— Уркхадал! — вырвалось из моих уст самое грязное из орочьих ругательств.
Злость, что внезапно нахлынула за сквернословием, придала сил.
Когда же в поле зрения попала собственная окровавленная ладонь и краешек плаща архимага, то я вообще самостоятельно — без помощи дерева — подскочила, и, обезумев от горя, принялась пинать носком под ребра стерву. На счету этой гадины столько смертей, столько горя. Она погубила сопровождавших нас дроу. Она куда-то спрятала мою сестру. Она хотела прикончить и меня. Но самое главное — она отняла у меня любимого! О, Великая Эвва, как ты могла допустить, чтобы эта тварь его зарезала?!
— Зараза! Гадина! На! Получай! Получай! Это тебе за Крайтиса! Тварь! Получай! На! На! На! — орала я, давясь слезами.
— Ого?! А, ты, оказывается, страшна в гневе! — сзади вдруг послышался тоненький удивлённый голосок, который моментально прервал мою не на шутку разбушевавшуюся истерику.
Обернулась. Симпатичный длинноволосый эльфёнок, в одёжке явно с чужого плеча, лет эдак двенадцати отроду, одновременно изумлённым, восхищённым и напуганным взглядом взирал на сопящую и дрожащую от ярости меня.
— Скажи честно, если бы у тебя родовая магия не была на нуле, ты бы, небось, несколько раз подряд оживляла и умерщвляла свою несчастную жертву? — осторожно, но не без доли ехидцы, предположил остроухий отрок.
— Что-о? — не улавливая, о чём это он ведёт речь, нахмурилась я.
— Я говорю, что, конечно, приятно, когда женщина учиняет такую экзекуцию тому, кто обидел её милого. Но разве прекрасным леди подобает издеваться над покойниками?
— Погоди! — перебила я болтливого мальца, по-прежнему не соображая, что происходит. — Ты откуда взялся и что тут делаешь?
— Ну, вообще-то я тут и был.
— Да? И что… всё видел?
— Не-а, к сожалению, не всё, — признался ребёнок.
Хм, кого он мне напоминает?
— Так, ладно, мальчик. А ты один здесь?
— Не-а, не один, — помотал башкой паренёк. — Вдвоём.
— С кем? — тут же заозиралась я.
— С тобой, Цветаниэль, — в конец запутал меня светлый недоросль.
— О, как? Так тебе, выходит, и имя моё известно? И откуда же, позволь полюбопытствовать? — подбоченилась я.
— У-у-у так, ты, опять, что ли забыла? — расстроенно протянул нагловатый пацанёнок.
— Что значит «опять»?! — строго спросила его.
— Тогда, все ясно, — ещё с большим разочарованием выпустил воздух из лёгких собеседник.
Брови сами собой поползли к переносице, все эти загадки уже стали порядком надоедать.
— Да что тебе ясно?! Хватит морочить мне голову! Немедленно отвечай, кто ты такой, и где я могла тебя видеть! Ну?! — вспыхнула я и для пущей убедительности грозно топнула ногой.
Но мальчик совсем не испугался. Ни ушки не прижал, ни голову в плечи не втянул. Лишь опять тяжело вздохнул и обиженно буркнул:
— Цветусь, вообще-то я Крайтис.
Светка
Не знаю, каким-таким заклятием приласкала меня подлая Погода. Но впечатление создалось, что намешала злая колдунья в свой парализующий коктейль все четыре стихии сразу. Ибо в бедной моей головушке сперва случилось семибалльное землетрясение, затем словно бы занялся нешуточный пожар, после него нахлынувшие цунами осели наводнением, а следом, будто бы ураган, пронёсся и окончательно выдул все то, что не разрушилось, не утонуло и не сгорело. Неудивительно, что когда все закончилось, мне такой интересный сон привиделся…
Чудилось мне, вроде как, оказалась я на Северном полюсе.
Вокруг белым бело. Мороз — аж ноздри слипаются. Лютая метель завывает, да колкими снежинками проткнуть норовит. Причём норовит проткнуть не всю меня, а лишь затылок, обнажённую спину, заднюю поверхность оголённых ног и пуще всего продрогшую и самую нежную часть тела, находящуюся как раз посредине между поясницей и бёдрами.
В то же время лицо, грудь, живот и та сторона нижних конечностей, на которой торчат коленки, прикрыты каким-то пушистым пледом и пребывают в относительном тепле. При всём при этом, испытываю лёгкое головокружение. А ещё тело, само собой, как бы подпрыгивает, в результате чего, нос производит клюющие движения и зарывается в длинный ворс подозрительно попахивающего одеяла. Вдобавок, в ушах слышится монотонное, скрипучее и смутно знакомое: хрясь, хрясь, хрясь… В довершение ко всему, небо с землёй странным образом на кой-то ляд поменялись местами, так что теперь над головой — замёрзшая вода, а снизу — верх.
Попыталась пошевелиться. Сразу же нахлынули те сказочные чувства свободы и невесомости, которые случаются только во сне. Секунду-другую наслаждаюсь волшебством неконтролируемого полёта! Далее, легко преодолеваю притяжение планеты, плавно взмываю к небесной тверди, её необычным ледяным облакам… И, только окунувшись в холодный омут и вынырнув из сугроба, понимаю, что сейчас вовсе не как ласточка парила, а просто-напросто взбрыкнула и свалилась с… чужого плеча?!
Даже не плеча, а Плеча с заглавной буквы «П»! Плечища, принадлежащего громадному волосатому существу мужского пола (к-хм, почему-то эта интимная подробность чудища мне сразу бросилась в глаза).
