотент. — «А я голубой».
— А! — воскликнула Ольга на вдохе. — Неужели у вас и такие бывают?! А я-то думала, у вас там в Москве все ребята хорошие учатся.
«Господи, мама, можно подумать, что для этого обязательно быть плохим», — подумала Маруся, но не стала ничего говорить. Зато Василий сказал, обращаясь к жене:
— А что, что Москва? Там-то этой пакости больше всего. Ты что, телевизор не смотришь, что ли, не видишь, какой там разврат творится?! Наркоманы, голосенсуалисты, эти, как их, лесбиянки — мы раньше и слов таких-то не знали, а теперь их по телевизору показывают. Тьфу!
Ольга вытерла руку об фартук и положила её Марусе на плечо.
— Ну как, доченька, курочка хорошо прожарилась?
— Да, мама, очень вкусно.
— Дай-ка попробую. Ой! Так я и знала — пересолила! О-о-о, это ж надо! Пересолила! А всё из-за тебя, — Ольга набросилась на мужа, — ты меня всё время отвлекал, тем что на вокзал никак не собирался. — Конечно, ты пересолила, а я виноват. — А кто же?! Я что ли? Ой, Марусенька, что тут было, что тут было! Копается и копается, копается и копается — еле выпроводила! Если б не я, он бы до сих пор не вышел тебя встречать. Точно говорю — до сих пор бы копался. И я, видно, — тоже дура, конечно, — видно, забыла, что уже солила, и снова посолила. У-ух, как же меня так угораздило! — Да ладно, мама, что ты! Нормальная курица. Эх, мне бы там твои проблемы! — Да уж где там, нормальная! Ой, ну ладно, дай-ка я тебе ещё салатик положу. Про салатик-то я и забыла, забегалась. — Не надо, мама, никакого салатика. Сядь лучше с нами посиди. — Что ты, правда, в самом деле, — подхватил Василий. — К тебе дочь приехала, а ты всё суетишься, мельтешишь! И чего тебе не сидится?
У Ольги от возмущения на какое-то мгновение перехватило дыхание.
— Ишь ты! Чего, говорит, тебе не сидится! Нет, вы посмотрите на него! Да если бы я сидела, кто бы ребёнка кормил, ты что ли? Я с утра на ногах, как герой соцтруда работаю, прибралась, полы помыла, приготовила. А сам-то ты простого дела — дочку встретить — сделать не мог без моих понуканий. А теперь — нет, ты на него посмотри! — а теперь он мне говорит, чего я не сижу. Ах ты кобыла немецкая!
— Суетишься всё, мельтешишь, — не слушая её, повторял Василий.
— Да не ругайтесь вы ради бога! — завопила Маруся, которую начало утомлять пребывание дома.
Родители вняли, и мир был восстановлен. Маруся могла спокойно доедать курицу — спокойно до тех пор, пока мама вдруг не заметила, что она ест без хлеба.
— Ой, мам, я в общежитии хлеба переела, дай так поем.
— Ай-ай-ай! Да ты же не наешься! Что же, я зря старалась, что ли?
— Мама! — возразила Маруся. — Какое не наемся, я уже объелась!
— Э-э, это только так кажется. А через час уже снова есть захочешь.
— Я через час уже спать буду!
— Без хлеба сытости настоящей нету, — согласился с женой Василий. — Сколько ни ешь, а сытости нету. Хлеб всему голова.
— Ну как с вами разговаривать! — вздохнула Маруся. Ей стало вдруг невыносимо грустно.
— Как там Лидушка? — извлекла её из меланхолического состояния мать.
Маруся задумалась. Она почувствовала усталость от одной только мысли о предстоящем вранье.
— Нормально. Всё в порядке.
— Что она поделывает? — не удовлетворилась столь сухим ответом дочери Ольга. — Работает всё там же?
— Да, всё там же, на рынке.
— И сколько она получает?
— Зависит от выручки. Когда как. Но в среднем…
— А что же это, настоящего оклада у ней, что ли, нету? — поинтересовался Василий и недоверчиво закусил верхнюю губу.
— Но в среднем миллиона полтора выходит.
— А живёт она где? — спросила Ольга.
— Тоже где и раньше.
— Всё квартиру снимает?
«А то не понятно!» — возмутилась про себя Маруся.
Ольга на мгновение задумалась, что-то прикидывая.
— Так это ж, наверно, дорого — квартиру снимать! Сколько она платит? Только правду скажи — мать всё равно сразу почувствует, если неправду скажешь. Вы ведь, дети, у матери все как
на ладони.
Маруся капризным голосом попыталась показать, что разговор ей скучен и неинтересен.
— Ой, ну мама, откуда я знаю! Она мне что, говорила?
