— Я читал отчет Оуэна Кифа. Наше шифрование надежное.
— Оуэн Киф — трус, который ради этой семьи не рискнул бы своими яйцами. — В шаге позади от правого плеча Джейд Сунь вырастает гибкая и грозная фигура — Хэдли Маккензи. Дункану отвратительно присутствие отца в его личных покоях, но он патриарх, доминантный самец, он имеет право. А Хэдли Дункан не выносит, потому что его присутствие означает тихие слова и решения, принятые шепотом посреди зеленых зарослей Лощины Папоротников, и в их принятии Дункан не участвует.
— Хэдли заменил Оуэна Кифа, — спокойно сообщает Джейд Сунь.
— Это не тебе решать, — говорит Дункан. — Ты не можешь заменять моих руководителей отдела.
— Я заменяю кого хочу и когда хочу, мать твою, — отвечает Роберт Маккензи, и Дункан понимает, до чего уязвимо его положение.
— Это должно решать правление, — бормочет Дункан.
— Правление! — выкрикивает Роберт Маккензи, брызгая всей слюной, какая у него еще осталась. — Эта семья в состоянии войны.
Неужели Дункан видит, как на губах Джейд Сунь мелькнула слабая улыбка?
— Мы корпорация. Корпорации не воюют.
— Я воевал, — говорит Роберт Маккензи.
— Это совершенно новая Луна.
— Луна не меняется.
— Нет никакой выгоды в том, чтобы воевать с Корта.
— Мы бы сохранили нашу гордость, — говорит Хэдли. Дункан стоит близко к нему; глаза в глаза, чувствуя дыхание.
— Ты можешь дышать гордостью? Выйди наружу и скажи Лунной Мадонне: «У меня есть гордость Маккензи». Мы сражаемся с ними тем способом, какой у нас лучше всего получается. Мы делаем деньги. «Маккензи Металз» — это не гордость, «Маккензи Металз» — это не семья; это машина, которая делает деньги. Это машина, которая отправляет прибыль инвесторам; тем спонсорам и венчурным инвесторам на Земле, которые тебе доверились, папа, разрешили взять их деньги на Луну и заставить работать. Это они «Маккензи Металз». Не мы.
Роберт Маккензи рычит, насколько это позволяют его окаменелые легкие.
— Мой супруг очень устал, — говорит Джейд Сунь. — Эмоции его выматывают. — Кресло жизнеобеспечения Роберта поворачивается, и Дункан знает, что это происходит против воли старого монстра. Открывается шлюзовая дверь транзитной капсулы. Хэдли кивает сводному брату и уходит вслед за медленно удаляющейся свитой.
— Нам нужен мир с Корта! — кричит Дункан им вслед.
Она видит Вагнера, сидящего в кресле, и застывает.
— Все в этом баре — волки, — говорит Вагнер. Она озирается. Две женщины за ближайшим столом, компания за дальним столом, одинокий пьяница у стойки, красивая пара в кабинке — все поворачиваются и смотрят на нее. Бармен кивает. Вагнер указывает на место напротив себя.
— Прошу. Что-нибудь выпьешь?
Она называет какой-то травяной коктейль, незнакомый Вагнеру. «Ты была испугана, прежде чем вошла в эту комнату, — думает он. — Но ты рассердилась, едва увидев меня. Я читаю это по расширению твоих зрачков, по тому, как ты сжимаешь челюсти, по морщинам на тыльной стороне ладони, которой ты сжимаешь бокал, по тому, как раздуваются твои ноздри; сотня микроподсказок». Временами усиленные чувства полного «я» захлестывают Вагнера потоком ощущений; временами его озарения точны, как удары боевого ножа. Он по запаху определяет состав ее напитка: белое вино с содовой, с добавлением базилика и эстрагона, с кислинкой. Содовая — грушевая «Ледяная свежесть».
— Ты хорошо все подстроил, — говорит она.
— Спасибо. Я как следует потрудился. Я знал, что ты проверишь мои данные. Как тебе понравился мой социальный профиль? Миноритарный акционер в «Полар Лунатикс». Я даже должность там занял на самом деле на тот случай, если ты и это проверишь. Все продал, когда мои люди сказали, что ты у дверей. — Разболтался. Это опасно, пока действует его светлое «я». Внутри него все происходит сразу: слова сражаются за место в узких дверях мысли и голоса. Заурядники так туго соображают.
— В коллоквиуме ты таким старательным не был.
— Старательным. Старательным, ага. Нет. Я сильно изменился с той поры.
— Наслышана. Это твой обычный фамильяр?
— Все меняется, когда Земля круглая, — говорит Вагнер.
— Я тебя боюсь, — отвечает Элиза Стракки.
— Разумеется. Да. Мне нужно было удостовериться, что ты не сбежишь. Но мне просто нужна информация, Элиза.
— Я не знала, для чего она предназначалась.
Вагнер наклоняется вперед. Элиза Стракки вздрагивает от силы его пристального взгляда.
— Сомневаюсь, что я в это верю. Нет, совсем не верю. Попытка покушения на моего брата? Биопроцессоры, специально разработанные для системы внедрения нейротоксина, вживленной в муху? Не верю.
— Ты поверишь, если я скажу, что не имела ни малейшего понятия, кто мой клиент?
— Я не сомневаюсь, что ты бы отнеслась к своему клиенту с той же старательностью, что и ко мне. Исходя из этого, я могу сделать вывод, что настоящий клиент опутал себя схожей сетью компаний-пустышек.
— Говоришь как полный мудак, Вагнер, — замечает Элиза. Ее нога дергается под столом. Чтобы это ощутить, не нужны волчьи чувства.
