Я усмехнулась.
— Мам, я не смогу заснуть, — несмотря на то, что усталость сковала меня до костей, в голове у меня слишком сильно гудело, ведь я переступила порог своего дома впервые после смерти отца.
— Ерунда, — отмахнулась от меня мама. — Сытый желудок творит чудеса с усталой душой, — она ежечасно извергала подобные утверждения в виде печенья с предсказаниями.
Я не пыталась с ней спорить. Я знала, что не получится.
Здесь слишком много призраков, чтобы я могла заснуть. С полным желудком или нет.
❆
Проснулась я с сухостью во рту и отрешенным сознанием. Мое сердцебиение участилось, когда я увидела странную обстановку.
Только она не была странной
Она была знакомой.
Слишком знакомой.
Книги Нэнси стояли на полке, постер «Сумерки» висел на стене, журналы, переполненные заметками, все еще лежали стопкой на моем комоде фиолетового цвета, на котором от руки были нарисованы полевые цветы.
Я здесь.
В Нью-Хоуп.
В своем доме.
Желание откинуть одеяло и проспать остаток дня было непреодолимым. Но я почувствовала запах готовящейся еды, и в животе у меня громко заурчало. Когда приехала, я попыталась съесть приготовленную мамой еду, но заснула прямо у тарелки. Она быстро отвела меня в спальню, где я даже не помнила, как заснула.
Когда я в последний раз ела? Пончик на заправке? Сто миль назад? И все?
Хотя я была очень подавлена, я не собиралась объявлять голодовку. Ведь голодала из-за нехватки средств, а не желания жить.
Я, прищурившись, оглядела комнату и вгляделась в темноту, видневшуюся сквозь щель в занавеске. Я проспала весь день.
Отлично. Если бы только я могла проспать здесь остаток своих дней, я была бы счастлива.
Я откинула одеяло и хмуро посмотрела на свой чемодан. Он был открыт. И пуст.
Здесь побывала мама. Она не просто смотрела, как я сплю, — как она регулярно делала, когда я была подростком, несмотря на мои постоянные протесты, — но и распаковала мои вещи.
Я проглотила комок в горле. Это нарушение личной жизни, но мама не верила в подобное. Кроме того, видимо, она поняла, что я останусь здесь на некоторое время. Потому что мне больше некуда идти.
Когда меня осенила эта мысль, мне потребовалось приложить немало усилий, чтобы удержать себя на месте, но я справилась. Упав на колени от обиды, я ничего не добьюсь. Поэтому я сменила грязную одежду и прошлепала по коридору в носках.
В доме не чувствовалось холода с улицы. Здесь всегда тепло, всегда пахло домашней кухней, все было мягким, уютным и желанным, хотя и немного беспорядочным. Картины на стенах всегда были немного не в центре, всегда чуть перекошены. Коврики и подушки не подходили друг другу. Кристаллы были разбросаны по разным поверхностям, колода карт Таро валялась рядом с наполовину сгоревшей свечой или статуэткой обнаженной женщины.
Все это — моя мама.
Но от папы все равно кое-что осталось. Потрепанные биографии Эйба Линкольна и истории стран, например, Родезии. Его очки для чтения на кофейном столике, как будто он вот-вот пройдет мимо и возьмет их.
Моя мама не подавала признаков, что этот человек умер два года назад.
— О, как вовремя, — мама появилась из кухни, ее волосы прядями выбились из неряшливого пучка на макушке.
Она не придерживалась правил, согласно которым женщины определенного возраста должны внезапно коротко стричься и одеваться консервативно. У нее были длинные волосы, и она носила те же вещи, что и всегда. Сегодня на ней длинная, струящаяся юбка, ковбойские сапоги и плотная вязаная кофта — все разных оттенков фиолетового. С ее шеи свисали цепочки. Все сделанные мной.
Еще один удар в грудь.
— Я приготовила лазанью из баклажанов, — объявила она. — Она веганская. Если не считать сыра. И говядины, — она подмигнула.
Мама то и дело подумывала о том, чтобы стать веганкой, потому что, безусловно, разделяла все их принципы, но она уж очень любила стейк средней прожарки.
У меня заурчало в животе, когда я посмотрела на дымящееся блюдо на обеденном столе. Свечи были зажжены, освещая уютную обстановку. Длинный стол, сделанный из переработанного дерева, был окружен разными винтажными стульями. Здесь всегда все было заполнено.
За исключением этого момента. На столе стояли лишь две тарелки — конечно же, ручной работы моей мамы, — два бокала и бутылка вина в графине.
Еще один удар.
Мама проследила за моим взглядом, направленным на стол. Казалось, она угадала, о чем я думаю.
— Твой брат хотел приехать, — она поправила нож на столе. — Но он работает допоздна.
Это чушь собачья, и мы обе это знали. Я не разговаривала с Гарри два года, после того ужасного телефонного звонка. Он ненавидел меня. Наверное, это справедливо. Я смирилась с этим.
Или, лгала себе. У меня слегка защипало в горле, когда я увидела нашу фотографию в рамке, на которой мы намного моложе, обнимались и улыбались. Я едва узнала себя — вьющиеся волосы, очки, прыщи. Нет, это неправда. Я узнала себя слишком хорошо. До сих пор каждый день вижу эту девушку в зеркале.
