И о чем же твердят голоса снаружи? О том, что я голливудский актер, которому платят за обнаженный торс (читай: за хорошую форму); актер, в целом вписывающийся в исторически узкие рамки физической привлекательности, определенные нашей культурой, а потому мне нечего добавить к обсуждению образа тела. И не просто нечего добавить — я вообще не имею права участвовать в этой дискуссии из-за своих привилегий.
Рациональная часть меня понимает это. Моя рациональная часть четко осознаёт: да, у меня есть привилегии, полученные благодаря генам и накопленным ресурсам. И тем не менее под любым количеством мускулов (неважно, есть они у меня или отсутствуют, по моему же собственному мнению) прячется маленький мальчик, опасающийся, что его тело никогда не вырастет; юноша, борющийся с ужасным образом своего тела; и мужчина, до сих пор страдающий от проблем, которые сам же закрепляет.
Это сложно; многослойно; иногда это даже смущает. И это происходит на самом деле. Итак, давайте погружаться.
Так что же такое «образ тела»? Чем он отличается от внешнего вида? Во время съемок третьего эпизода подкаста «Полноценный мужчина» я встретился с доктором Роберто Оливардией, клиническим психологом из Гарвардской школы медицины, и получил ответы на некоторые из этих фундаментальных вопросов. Доктор Оливардия разъяснил мне все довольно просто: у внешности есть объективные характеристики — например, карие глаза, рост метр восемьдесят, темные волосы, в то время как образ тела в большей степени связан с тем, как вы ощущаете свое тело. Следовательно, наш образ тела полностью отделен от внешнего вида и неразрывно связан с нашим самовосприятием, отношением к своему телу и тем, как, по нашему мнению, его видят другие люди. Это объясняет, почему люди, которых общество по какой-либо причине идентифицирует как «прекрасных», «совершенных», «знойных» или называет «примерами для подражания», могут иметь нездоровый образ тела. То, как мы выглядим, и то, как ощущаем свою внешность, — два разных, отдельных опыта.
Доктор Оливардия также объяснил мне, что исследования образа тела у мужчин — мужчин, имевших сложные отношения с собственным телом, — не проводились до начала 1980-х годов. Меня, как человека, который совершенно точно рассматривает свое тело не только в рамках его основных функций, а также имеет искаженные ощущения и представления о нем (причем давно), это просто шокировало. Но доктор Оливардия пояснил: до эпохи обнаженных торсов в рекламе — с начала 1980-х годов — уже существовал ковбой Мальборо, который определенно был крепким, но не мускулистым парнем. Только новое направление в рекламе, созвучное тогдашним звездам (Шварценеггеру, Сталлоне, Ван Дамму и прочим), и доступность анаболических стероидов стали основой для продвижения мускулистой маскулинности, до сих пор отравляющей мою психику.
Дело не в том, что прежде у мужчин не было тел или они не обращали внимания на свои тела; просто до 1980-х мужчины, скорее, относились к телу как к части своей природы, не видя в нем объект для разглядывания. На протяжении тысячелетий женщины жили, зная, что такое сила мужского взгляда — способность мужчин объективировать женщин, применяя к ним определенные стандарты красоты. Книга Наоми Вульф «Миф о красоте»[8], увидевшая свет в 1991 году, стала бестселлером, ведь, по словам автора, женские журналы укрепили идею о том, что женские тела постоянно находятся под наблюдением и, следовательно, являются объектом, требующим бесконечного вложения сил. Но мужские?
В 1985 году газета New York Times в разделе Science Times опубликовала статью под заголовком «Образ тела делает женщин несчастными». В ней «открылось» то, что феминистки и психотерапевты обсуждали уже многие годы, — пугающий рост количества случаев анорексии и булимии среди девочек-подростков и молодых женщин. Спустя четыре десятилетия это уже кажется банальным.
Статья имела подзаголовок «Мужчины считают себя практически совершенными». Что изменилось за последние сорок лет? Точно не то, как женщины воспринимают собственные тела — несмотря на почти полувековые дискуссии и споры. Нет, изменились мы, мужчины: мы больше НЕ видим себя «практически совершенными». Совсем нет.
Интересный факт, которым со мной поделился доктор Оливардия. Когда фигурка солдата G. I. Joe[9] впервые появилась в продаже в 1974 году, он имел такие пропорции: рост — метр семьдесят пять сантиметров, обхват талии — почти восемьдесят сантиметров, обхват груди — метр, а окружность бицепса — пятьдесят сантиметров. Мощный и мускулистый, да, но все еще достижимый идеал, чьи параметры недалеки от моих. Перенесемся в 2002 год и увидим: рост G. I. Joe — все еще метр семьдесят пять, но талия ужалась до семидесяти одного сантиметра, грудь раздулась до метра двадцати семи сантиметров, а бицепсы выросли до пятидесяти шести сантиметров, стремясь догнать в объеме талию. Будь он реальным человеком, он не смог бы дотянуться до собственного плеча, не говоря уже о выполнении специальных миссий по спасению планеты. Представьте, какой прикольный эпизод «Южного парка» можно было бы снять! G. I. Joe спускается на парашюте, чтобы обезвредить бомбу, но не может достать инструмент, закрепленный у него на спине за поясом, потому что ему мешают бицепсы!
