чувства и друзей женского пола.
Приведу примеры неписаных правил и уроков, которые я помню из детства, выраженных в простых запретах.
Не дружи с девочками. Парни назовут тебя голубым.
Не будь слишком вежлив с девочками. Излишне милое обращение — признак чувствительности, из-за которой тебя опять же причислят к голубым.
Если тебя пнули в голень на перемене во время игры в футбол, не плачь. Даже не показывай, что тебе больно. Кто плачет, тот девчонка. Или голубой. Выбирай.
Если тебя выбрали в числе последних для игры в баскетбол, громко гогочи и гордо произнеси что-нибудь самоуничижительное, а лучше продемонстрируй самоуверенность — потому что так делают все. Но, что бы ты ни делал, не плачь. Ведь если ты плачешь, ты девчонка. Или голубой. В общем, выбери что-то сам.
Если приятели просят тебя показать ногти, не вытягивай руки ладонями вниз, слегка разводя прямые пальцы в стороны. Потому что всем парням известно: настоящие мужчины, показывая ногти, поворачивают руки ладонями вверх и сжимают пальцы. Но если ты не знаешь этого и покажешь им свои ногти «неправильным способом» — как это, предположительно, делают девчонки, — и они станут смеяться над тобой, называть тебя голубым, скрывай, что их смех ранит твои чувства, иначе тебя, опять же, сочтут голубым.
Если ты добрался до середины каната на уроке физкультуры и понял, что боишься лезть выше, не дай им увидеть свой страх. Скажи, мол, натер кое-что. Ребята уважают парня, который следит за своим членом. (И что им до тебя и твоего страха высоты?) Но если ты не нашел подходящего предлога — смирись, тебя назовут бабой. Или голубым.
Что лежит в основе всех этих правил? Не показывай эмоций и не говори о своих чувствах, иначе ты прослывешь девчонкой или голубым и будешь отвергнут собственным полом.
Я надеюсь, что ваше сердце щемит от боли (в большей или меньшей степени) при чтении этого списка. Я надеюсь, что вы видите, какие страдания мы причиняем миллионам и миллионам мальчиков и какой вред наносим девочкам, а также всем, кто не определяет себя как гетеросексуала или не вполне определился. Использовать название одного пола в качестве худшего оскорбления для представителей другого — болезненно и неправильно на многих уровнях, и это несложно связать с ростом количества депрессий и самоубийств среди подростков на всем протяжении гендерного спектра.
На этом минном поле агрессии и разгорелся конфликт между тем, кем я был и как я себя ощущал, и тем, кем, по мнению мира (нет, извините, парней), я должен быть; за этим последовали гибель моего эмоционального «я» и разрушение связи между головой и сердцем. И раз такое случилось со мной, гетеронормативным ребенком, я могу лишь представить, что происходило с мальчиками и девочками нетрадиционной ориентации.
Я припоминаю, как в разговоре с двенадцатилетним мальчиком, игроком футбольной команды, я спросил: «Как ты чувствовал бы себя, если бы тренер перед всеми товарищами по команде сказал, что ты играл как девчонка?» В тот момент я предполагал услышать ответ типа «я огорчился бы», «я взбесился бы», «разозлился бы» — нечто в этом роде. Но мальчик ответил: «Это уничтожило бы меня». И я задал себе вопрос: «Боже, если его можно уничтожить, назвав девочкой, то какие же знания о девочках он получил от нас?»
В двадцать с небольшим лет я потерял все, с помощью чего доказывал себе и окружающим свою полноценность как мужчины. У меня не было крутой скоростной машины и даже отреставрированного кастомного Bronco 1976 года, который я купил с гонорара за свои первые съемки в телевизионном сериале, а потом продал, так как деньги закончились. У меня больше не было подружки, потому что она уехала сниматься на две недели и влюбилась в своего партнера по съемкам. Я не мог найти работу, чтобы поддержать собственное существование, а купленному дому грозило изъятие за долги. Моя мужественность переживала полноценный кризис четверти жизни; единственной эмоцией, которую я умел проявлять, был гнев, однако все, что я хотел и мог делать, — это плакать и просить о помощи.
Интересная особенность того конкретного момента жизни: мои друзья-мужчины, с которыми я поддерживал отношения, на самом деле походили на меня и имели сходное с моим воспитание. Я тянулся к ним. Я нуждался в них. Но эти друзья не могли общаться со мной каждый день, они не обладали достаточно развитым эмоциональным интеллектом или терпением, чтобы помочь мне справиться с чувствами, не давая советов или не говоря, что я должен делать. Так что в итоге я стал проводить большую часть времени с наиболее эмоционально доступными и принимающими людьми — девушками, превратившимися в женщин и по-прежнему готовыми общаться с аутсайдером. Я учился у них признавать свою уязвимость, чувствовать (снова) и не бояться рисковать, делясь чувствами с другими людьми. Это были не уроки в обычном смысле, а примеры поведения, свидетелем которого я являлся.
Что я усвоил за тот период? Ну, я предполагал — или, как минимум, надеялся, — что где-то внутри себя все-таки обнаружу бесстрашие и смелость.
Но вместо этого я понял, что сильно боюсь — причем многого.