Однако, вместо того, чтобы (как скромная девушка из приличной семьи) устыдиться своей наготы или хотя бы испугаться, я (как совершенно невоспитанная леди), подсознательно понимая, что всё происходит не наяву, ни капельки не стесняясь, выкрикнула пошлость, аналог которой с ненормативной лексики можно перевести приблизительно как: «Обалдеть! Ну и штуковина!» и несколько секунд с любопытством антрополога изучала причиндалы «Снежного человека».
Сама поражаюсь, куда подевались вежливая манерность, недавно перенятая мною у остроухих, по поводу коей ещё так ликовал братец? Видимо, сглазил.
Обескураженный таким поведением йети, в свою очередь, смущённо прикрыл гипертрофированный признак своей хореографической профнепригодности не менее выдающейся ладонью размером с совковую лопату. Впрочем, все части этого трёхметрового гуманоида, по человеческим меркам, казались чересчур габаритными. Да и по светло-эльфийским меркам, думаю, тоже.
То ли лохматомордый был обучен русским матерным выражениям, то ли успел уловить, на какой именно детали его тела за миг до того был сфокусирован взор моих вытаращенных зенок. Сопоставил с этим мою истеричную интонацию и верно отреагировал.
— М-да, не-нелеп-пый к-к-какой-то с-с-с-сон, — рискуя откусить язык, простучала я зубами чечётку. — Т-т-ты х-х-хто?
Так и подмывало продолжить выпытать, куда и зачем он меня тянул, как я сюда попала, и что вообще за ерунда тут творится? Однако ограничилась пока краткой формой. Ибо, несмотря на жгучее желание учинить социологический допрос, почти вся энергия расходовались на внутренний обогрев организма.
— Еа ры-ы-кы у, — видимо, согласился колоссальный собеседник, тоже прекрасно понимая всю абсурдность ситуации и, вероятно, предложил альтернативные действия: — Хы-ы-ы у-у-у э-э-эр?
Хотя я уже довольно сносно рычу на орочьем, эта диковинная речь мне неведома.
«Ох-хо-хо, ну и везет же тебе, Светка, на таких брутальных красавцев!» — мысленно «позавидовала» я сама себе.
Поскольку картинка сна меняться не спешила, и просыпаться тоже не просыпалось, то, очевидно, придётся налаживать контакт. На всякий случай решила переспросить на диалекте зелёных кочевников. Из моих, уже насквозь простуженных лёгких вырвались остатки тепла:
— Ч-ч-чего г-г-го-вришь?
Грезящийся мне беловолосый болтун озадаченно сдвинул косматые брови, тужась своим скудным на извилины серым веществом переварить жалобное вяканье застывшей у его мощных ног сопливой гладкокожей букашки. Помедлил, как бы роясь памяти.
В надежде, я аж дыхание затаила: «Неужели он знаком с языком обитателей Степи?!»
Увы, ожидания не оправдались. Снежный самец виновато пожал плечами.
Вот ведь наказание, блин!
«Эх, только зря рот разевала», — вздохнула я про себя, печально провожая исчезающее облачко пара.
Гигант, меж тем, увеличил на лбу глубину морщин-канав, смешно свернул губы трубочкой, и, тщательно проговаривая слоги, предоставил более развёрнутый ответ на, как мне померещилось, чуть иной разновидности гырчания:
— Вы-й-ы у-у-у мург-гур э-э-эрц у-у оох хаа рык баа баа!
Ты погляди-ка, полиглот прям! Аж умиляют его старания. Только всё равно без толку. Полиглот — да не тот! Примитивная белиберда лохматого блондина может означать что угодно: от того, что я несмышлёная баба, до того, что где-то рядом случился большой бабах, из эпицентра которого, по счастливой случайности, прогуливающийся неподалёку великан меня и вынес и, тем самым, совершил подвиг, достойный настоящего мужчины. А то и что-нибудь третье. К примеру, что он желает меня пожарить, как рыбу, и приправить огурцами. Или если, предположить, что слова «пожарить» и «огурец» — метафоры… О, господи, нет! Хватит! А то что-то мне совсем не нравится ход собственных мыслей.
«Балда! Попробуй изъясняться не только устной речью, но и присовокупить к ней такие универсальные приёмы, как нарочито выраженная мимика и элементарные жесты!» — посоветовал внутренний голос.
А и то верно! Благо богатый опыт театрального кружка в моем послужном списке тоже наличествует.
— Ме-нь-я зов-вут Све-та! Й — й-й-а — д-д-ды-друг! Света — друг! — сообщила я исполину, скривив рот в неестественную голливудскую улыбку и похлопав себя окоченевшим кулаком по заледенелой груди. Звон от ударов исходил ещё не хрустально-звенящий, но по тональности уже был поразительно близок к тому. А, судя по стремительно синеющему цвету кожи, если срочно не предпринять экстренных чаепительных и вшубузаворачивательных мер, то недолго мне осталось до перевоплощения из светлой эльфийки в дроу. Посмертного перевоплощения, имею ввиду. — А т-ты кто? То-то-тоже-же др-др-руг? Я за-за-за-мёрз-зла как соо-соб-б-бы-бак-ак… как сука!
Не-а, нулевой. Эта волосатая громада ни фига не соображает: ни о чем ей говорю, ни что показываю. В принципе не удивительно, с моим-то нынешним произношением и гибкостью Буратино. Не факт, что в данную минуту, и понимавшая меня с полуслова соседка по школьной парте Филиппова Любаша сумела бы вычленить разумные крупицы из того, что проскальзывает между трясущимися устами бывшей одноклассницы.