Это меня разозлило.
Я хотела продолжать злиться, но записка словно прожигала мой карман. Моя сумочка лежала на гранитном кухонном столике.
Я порылась в ней в поисках телефона, надеясь, что батарея не разрядилась и наконец-то появился сигнал. И мои надежды оправдались: и с батареей, и со связью. А ещё я обнаружила около сотни пропущенных вызовов от мамы.
Я поморщилась.
Она, должно быть, ужасно волновалась.
Я надеялась, что у Броди хотя бы хватило здравого смысла позвонить ей вчера вечером и сообщить, что я жива.
— Уилл, — ответила она бодрым и спокойным голосом.
Видимо, Броди позвонил ей.
— Мама, — я съежилась от того, как робко это прозвучало. — Я, эм… — я пыталась придумать, что бы такое сказать. Надо принести ей около тысячи извинений, но точно не по телефону. — Ты можешь приехать и забрать меня? — спросила я вместо этого.
— Конечно, звездочка моя, — согласилась она без колебаний. — Я буду через десять минут. Люблю тебя.
Каким бы долгим ни был разговор, как бы недавно мы ни виделись, моя мама всегда заканчивала телефонные звонки словами: Люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, — ответила я, не колеблясь, как это было раньше.
Буря помогла мне осознать некоторые вещи, в том числе то, что я долгое время вела себя как сука по отношению к своей матери.
Пришло время повзрослеть.
❆
Мама приехала в течение обещанных десяти минут.
Она выскочила из машины прежде, чем я успела закрыть входную дверь в дом Броди, и обняла меня крепко-крепко, пока я куталась в громоздкую куртку Броди.
— Я так рада, что с тобой все в порядке.
Она поцеловала меня в щеку.
Я позволила ей, вспомнив о том, как испортила День благодарения.
— Прости, мам.
Она отстранилась и поцеловала меня в губы, после чего отпустила меня и оглянулась.
— У Броди такой прекрасный дом. Я никогда не была внутри. Можно заглянуть в его ящик с трусами?
Мама говорила серьезно. Конечно, она была серьезна.
— Мам, я хочу пойти домой, ты не против?
Вся игривость исчезла из ее глаз. В них было столько нежности, что я чуть не расплакалась.
— Конечно, — пробормотала она. — Ты всегда можешь вернуться домой.
К счастью, прежде чем я успела расплакаться, она усадила меня в грузовик — грузовик моего отца — и мы поехали.
Некоторое время я молчала, чтобы прийти в себя. В машине все еще витал его аромат. Кожа на сиденьях была потертой, консоль — чистой, как всегда. Радио все еще работало с небольшими помехами.
Мой отец все еще существовал в этом грузовике, но его отсутствие было невыносимо. Я смотрела в окно на проплывающие мимо нас заснеженные деревья.
— Почему ты не завела другую собаку? — проболтала я, переводя взгляд от окна на мамин профиль лица. — Он говорил об этом прямо п-перед… — я тяжело вздохнула. — Конечно, я знаю, почему ты не сделала этого сразу, но я думала, ты сделаешь это потом. Почему ты не завела собаку?
Мама перевела взгляд с дороги на меня, в ее глазах была такая же нежность, как и всегда. Но в них была и печаль. Глубокая печаль, которую либо она скрывала, либо я игнорировала.
— Я хотела, — сказала она. — Но у меня пока не хватило духу.
У моей матери не хватило духу… Это немыслимо.
Не колеблясь, я коснулась её бедра и сжала его.
На лице мамы на мгновение отразилось изумление, после чего она, оторвала одну руку от руля, накрыла ею мою и сжала.
Мама никогда не отказывала мне в ласке. Ни тогда, когда я в ней нуждалась, ни тогда, когда я ее не заслуживала.
— Ты меня ненавидишь, — сказала я матери, и в горле у меня внезапно пересохло. — Ты должна меня ненавидеть. За то, что меня так долго не было. За то, что не возвращалась.
Мама подняла наши руки, чтобы поцеловать тыльную сторону моей ладони.
— Милая пчелка, ты мое солнце, моя луна, мои звезды… Я очень сильно люблю тебя. Я никогда не смогу тебя ненавидеть.
Слезы навернулись мне на глаза.
— Но меня не было рядом. Когда папа… умер. Меня не было. Я подвела его.
— Отец в тебе души не чаял, моя дорогая девочка, — мама снова отвернулась от дороги и посмотрела на меня слезящимися глазами. — Ни один твой поступок он бы никогда не осудил.
— Но похороны…
— Похороны — для живых, — перебила меня мама. — Тем, кто ушел из жизни, они не нужны, хотя я уверена, что им нравится наблюдать сверху, — она подмигнула. — Ты знаешь свои пределы. С чем ты можешь справиться. С чем нет. Какую боль можешь вынести. Я знала, что ты не сможешь смотреть, как твоего отца закапывать в землю. Он знал это. И он никогда бы не обиделся на тебя.
Моя мама всегда готова понять, простить и поддержать меня, что бы я ни натворила.
— Но ты нуждалась во мне, — возразила я, не желая все упрощать для себя.
