ть комфорт в некомфортном, слушать больше, чем говорить, брать чертовы книги и заниматься самообразованием, а главное — быть до жестокости честным с собой насчет того, что я знаю. С работой над собой я совмещаю системную деятельность по поддержке бизнеса и проектов Темнокожих, представителей коренного населения и других небелых людей, чтобы усилить их голоса во всех контекстах, от социальных сетей до пожертвований в пользу организаций, которые ведут антирасистскую борьбу и голосуют за лидеров, стремящихся воплощать в обществе идеи равенства.
Нам не рассказывали о мужественности и ее социальном контексте, так же, как и мне, белому человеку, никто не говорил о белизне и ее социальном контексте. Но, хотя меня и не учили, я способен научиться сам. Я могу научиться и обучить этому своих детей, чтобы они выросли, зная то, чего не знал я, потому что расти без дискуссий о привилегиях белых и расизме — само по себе привилегия.
Когда писательнице Лейле Саад было семь лет, ее мать говорила с ней об отсутствии у нее привилегии белых. В своей книге Me and White Supremacy («Я и белое превосходство») она в подробностях передает тот разговор: «Она сказала мне: “Из-за того, что ты Темнокожая, из-за того, что ты мусульманка, из-за того, что ты девочка, тебе придется трудиться в три раза усерднее, чем всем вокруг…” Она указала мне на то, что в расистском и патриархальном обществе ко мне не станут относиться как к равной. Я не получу то же самое в результате тех же усилий. И она хотела, чтобы я знала: это нечестно, неправильно, просто так было (и так до сих пор) устроено общество».
Все то, что работало против Саад, — пол и цвет кожи, — в моем случае работало на меня. Раз ей приходится прилагать втрое больше усилий, чтобы побороть систему, я, как белый мужчина из среднего класса, обязан с утроенной ответственностью подходить к демонтажу этой системы. Если использовать принципы обратной психологии, я могу увидеть в этом вызов самому себе и спросить: достаточно ли я мужественный, чтобы принять такую ответственность? Достаточно ли я ответственный для работы над собой? Достаточно ли я честный и беспристрастный, чтобы распознать, где и как мое исследование мужественности пересекается с моей белизной? Достаточно ли я смелый, чтобы продолжать работу, не боясь все испортить? Потому что есть плохие новости: я все испорчу. Но я сказал бы, что в этом — и хорошие новости. Никто не ожидает от меня совершенства, и нам следует привыкнуть к тому, что нужно менять свое мнение в зависимости от новой информации, привыкнуть к пониманию, что мы не знаем всего и, главное, не обладаем достаточными знаниями, позволяющими сформировать свое мнение.
Привилегия, данная мне моей белизной, — это неспособность понять всецело опыт цветных людей; привилегия, данная мне моей мужественностью, — не знать, что такое быть женщиной, транссексуалом или гендерно-неконформным человеком. Однако если я не понимаю чей-то опыт, это не означает, что я не уважаю его. Раз я взялся за серьезную работу по признанию и принятию себя и своей человечности, я ответственен за то, чтобы проделать такую же работу в отношении других.
И я слишком поздно — чертовски поздно — начал признавать человеческое достоинство Темнокожих людей.
Сейчас я погружен в изучение и переосмысление того, что значит в нашем обществе быть антирасистом и привилегированным белым мужчиной, а также брать на себя ответственность за превращение нашего мира в место более справедливое и равноправное.
Глава шестая. Достаточно успешный. Карьерная лестница и сила служения
Для меня понятие успеха и то давление, которое сопровождает нас в рамках ежедневного долженствования, настолько плотно связаны с понятием мужественности, что я, сталкиваясь с ними, с трудом отделяю одно от другого. В то же время из-за их обыденности такая связь кажется очевидной. Я не могу представить мир, в котором мужчины не подвергались бы давлению из-за необходимости кормить собственные семьи и где, соответственно, женщины не воспринимали бы мужчин, неспособных добыть средства к существованию, как слабых. Даже мои знакомые «мужчины-домохозяйки» рассказывают, что им приходится бороться за признание своей мужской ценности, что они сталкиваются с исключением из родительских групп, так как эти группы в основном созданы женщинами и для женщин. Это усугубляет одиночество подобных мужчин, которые и без того находятся в состоянии конфликта с общепринятым взглядом на то, каким должен быть мужчина и отец. На протяжении многих поколений в нашем обществе успех символически соотносился с размером мужского пениса, видимым показателем мужского достоинства. Чем успешнее человек, тем в большей степени он мужчина. И наоборот, недостаток успеха или способности прокормить семью приравнивается к отсутствию мужественности либо, что не лучше, к отсутствию смысла, цели жизни, особенно в мужской среде. По моему мнению, многие из нас далеко не так успешны, как хотелось бы, и тем не менее я начал понимать: ноша, которую мы несем, связана не только (и не столько) с необходимостью поддерживать свою семью. Дело еще и в укреплении имиджа, и часто в подсознательном сравнении себя с другими мужчинами своего круга, сообщества или всего мира. Это сравнение порождает чувство стыда, о котором, как правило, не принято говорить, особенно между мужчинами. Именно этот стыд, усиленный уверенностью в том, что мы должны справляться сами, а также изоляцией, порожденной фактическим запретом на чувства, приводит к депрессии и, в худшем случае, к самоубийству.