— Квартира-то хоть однокомнатная?
— Конечно. — (На самом деле Анвар снимал двухкомнатную. В дешёвом районе, но всё же двухкомнатную.)
— Правильно, — Ольга одобрительно кивнула. — Зачем ей одной больше?
— Ты мне вот что скажи, — неторопливо, серьёзным тоном обратился к дочери Василий. При этом он пристально посмотрел на Марусю и даже слегка нахмурился, пытаясь произвести впечатление отцовской проницательности и солидности, что у него давно уже не получалось. — Какие у нашей Лидии дальнейшие планы? Моё мнение такое, что надо ей как-то покончить с этим состоянием неустроенности и неопределённости. А то что ж это такое — зарплата вроде бы есть, а как посмотришь, вроде бы и нету. Жильё вроде бы есть, а не своё.
— Ну и что же ты предлагаешь, дурья твоя башка! — без всякого почтения прервала размышления мужа Ольга. — Ты радуйся, что какая-никакая работа есть и что какие-никакие деньги платят. Где ты сейчас найдёшь, чтобы тебе сразу всё: и зарплату, и квартиру. Тем более в Москве!
— Да я ничего не предлагаю, — начал защищаться Василий, — просто спрашиваю, интересуюсь. Может, есть у ней какие планы, откуда я знаю. Может, замуж хочет выходить, ведь ей уже пора.
«Пора! — с печальной усмешкой подумала Маруся. — Какое тонкое замечание!»
— Не завелось у неё там хахаля? — хитро прищурившись, спросил отец, в упор глядя на Марусю. — Ты мне скажи, я тебя не выдам.
Та снова покрылась защитной оболочкой раздражительности:
— Ну вот откуда мне это знать! Она мне про своих хахалей не докладывает! Приедет, спросишь.
— А кстати, когда она приезжать собирается? — спросила Ольга. — В последний раз год назад она здесь была. Вы тогда вместе приезжали, помнишь? Да, как раз год прошёл, — добавила она, подумав.
— Не знаю, мама, — вздохнула Маруся. — Некогда ей. Хочет, да всё не получается.
— Неужели так некогда? — удивилась мать. — Тут и ехать недолго. Хоть бы на пару дней вырвалась — и то хорошо. Хоть на выходные.
— Ты что, мама! В выходные на рынке самая торговля, — нашлась Маруся. — Но я с ней ещё поговорю, скажу ей.
— Скажи, доченька. Вот хорошо было бы, Василий, если бы к нам ещё и Лидушка приехала. А то что ж это…
— Мама, чайник!
— Ну вот, вскипел, давайте чаёк пить.
Ольга разлила по старым, с привычными, любимыми трещинами и щербинами чашкам свежезаваренный чай, покрытый маслянистой плёнкой, на которой ещё плавали неосевшие чаинки.
— Доставай варенье, — сказал жене Василий. — Ну вот видишь, — обратился он к Марусе, — потихоньку обустраиваемся. Квартира хорошая, большая. Вот Лида всё говорила мне: приватизируй, папка, ту квартиру, приватизируй. А если бы я ту приватизировал, эту бы не дали.
— Почему? — удивилась Маруся, прихлёбывая горячий чай.
— Закон такой. Раз приватизировал, значит, уже не можешь обратно государству сдать.
— Ну, а эту-то, я надеюсь, вы приватизируете? — спросила Маруся, гораздо больше доверявшая сестре, чем родителям.
— Так нельзя же, — ответил ей отец. — Да и незачем.
— А почему нельзя?
— А нельзя, потому что она не наша. Она принадлежит заводу. Дело в том, что завод на свои деньги построил несколько домов. И только самым старейшим, заслуженным работникам дал квартиры. В подарок. Но чтобы эту квартиру приобрести, нужно заплатить налог на подарок, десять миллионов. То есть на самом деле она принадлежит заводу, а мы её как бы арендуем. Это мне завод предоставил как старейшему работнику, — ещё раз гордо подчеркнул Марусин папа.
— И её нельзя, например, продать или разменять?
— Нет. То есть можно, но для этого нужно сначала налог заплатить, десять миллионов. Да нам и не надо.
— А, я извиняюсь, по наследству её тоже передать нельзя?
По воцарившемуся недовольному молчанию Маруся поняла, что ей не стоило задавать этот, как ей казалось, вполне невинный и, главное, логичный вопрос.
— Ну, мы вообще-то пока помирать не собираемся, — обиженным голосом ответил, наконец, Василий.
— Да я ж не к тому, — смущённо начала оправдываться Маруся. — Не в том смысле.
— Сказали, сказали, — раздражённо протянул Василий, — что вроде бы детям можно будет в ней жить.
— А внукам?