На самом деле я думаю, что во всем виноват Том Хинтнаус. Вы знаете, кто это? Все в порядке, я прежде тоже о нем ничего не слышал. Доктор Майкл Киммель, которому сейчас под шестьдесят, рассказал мне о Томе и о влиянии, которое тот оказал на мужчин по всей стране во времена, когда Киммель был моложе. Том — бразилец по происхождению, бывший прыгун с шестом, известный, помимо прочего, тем, что снимался в 1982 году в рекламе нижнего белья Calvin Klein. По словам доктора Киммеля, в тот день, когда рекламные щиты с Томом появились в разных городах страны, американские мужчины всех возрастов внезапно «поняли», как выглядит идеальное мужское тело. И начали сравнивать себя с ним. Не в свою пользу.
Я родился уже во времена расцвета этой культуры — всего через два года после появления той рекламы. И никогда не видел другого мира.
«Где же твой пресс?» За этим вопросом следовал подростковый смех, который я, как режиссер, показал бы в замедленной съемке, сверхкрупным планом — такой заторможенный, почти злодейский хохот, вылетающий изо ртов моих якобы друзей. Эти четыре слова, сказанные, чтобы поддразнить, возможно, впервые заставили меня сознательно уравнять мышцы и мужественность. Я был увлечен Ван Даммом и Сталлоне и еще в четыре года просил родителей купить мне побольше шпината, чтобы нарастить мускулы, как у моряка Попая, примером мне служили парни из телевизора, герои мультиков и фильмов. В реальной же жизни я соревновался с теми и против тех, кто теперь смеялся надо мной. Идея проста: если у меня нет мышц, у меня нет и мужественности; если мышцы не соответствуют, то и я не соответствую. Представление о мускулатуре как о барометре нашей мужественности часто называют «комплексом Адониса». Подкрепляемый мужскими фитнес-журналами и индустрией развлечений (в том числе порнографией), в наше время он превратился в способ зарабатывания денег и приобретения авторитета в соцсетях. Еще до того, как мальчик впервые откроет журнал о фитнесе или зайдет в Instagram◊, он многократно впитает ту же идею, которую они готовы ему предложить: в ситуации, когда слишком полные или слишком худые мальчики и девочки стоят в стороне на уроке физкультуры; когда в кино любимый супергерой надирает всем задницы и получает девушку; когда он видит, как девушки смотрят на вышеупомянутого героя. Подсознательно с юного возраста мы получаем эти сообщения: слишком толстый = медленный и ленивый, слишком тонкий = маленький и слабый, девочка = не мальчик, следовательно, слабая… Список бесконечный.
Как мы уже отмечали, в нашей культуре часто придается большое значение мужским физическим качествам, и это значит, что мы придаем большое значение физической форме и мускулатуре, видя в них мерило мужественности. Трагично, что в результате мы меньше ценим или вовсе не ценим мужские тела, выходящие за рамки наших критериев силы и выносливости. Вероятно, чаще всего с этим сталкиваются мальчики, которые считаются чрезмерно полными, а также те, кто принадлежит к сообществу инвалидов, — именно они подвергаются безжалостным издевательствам и насилию.
Еще одно событие, с детства запечатленное в моей памяти, произошло в мои десять лет, когда я был новеньким «городским мальчиком», переехавшим из Лос-Анджелеса в Орегон. Я пока не обзавелся друзьями, и мои еврейско-итальянские черты лица, особенно «римский нос» и густые брови, выглядели непривычно в нашей деревенской местности. Несмотря на худобу, я был физически развит и подсознательно понимал, что могу подтвердить свою состоятельность любым способом, связанным со спортом. Но я шагнул дальше: не ограничиваясь возможностями (состоятельностью) собственного тела, я решил обратить в свою пользу особенности (состоятельность) чужого. Я никогда не забуду это: во время игры в кикбол на физкультуре, когда мальчик с избыточным весом шагнул на поле, я (в отчаянном желании быть принятым) встал в отдалении и крикнул: «Давай, толстожопый!» И засмеялся над собственной шуткой — так же, как другие мальчики позже посмеются над моим отсутствующим прессом.
К десяти годам я получил достаточно знаний о наших телах, чтобы понимать: после меня в мужской иерархии будет находиться тот самый мальчик с избыточным весом. Я неплохо усвоил посылы общества и знал: столкнув его вниз, я сам поднимусь.
Это чертовски жестоко.
В тот день учительница сильно отчитала меня; я совершенно не ожидал этого и, как чувствительный ребенок, принял выговор близко к сердцу. Но слова уже были произнесены, и хотя тот мальчик вряд ли слышал их, это неважно —