И за десять лет путешествия ничего не изменилось. Я боюсь не обеспечить свою семью, оказаться финансово несостоятельным. Я боюсь потерять детей, жену, родителей, всех любимых в какой-нибудь катастрофе или при других неподвластных мне обстоятельствах. Я верю всем сердцем в то, что смерть подобна рождению и что, умирая, мы находимся в нескольких сантиметрах от нового рождения, и все равно боюсь умирать. Я боюсь не реализовать свой потенциал и уйти в небытие; боюсь, что со мной что-то случится; что моя жена встретит кого-то другого и он окажется более полноценным мужчиной, чем я, и сможет дать ей то, о чем она мечтает и чего не дал я. Я боюсь оказаться невостребованным, провалить свой следующий фильм и попасть в «черный список» у режиссеров, потолстеть, некрасиво состариться (что бы это ни означало) и в результате перестать получать предложения, так как роли мне все эти годы приносила внешность, а не талант. Я боюсь, что во мне опознают самозванца, что все внезапно поймут: я просто притворяюсь по жизни и понятия не имею, чем занимаюсь и как сюда попал. Я боюсь быть плохим отцом, мужем и другом; боюсь, что дети вырастут с обидой на меня — ведь я слишком занят и слишком сфокусирован на карьере, а потому неспособен полностью отдаться чему-либо; но при этом, как ни странно, единственные роли, в которых я действительно хочу преуспеть, — это роли отца, присутствующего в жизни своих детей, мужа и друга. Я боюсь того факта, что так сильно боюсь. И — о да — я до сих пор боюсь высоты.
Однако, сколько бы я ни боялся, есть кое-что, в чем я уверен сейчас: я могу бояться и быть смелым одновременно. Это не взаимоисключающие состояния. Фактически — и это я узнал от своего психотерапевта — я могу быть смелым, только если признаю собственный страх и научусь противостоять ему. Если нет страха, то и такой штуки, как смелость, не существует. Но конфликт смелости возникает лишь тогда, когда я нахожусь в состоянии ложного выбора — предполагающего, что я могу быть только таким или только другим, хотя на самом деле я могу быть и тем, и иным. Я также могу бояться, но не позволять страху управлять моей жизнью. Я способен посадить страх на заднее сиденье, врубить музыку погромче и наслаждаться дорогой, не давая ему влиять на мои решения. В том, что касается страха, я придерживаюсь убеждения (и живу в соответствии с ним): мне можно быть напуганным, можно быть смелым, я должен ценить эти чувства, когда они приходят, но не погружаться в них и не разрешать им поглотить меня. Потому что одно дело испытывать страх, и совсем другое — отдаться в его власть. Назовите это традиционно мужской чертой, но я люблю побеждать.
Примерно четыре года назад знания, которые я получил, прошли проверку на прочность. Пережив многое, я чувствовал себя одиноким и нуждался в помощи. Я боролся кое с чем, но не мог спокойно обсуждать это с женой, а психотерапевта в то время у меня еще не было. И я решил выбраться наружу, пригласив парней из числа своих ближайших друзей собраться вместе, — втайне желая рискнуть, показав им свою уязвимость, выйдя вперед со словами «я борюсь, и мне нужна помощь». Конечно, я не собирался действовать «в лоб», а потому объяснил все необходимостью сбежать от забот, устроив мужскую тусовку в Мексике. Да, я настолько боялся показать свою слабость, что придумал вытащить друзей за пределы страны — где они не смогли бы увернуться от моей потребности выговориться.
За первые несколько дней, проведенных в компании, я периодически чувствовал, что настал момент для откровенности, но каждый раз останавливался. Вместо того чтобы сказать: «Эй, давайте минутку побудем собой?», я предлагал пробежаться или потренироваться — тем самым снова и снова подтверждая, что рвать мышцы во имя физического развития намного легче, чем открыть свое сердце, стремясь к развитию иного рода. На исходе нашего последнего вечера мое желание признаться друзьям в своих слабостях встало передо мной в полный рост, и в конце концов я решился. Но по иронии судьбы один из парней первым сломал лед, начав делиться своими чувствами с нами. Это мгновение и последовавшие двадцать четыре часа были, по моим ощущениям, самыми насыщенными страхом и смелостью за многие годы.
Я мямлил о том, с чем мне приходилось бороться, и признавался, насколько мне тяжело, стыдно и страшно, и чувствовал в это время, как груз стыда поднимается из глубин моей души; однако, к моему удивлению, друзья присоединились ко мне и стали рассказывать, с чем приходилось справляться им. Как будто моя открытость, а также поддержка моего более смелого товарища послужили невысказанным приглашением для других делиться самым сокровенным. Внешне мои друзья и я жили по заветам, усвоенным в течение жизни. Мы отвергали то, что считалось женственным и слабым. Но втайне, осознанно или нет, каждый из нас ждал разрешения выразить себя, быть замеченным и услышанным; мы искали безопасное место, в котором могли бы спокойно, не боясь осуждения, проживать свои чувства. Именно это реализованное желание, полученное разрешение укрепили меня в потребности пойти путем самоисследования и роста и положили начало моему путешествию от головы к сердцу.