— Да нет.
— Ну хоть без троек?
— Да, без троек.
— Ну и хорошо, — веско и уверенно заявил дядя Боря, — главное — чтобы без троек, остальное неважно.
Дядя Боря. Маленький, пузатый, коренастый, несмотря на прогрессирующую лысину всё ещё узколобый. С его жёсткого, толстогубого лица не сходит выражение собственного достоинства, и не простого, а оскорблённого. Глядя на него, можно быть уверенным: вот человек, который никогда не чувствовал себя неправым. Лучше всего его может охарактеризовать следующий эпизод.
Маруся, когда ей было лет десять или одиннадцать, как-то раз, увидев дядю Борю, со свирепой физиономией режущего лук, сказала ему своим звонким детским голосом:
— Надо же, никогда в жизни не видела, чтобы человек так долго резал лук и не плакал!
И тут, несмотря на юный возраст, она вдруг остро почувствовала нудную неизбежность того, что дядя Боря сейчас скажет, не сможет не сказать, важно и высокомерно:
— А какая у тебя жизнь, большая, что ли?
Так всё и вышло. Этот случай стал для Маруси одним из тех маленьких детских открытий, которые, несмотря на свою незначительность, навсегда врезаются в память.
Тётя Дуня улыбалась со всем радушием, на какое была способна. Но всё равно улыбка её была кривовата, да и весь вид тёти Дуни — седеющие волосы, которые она каждый вечер наматывала на толстые бигуди, упругий второй подбородок, маленькие заплывшие глазки и нос картошкой — всё выглядело недоброжелательно и отталкивающе неинтеллектуально.
Она пригласила Марусю на кухню. Голос её был мягким, как подгнившее яблоко. К столу была приглашена и маленькая Леночка, долговязая белобрысая кривляка, сестрёнка Славика.
Всё, чем Марусю угощали, было на редкость невкусно и неаппетитно: и пюреобразный зимний салат, и жилистый плов, и мутноватый чай. Марусе стоило больших усилий абстрагироваться от липких, жирных краёв стакана и от потемневших кусочков грязи, засохших между зубьями вилки.
— Ну давай, рассказывай, — обратился к ней дядя Боря, — как там белокаменная?
— Стоит, — усмехнулась Маруся.
— Эх! Давно я там не был! — вздохнул дядя и причмокнул губами.
Тётя Дуня копошилась в раковине. Она спросила, будучи повёрнута к Марусе массивным рыхлым задом:
— Славку-то нашего видишь? Как он там?
Вопрос прозвучал ровно, естественно, даже с интересом. Тётя Дуня не покоробилась и не вздрогнула от своей неискренности и бессовестности. Марусе пришлось это сделать за неё.
— Нормально, — ответила она с вызовом. — Привет вам передавал.
— И ты ему от нас передавай.
«И это что всё? Тема Славика исчерпана?» — Маруся просто остолбенела. Но нет. Дядя Боря спросил:
— Как у него служба идёт? Рассказывает он тебе что-нибудь?
— Да. Дядя Боря, тётя Дуня, — начала Маруся, стараясь не глядеть на них и чувствуя, как её голос задрожал от непонятного волнения, — я хотела вам сказать, чтобы вы… в общем, моё мнение такое, что… в общем, я думаю, что хорошо бы, если бы вы послали ему немножечко денег.
— Это ещё зачем? Его там не кормят, что ли?
— Нет, кормят, хотя очень плохо кормят. Вы бы видели, какой он голодный ходит, с какой жадностью бросается на всё, даже на хлеб.
— Молодой, конечно, чего же, — усмехаясь, пробормотал дядя.
— Ему там совсем трудно, он ничего не может себе позволить. Я не говорю, там, в кино сходить, хотя и это иногда нужно, но ему не хватает даже на самое необходимое, даже на сигареты. А сигареты ему очень нужны, это у них почти валюта. Послушайте, он в настолько бедственном положении, что я была вынуждена дать ему как бы в долг (ведь я прекрасно знаю, что ему неоткуда вернуть) два раза по тридцать тысяч и потом ещё пятьдесят.
Воцарилось тяжёлое, враждебное молчание.
— Вот это ты зря, — протянул наконец дядя Боря.
— Ничего ему больше не давай, — участливо посоветовала тётя Дуня.
— Но как же он… — попыталась робко возразить Маруся.
Дядя Боря перебил:
— Когда я в армии служил, мне, например, никто ничего не давал.
— Тогда вас кормили не только пустым гороховым супом, — осмелилась проворчать Маруся. — Да и платили больше, не такие копейки, как сейчас.
— А кто сказал, что в армии не должно быть трудно, — важно изрёк дядя Боря. — Армия на то и армия — чтобы закалять.
Тётя Дуня закинула голову, явно что-то прикидывая.
— Если мы ему будем деньги давать, так это что же получается, — сказала она, — он два года дома не живёт, а мы на нём ничего не сэкономим?
Маруся не ответила. Она только задумчиво поковыряла вилкой в остывшем плове.
— Больше не хочу. Спасибо.
— Не за что, дорогая, не за что.
— Вы знаете, я, наверно, пойду, — сказала Маруся, вставая.
Все пошли за ней в прихожую и молча стояли, глядя, как она обувается и застёгивает куртку.
— Приходи к нам ещё, — ласково пригласила, почти попросила, тётя Дуня.
— Угу.
— А Славка в Клемле служит? — преодолевая застенчивость, спросила Леночка.
— Ага! Служит! В Мавзолее, вместо Ленина! — огрызнулась Маруся.