В современной западной культуре довольно часто успех воспринимают как синоним богатства, статуса и/или славы. Американцы склонны считать успешным того, у кого есть деньги и социальный статус. Но, не имея доступа к данным банковских счетов окружающих людей, мы используем для своих выводов косвенные признаки — вроде того, какая марка машины у человека, насколько велик его дом, что он носит, где и кем работает, кто и в каком количестве подписан на него в социальных сетях; это позволяет нам опосредованно определить, что у него с деньгами и статусом и, следовательно, насколько он успешен.
Я живу в Лос-Анджелесе и знаю, какой это дорогой город. А потому, следуя домой по 405-й дороге, часто удивляюсь: откуда у всех этих людей есть возможность водить новые автомобили стоимостью от семидесяти до сотни тысяч долларов? У меня не ушло много времени на то, чтобы выяснить: большинство из них а) на самом деле не владеют этими крутыми машинами и б) всё еще живут в съемных квартирах за компанию с друзьями и платят за аренду примерно столько же, сколько за автокредит. Похоже, в современной культуре выглядеть так, будто у тебя куча денег, даже важнее, чем иметь деньги. Притворяйся, пока не научишься?
Я тоже повинен в подобном. Помню, как в двадцать четыре года взял в лизинг свой первый BMW. У меня тогда был стартап, и мне казалось, что я должен водить машину, соответствующую должности. К сожалению, я не зарабатывал на машину своей мечты и придумал способ ездить на ней, не приобретая. Признаюсь, у меня есть странное пристрастие: я опытный пользователь «Крейгслиста»[19]. В моей жизни не так много вещей, которыми я мог бы похвастаться, но корону профессионального покупателя с рук я надеваю на себя без сомнений. Если в природе существует хорошее предложение, я найду его. Иногда я отвлекаюсь от дел просто для того, чтобы пятнадцать минут покопаться на сайте — в качестве развлечения/медитации и на пользу моим друзьям и семье. Автомобили, квартиры, блендеры, компьютеры, диваны, что угодно… я найду всё. И когда пришло время арендовать классную тачку, я отыскал парня, который пытался избавиться от договора аренды, так как больше не мог позволить себе платежи. Этот парень — вроде меня — хотел ездить на машине, которая была ему не по карману, и слишком поздно понял, что неправильно ставить себя перед выбором между машиной и едой в холодильнике. Я взял на себя ежемесячную оплату его автомобиля, обойдясь без первоначального взноса, так как по сути помогал ему (хотя мы оба знали, что на самом деле наоборот). Срок аренды истекал через двенадцать месяцев, но я решил, что хочу уже сейчас ездить на крутой тачке и поддерживать ауру успеха. Плюс, по моим расчетам, через год меня ожидал реальный успех и тогда я смог бы купить себе такую же машину у дилера, а не на «Крейгслисте». Как и многие молодые люди, я вел себя как осел, тянущийся за морковкой.
Во избежание непонимания поясню: мой комментарий — о жизненном выборе и о моем личном поведении, в нем нет осуждения. Я не говорю, что это однозначно плохо — иметь крутую тачку, даже чуть более дорогую, чем вы можете себе позволить. Некоторым людям хорошая машина улучшает настроение, и это настроение распространяется на другие сферы их жизни, действительно внося свой вклад в успешное развитие. Для кого-то большие выплаты — стимул работать упорнее, так они обретают цель, и мечта затем материализуется. Я думаю, что таким же образом это работало и моем случае, но меня этому с детства учил отец. Однако когда я, следуя собственному совету, иду по лестнице «почему», я быстро обнаруживаю: хотя вождение классной машины и поднимает мое настроение, это только пластырь, прикрывающий настоящую проблему. А проблема состоит в том, что моя самооценка все еще зависит от внешней оценки меня другими людьми. Если материальный объект заполняет образовавшуюся во мне пустоту, значит, ни он, ни высокооплачиваемая работа, ни похвалы не принесут мне истинного счастья. Хорошая машина — явный признак успеха. Внешнее проявление успеха свидетельствует о том, что я чего-то стою. Но уберите из этого уравнения машину — и, возможно, моя собственная ценность тоже пропадет. Так я определяю, что становится для меня плохой привычкой, даже если пытаюсь убедить себя в обратном. Подсознательно или осознанно мы сравниваем представления об успехе с тем, что имеем в реальности, и используем разницу между ними как мерило собственной ценности. А если речь идет о мужчинах, то и о мужественности.