— Извини. Извини. Кому ты ее отправила?
— Я в безопасности, Вагнер?
Вагнеру хотелось бы перестать читать ее лицо. Каждое подсознательное вздрагивание и напряжение мышц вызывают в нем всплеск сопереживания и тревоги. Иногда он думает о том, что хотел бы совсем перестать воспринимать все в таких деталях, вчитываться так глубоко. Перестать быть таким означало бы перестать быть Вагнером Кортой.
— Мы тебя защитим.
Она перебрасывает Доктору Луз адрес корпоративного ящика для загрузки. Доктор Луз проводит расследование. Компания-пустышка, уже закрытая. Элиза должна была это знать. Вопрос для Вагнера заключается в том, через сколько еще пустышек и тайников прошел файл, прежде чем добрался до сборщика. Его мысли уже спешат по дюжине троп сразу. Вагнер считает свой полный разум чем-то вроде квантового компьютера: он изучает вероятности во многих параллельных вселенных одновременно, а потом совмещает их друг с другом и сжимает до единственного решения. Он знает, что делать дальше.
— Вагнер…
Проходят секунды, прежде чем Вагнер перефокусируется. Но для заурядников целые секунды — мгновения.
— Да пошел ты на хрен. Корта родился, Корта и помрешь, мать твою. Никто и никогда не говорил вашей семейке «нет», верно? Вы даже смысла этого слова не понимаете.
Впрочем, она колеблется — всего лишь на секунду, всего лишь самую малость, — прежде чем поворачивается, чтобы уйти, и обнаруживает, что бар пуст. У Вагнера нет полномочий нанимать частную охрану за счет Корта. Он может нанять бар за свой счет. А потом наполнить его друзьями, членами семьи, собратьями по стае.
Той ночью он убегает со своей стаей на крышу города. Наверху, настолько близко к свету Земли, насколько позволяет архитектура, старые служебные туннели вычищены и превращены в комнаты и закутки. Это бар, клуб, логово. Все равно что устроить вечеринку внутри легкого. Воздух застоявшийся, затхлый. В баре стоит запах тел, духов и дешевой водки, и над всем витает поликарбонатный фабричный душок. Свет голубой как Земля, музыка настоящая, а не шепоток фамильяров, и такая громкая, что кажется физически ощутимой.
Волки Магдалены из Царицы Южной пришли в Меридиан. Это самая старая из лунных стай; с незапамятных времен ее возглавляет Саша «Волчонок» Эрмин. Нэ говорит, будто бы является самым старым волком на Луне; первым, кто поднял глаза и завыл на Землю. Первым, кто назвал себя иным местоимением. Нэ из Первого поколения, на голову ниже любого из стаи, но нэйная харизма озаряет бар, словно фейерверк Дивали. Вагнера нэ пугает; нэ пренебрегает им, считает мягкотелым аристократом, а не настоящим волком. Члены нэйной стаи — грубые, агрессивные и мнят себя истинными наследниками обеих натур. Но тусовщики из Волков Магдалены что надо. Бойцы уже собираются в яме, раздетые догола и пылающие жаждой драки. Вагнер предпочитает дракам разговоры, и он находит в лабиринте туннелей закуток, в равной степени удаленный от радостных воплей и диджея, где ведет одновременно три разговора с робототехником из «Тайян Мунгрида», брокером по физически ограниченным деривативам и дизайнером интерьера, специализирующимся на особых породах дерева.
Когда разговоры близятся к концу, появляется девушка из Волков Магдалены. Когда Земля круглая, лунные волки пренебрегают заурядной модой: она одета в желтовато-зеленое скаф-трико, на котором маркерами нарисованы неистовые спирали и завитушки, порожденные воображением, подпитываемым Землей.
— Ты маленький, ты сладкий, ты хорошо пахнешь, — шепчет она, и Вагнер слышит каждое слово, не переставая болтать с тремя собеседниками.
— Вау, ну и вид, — говорит он.
— Это было модно, потом стало немодно, а теперь снова модно, — говорит девушка. — Я Ирина. — Ее фамильяр — череп с рогами, и у него из глаз и ноздрей вырывается пламя. Еще одна штуковина, которая была модной, потом стала немодной, а теперь опять в моде. Вагнер всегда удивлялся тому, откуда могло взяться недолгое увлечение скаф-трико, изукрашенными граффити.
— Я…
— Я знаю, кто ты такой, Маленький Волк.
Она сжимает зубами мочку его уха и шепчет:
— Люблю кусаться.
— Люблю, когда меня кусают, — говорит Вагнер, но, прежде чем она утащит его за собой, прикладывает ладонь к ее грудной кости. Он чувствует каждое биение сердца, каждый вдох, каждый прилив крови в ее артериях. Она пахнет медом и пачулями. — Завтра я должен быть на дне рождения моей мамайн.
— Тогда уважай маму и не демонстрируй ей слишком много обнаженного тела.
Двое в костюмах подступают к Лукасинью с обеих сторон. Он не знает, кто они такие, но знает, кому они служат.
Лукас Корта сидит на кушетке, где спал Лукасинью. Аккуратный, педантичный; руки легко лежат на бедрах. Флавия скорчилась в углу, среди святых. Глаза ее широко распахнуты от страха. Грудь ходит ходуном, она явно сражается за каждый вдох. К груди прижаты трясущиеся руки. Лукасинью никогда такого раньше не видел, но каждый рожденный на Луне знает, в чем дело. Ей укоротили дыхание. Она тонет в чистом воздухе.