Возвращаясь домой заснеженными дворами, она жалела, что рассказала дяде с тётей про Славика. Ей отчётливо представлялось, как презрительно они сейчас посмеиваются над ней. «И зря я на Ленку набросилась, — думала Маруся, — она же маленькая, она-то здесь при чём? Только себя полной дурой выставила. Хотя Ленка тоже — яблоко от яблони… Такая же сволочь вырастет».
— Машка! Машка!
Маруся не сразу поняла, что зовут её. Только когда крик повторился, она обернулась. К ней подбежала девушка в дублёнке — миловидная крашеная блондинка, слегка горбоносая, с ярко напомаженными губами. Она радостно улыбалась, обнажая ровные зубы со следами губной помады. Все её черты были Марусе ужасно знакомы.
— Идёт и не видит! — шутливо возмущалась девушка. — Прётся напролом, даже не поздоровалась. Зазналась в своей Москве, одноклассников не узнаёшь! Ну привет, — поздоровалась она наконец, переводя дух. — Я тоже тебя не сразу узнала.
«Ага! Значит, одноклассница. Это уже кое-что, — рассуждала про себя Маруся, сосредоточенно вглядываясь в лицо девушки. — Ещё бы теперь вспомнить, как зовут. Светка, что ли?.. Светка Жданова…»
Проблема усложнялась тем, что Маруся однажды сменила школу, поэтому одноклассниц у неё было много, и она уже начала забывать, с кем и где она училась.
— Как дела? — спросила одноклассница.
— Нормально. А у тебя? — отпарировала Маруся.
— Кла-а-ассно! — с искренней радостью протянула девушка. — Здорово! Не, серьёзно. А ты давно приехала?
— Уже дней десять.
— Ого! Кого из наших видела?
— Да как-то никого.
— Ничего себе! Так ты, выходит, ещё не знаешь! — одноклассница прямо-таки заволновалась от радости. — Ну я тебе сейчас расскажу! Представляешь, Абдурахманова снова беременная!
«Я и про первый-то раз ничего не знала», — усмехнулась про себя Маруся и ответила:
— Да ты что! Так она, выходит, замужем?
— Абдурахманова-то? Конечно! И ребёнок есть. Только, говорят, она не от мужа беременная, — одноклассница щёлкнула языком и хитро подмигнула Марусе. — Так-то. А знаешь от кого? Я тебе сейчас скажу. Знаешь Севку Попова?
— Попова? Нет.
— Из шестого микрорайона? Высокий такой, рыжий? Не знаешь, да? Ну ладно, чего тогда рассказывать, если не знаешь. Одним словом, родит — узнаем, от кого. У рыжих обязательно дети рыжие рождаются.
— Не обязательно, — возразила Маруся.
— Я тебе точно говорю! Вот у меня дядя рыжий, так у него оба сына, рыжие — как морковка. Ваську этой осенью уже в армию забрали.
— А как там остальные наши? — спросила Маруся, чтобы не показаться совсем уж невежливой.
— Остальные? Да нормально. Светка Жданова замуж выходит. Помнишь Светку Жданову?
«Так значит, это не Светка Жданова. Фу! Хорошо, что я к ней так не обратилась! Но кто же она тогда?» — подумала Маруся и ответила:
— Помню.
— Юлька Новикова уже вышла, — стала перечислять незнакомка, — Чеснокова родила, Фетисова двойню, Гребешкова тоже беременная, хотя всё никак не хочет расписываться.
— А Огрызкова? — эту девочку Маруся помнила из-за оригинальной фамилии.
— Валька Огрызкова? Со своим парнем живёт. Замуж пока не вышла. Рязанцева тоже с парнем живёт… В общем-то почти все живут… Ну да ладно, расскажи теперь ты о себе. Как ты там, в Москве? В общаге живёшь?
— Да.
— И как тебе, нравится? Не надоело учиться?
— Да нет, нравится.
— Не трудно?
— Наоборот — легко.
— Ну да, ты же у нас всегда умная была, — с неподдельным восхищением сказала Марусина собеседница. — Чуть что — все: Машка, дай списать. Мне бы, наверно, трудно было учиться.
— Да нет, — улыбнулась Маруся, — уверяю тебя, смогла бы. — И ей показалось, что эта фраза прозвучала высокомерно, поэтому она поспешила добавить: — А ты что — где-нибудь работаешь?
— Да, в магазине, в хозяйственном. На углу Победы и Космонавтов, знаешь?
— Знаю, конечно.
— Вот там… Ну-ну, о себе-то расскажи. У тебя парень есть?
— Есть, — ответила Маруся, не раздумывая, но тут же спохватилась: — Вернее, был.
— Да? — одноклассница заулыбалась, и её глаза засверкали жадным любопытством: — Ну-ка, ну-ка! И как его зовут?
— Валя.
— И долго ты с ним встречалась?
— Нет, не очень, — ответила Маруся, но уточнила: — С ним не очень.
— И что, у вас всё было прямо… серьёзно?
На сей раз Маруся попыталась отшутиться:
— Да уж, серьёзней некуда, — сказала она с кривой усмешкой.
— И вы поссорились? — лицо одноклассницы выражало живое участие. — Что, совсем, окончательно и бесповоротно?
— Думаю, да, — веско ответила Маруся.
— Вон как… Да ну брось, это всегда так кажется. Может, ещё помиритесь, — попыталась утешить Марусю девушка.
— Сомневаюсь.
— Эх, Машка, знаешь, как говориться: милые бранятся — только тешатся. Вот скажи мне, ты его ещё любишь?
Маруся вздохнула и уставилась на свои ботинки, разговор начал выводить её из себя.