— Все в порядке. Уверена, он занят, — я пожала плечами, продолжая разыгрывать шараду. Мама, возможно, была наивна во многих отношениях, но я уверена, что даже она понимала, какой раскол я создала и насколько он стал постоянным.
Ее глаза на мгновение заблестели, выдавая печаль. К счастью, мама не из тех, кто впадает в уныние.
— Садись, — она хлопнула в ладоши, выдвигая стул. — Ты выглядишь голодной, и твоя аура совсем потускнела… — на долю секунды во взгляде мамы промелькнула жалость. Но только на секунду, потом она скрыла это за нежной улыбкой. — Но все исправит хорошая еда и много вина, — она снова подмигнула мне.
Хотя мне на самом деле не хотелось этого, я улыбнулась ей в ответ. Потому что было невозможно не улыбаться рядом с такой, как она. Жизнь ее не сломила. Мама никогда не переставала любить. Даже если ты ее отталкиваешь.
Мое тело напряглось от чувства вины, настолько непреодолимого, что я чуть не закричала от боли. Я была так жестока к ней. Отгородилась от нее, не отвечала на звонки… бросила, когда она больше всего нуждалась во мне.
Я открыла рот, чтобы извиниться, но мои глаза наполнились слезами.
— Мам… — выдавила я из себя.
Мама потянулась, чтобы сжать мою руку.
— Ешь. Пей. Тебе нужны силы. С остальным разберемся позже. Вместе.
Я сжала ее руку в ответ, молча кивая, сдерживая слезы.
Затем, впервые за более чем десять лет, я села за семейный обеденный стол без отца.
❆
Можно подумать, что я плохо спала в ту ночь, раз уж проспала целый день. Но нет.
Особенно после двух порций лазаньи, приготовленной мамой, затем двух порций ее персикового пирога и половины бутылки вина.
Я рухнула обратно на свою двуспальную кровать, минуты три размышляла о том, на что теперь похожа моя жизнь, а потом, к счастью, отключилась.
Следующим утром, я услышала, как мама ходит по комнате. Запах кофе почти разбудил меня, потому что мама готовила лучший кофе, который я когда-либо пробовала. Она добавляла особую смесь специй с корицей, а осенью и зимой готовила тыквенно-пряный сироп, за который «Starbucks», вероятно, заплатил бы ей миллионы. Это очень вкусно.
Но даже ее кофе и тыквенного сиропа было недостаточно. Я снова зажмурила глаза и усилием воли погрузила себя в беспамятство. В отличие от моей матери и различных «гуру» в Лос-Анджелесе, я теперь не верила в силу желания изменить свою жизнь.
К тому времени, как я вышла из своей комнаты, в доме было тихо. Это означало, что мама ушла.
В доме никогда не было тихо, если в нем была Ферн Уотсон. Всегда играла музыка, и она напевала поп-песню, путая слова.
Тихий смех моего отца подчеркивал эти звуки. Его голос был тихий и нежный, всегда ласковый в присутствии мамы, хотя он был крупным мужчиной. Больше метр-восемьдесят, мускулистый от работы в кузнице, с брюшком, которое появилось благодаря маминой стряпне, что не умаляло его красоты.
Он родился и вырос в Нью-Хоуп. В душе он был горцем, носил клетчатую куртку, ботинки, не брил темную бороду, и с подросткового возраста у него всегда были мозоли на руках.
Мама была свободолюбивой натурой, она путешествовала с рюкзаком по всей стране, когда оказалась в Нью-Хоуп, и встретила моего папу. А остальное, как говорится, уже история.
Странные Уотсоны. Так называли нашу семью. Глупая и неоригинальная кликуха, конечно. Но ее придумали дети. А дети чертовски глупые. Что еще важнее, они жестоки. Особенно к тем, кто хотя бы немного отличается от них. А наша семья была совсем другая. Мама зарабатывала на жизнь гаданием, управляя единственным в городе «оккультным» магазином «Трикс-Оккультизм» для ярых религиозных фанатиков в городе. Она продавала кристаллы, свечи, книги и все «духовное», что только можно было придумать. Это было еще до того, как вошло в моду, и не приносило большого успеха, хотя, по-видимому, было достаточно, чтобы жить.
Мой отец превратил свое хобби — кузнечное дело — в настоящий бизнес. У него были магазинчики, где люди заказывали всевозможные товары, например для своих ферм. Если бы он захотел, то мог бы пойти дальше и повысить цены. Но мой отец был не таким.
Мы никогда не были богаты, но и я ни о чем не мечтала — разве что о нормальной жизни.
Если как настоящая миллениалка любишь холодный кофе со льдом, возьми в холодильнике.
В противном случае приготовь себе теплую кружку, устройся калачиком у окна и возьми какую-нибудь книгу в мягкой обложке, которые я положила рядом с кружкой. Чтение — это способ отвлечься, который помогает залечить все раны. Особенно, если в сюжете присутствует секс.
О, и еще есть кексы с шоколадной крошкой, испекла утром. Секс, шоколад и кофе — от такого сочетания невозможно грустить.
Бесконечно люблю тебя. В этой жизни и в следующей.
Ферн (Мама) ххх.
Записка, написанная маминым фирменным почерком, лежала на кофемашине для приготовления эспрессо. Рядом с ней стояла кружка с рисунком индейки и стопка л