— Возможно, — ответила она. — Мне было эгоистично необходимо твоё присутствие. Но в тот момент, когда ты появилась на свет, я осознала, что в материнстве нет места эгоизму. Твои нужды, твои стремления, вся твоя жизнь всегда будет важнее моих потребностей. Несмотря ни на что.
Я начала испытывать раздражение по отношению к маме, которая была так добра ко мне, хотя я заслуживала некоторого проявления строгости.
— Но ты учила меня заботиться о себе, наполнять свою чашу, прежде чем пытаться наполнить чью-то ещё.
Она улыбнулась.
— О, так и есть. Но в материнстве нет понятия «полная чаша», если только чаша детей не переполнена.
Она посмотрела на меня, когда мы добрались до нашей подъездной дорожки.
— И, если ты не возражаешь, я замечу, моя дорогая, что твоя чаша, похоже, переполнена. По крайней мере, в кое-каком смысле.
Мои щёки запылали. Мама всегда проницательна, когда дело касалось меня, и она сразу поняла, что я лишилась девственности, как только увидела меня в день, когда это произошло. Неудивительно, что эта женщина не была скромной в вопросах секса, она совершенно раскрепощена в этом, и ни разу не вызвала у меня смущения за своё тело или его желания.
Однако, несмотря на это, я не собиралась обсуждать это с матерью.
— У тебя с нашим шерифом был потрясающий примирительный секс? — спросила она. — Я знаю, что между вами что-то было в прошлом, но иногда прошлое может сделать секс ещё более страстным.
Эта женщина права.
— Это был не секс по взаимному согласию, — поправила я. — Это был секс на почве ненависти.
Последовало долгое молчание. Я смотрела прямо перед собой, чтобы не видеть взгляда матери.
— Что ж, даже если это был секс на почве ненависти, похоже, он пошел тебе на пользу.
Я поджала губы, не желая соглашаться с ней. По крайней мере, вслух.
Мама протянула руку и сжала мое плечо.
— Я очень рада, что ты дома, Кролик, — сказала она, используя мое детское прозвище, потому что я родилась в год кролика.
Я уставилась на дом после того, как мама припарковала грузовик. Мне всё ещё было больно смотреть на него, но впервые я не воспринимала его как тюрьму. Я воспринимала его как начало новой жизни.
Я взглянула на маму.
— Я тоже рада, — тихо произнесла я.
Ее глаза наполнились слезами.
— И я рада, что ты хорошенько потрахалась, — добавила она.
Я издала нечто среднее между всхлипом и смехом.
— Полагаю, Броди Адамс присоединится к нам за рождественским ужином?
— Ни в коем случае, — возразила я. — Я больше не собираюсь встречаться с Броди Адамсом.
ГЛАВА 14
УИЛЛОУ
— Так, значит, ты не только хранишь полное радиомолчание, но и живешь как в праздничном фильме на канале «Hallmark» и ни черта мне не рассказываешь, — обвинила меня лучшая подруга.
Впервые с тех пор, как вернулась домой, я перезвонила ей. Она была единственной, кто остался со мной, когда я была изгоем в Лос-Анджелесе, она доказала свою преданную дружбу. Скорее всего, из-за этого я ее игнорировала.
Помимо того, что я сообщила ей, что жива и здорова, я рассказала ей о своем приключении на День благодарения — если это можно так назвать.
— Это точно не фильм, — возразила я. — Во-первых, «Hallmark» — максимум для подростков, а у меня все было для взрослой аудитории.
Эйвери издала визг восторга, но я заговорила прежде, чем она успела слишком возбудиться.
— И в отличие от фильмов «Hallmark», у нас не будет счастливого конца. Это был финал нашей истории.
Когда я произносила эти слова, у меня во рту появился кислый привкус.
— Мне кажется, ты врешь, — проворчала Эйвери, но, будучи настоящей подругой, не стала продолжать спор. — По крайней мере, у тебя был секс, и Джефф не последний мужчина, с которым ты трахалась… Прочистка труб полезна для души и киски.
Я улыбнулась от грубости подруги, но она права. Мне точно нужно было взбодриться. Вот только меня беспокоило, что Броди теперь испортил меня для всех остальных мужчин.
Я постаралась не думать об этом.
— Я звоню не по этому поводу, — прочистила я горло. — Хочу сообщить, что у меня всё хорошо, узнать, как твои дела, и поделиться новостью о том, что снова начала заниматься дизайном.
Я сказала последнее предложение робко, но моя подруга была отнюдь не из робкого десятка.
Она снова издала пронзительный крик.
До того, как мы стали друзьями, она занималась продвижением моего бренда. Она была одним из лучших пиарщиков в нашем городе. Она делала всё возможное, чтобы обо мне говорили в позитивном ключе, и удваивала усилия, когда обо мне говорили что-то негативное.
Какой бы могущественной ни была Эйвери, даже она не смогла остановить бурю, которая обрушилась на меня. Но она пыталась убедить меня остаться с ней, не отказываться от своего бренда, продолжать идти вперед. Она верила в меня, когда я потеряла веру в себя.
Суть в том, что я потеряла интерес к своему делу задолго до того, как обанкротилась моя компания. После смерти отца я утратила вдохновение и страсть к творчеству. Каждый раз, когда пыталась что-то создать, я вспоминала, как отец работал с металлом, и понимала, что не смогу достичь его мастерства.