– Хорошо, я принимаю твое предложение, Акинфий Никитич, хоть и зело грабительское оно. Но у меня есть несколько условий.
– Каких же условий, государь Петр Алексеевич, – ждал Демидов, что условия я буду ставить, и теперь приготовился торговаться. Ну что же, попробуем поторговаться.
– Во-первых, там, где заводы твои серебряные строятся, крепость поможешь заложить, – и я даже знаю, как город, который там образуется, будет называться, Барнаул это будет. – А, во-вторых, дороги, Акинфий Никитич. До-ро-ги. До Урала, по Сибири, до Алтая, в Приамурье. Нет у нас их, а ведь нужны, и как еще нужны. Треть расходов на себя берешь, и тогда пятнадцать процентов от выработки – твои.
– Хм, – Демидов задумался. Дороги – это дорого. Но необходимо, ему самому, прежде всего, необходимо. – А давай, государь Петр Алексеевич, на благое дело и мошну растрясти не жалко, – и он протянул мне руку. Крупная рука, обветренная, вся в подушечках мозолей. Я, не колеблясь, ударил по ней и повернулся к Репнину.
– Юрий Никитич, организуй все бумаги, надлежащим образом заверенные, в коих укажи, что дозволяю я Демидовым вести разработки серебра и злата на Алтае, на поименованных условиях. И еще, уведоми Якова Вилимовича, что ежели он все еще хочет приблизить племянника своего Александра Романовича, то позволяю я ему искупить вину за шашни с Долгорукими, ежели в качестве инженера тот построит мне те дороги, о которых мы только что с Акинфием Никитичем сговорились. Дозволяю также к помощи Якова Германа обращаться. А ежели Шумахер примется чинить препятствия, то уволить того к чертовой матери, об этом особливо Блюментроста предупреди.
Репнин быстро все записал и вышел, а я повернулся к Демидову, который смотрел на меня очень внимательно, слегка прищурившись, словно что-то вычислял про себя. Я же коротко улыбнулся и указал на стол.
– Еще чаю? – вот съем пару бубликов и к нашим восточным друзьям перейду плавно.
Глава 7
У меня оставалось немного времени, чтобы настроиться на предстоящий разговор с моими востоковедами. Основной вопрос, который я хотел с ними обсудить, касался не отношений цинского Пекина с Джунгарским ханством и даже не отношений калмыков с каждым из них по отдельности. Эти отношения были всегда очень запутанными, как и все, что касалось Востока, и равно непредсказуемые. Ну, Восток – дело тонкое.
Пока Митька убирал со стола остатки нашего чаепития с Демидовым, я обдумывал проблему со связью, точнее с ее отсутствием, а также то, каким образом свалить ту трудность, которую я так и не смог преодолеть при создании телеграфа на радиосигналах. Из-за которой я вынужден изгаляться с проводами, точнее с их изоляцией. А не смог я воспроизвести радиопередатчик Герца или хотя бы какой-нибудь его аналог из того дерьма и палок, что были мне доступны. Точнее, я не сумел воссоздать катушку Румкорфа. Вот, казалось бы, я – кандидат физических наук, и тут такое фиаско. А все потому, что я все эти катушки всегда воспринимал как обычные расходники.
Мне в голову не приходило, что надо бы поучиться их собирать. Естественно, я знал принцип их работы, и даже из чего они состоят, но, как оказалось, знать и уметь делать – это две разные вещи. Не понимаю, каким образом герои немногочисленных книг, что я прочитал про различные попадания, умудрялись буквально на необитаемом острове изобрести и соорудить чуть ли не синхрофазотрон. Это как смастрячить машину времени в джакузи. Или, может быть, это у меня руки не из того места растут? И вот у меня теперь моральная проблема – кому-нибудь подкинуть эту гениальную идею, чтобы товарищ опередил и Румкорфа, и Герца, и, чем черт не шутит, забрал их славу себе. И я даже знаю кандидата, который может попробовать с данными вещицами повозиться. Когда там Михайло Ломоносов должен в Москву приехать?
– Государь Петр Алексеевич, тут такое дело, – в кабинет вошел взъерошенный Репнин, – посланник австрийский прибыл.
– Что? – я повернулся к нему, даже не пытаясь скрыть своего удивления. За окном сияло яркое, все еще зимнее солнце, тяжелые шторы распахнуты, и в кабинете было настолько светло, что видно, как в лучах играют пылинки, поднятые в воздух нашими движениями. – Так быстро? Вроде бы еще даже курьер до места не доехал.
– Его раньше отправили, и это не посол, государь, – Репнин протянул руку и попытался пригладить свои растрепанные волосы.
– Что значит «не посол», а кто тогда? – я потер лоб. Что значит это прибытие? Почему сейчас?
– Посланник, приехавший специально, дабы принести весть государю императору Российскому, – Репнин оставил попытки пригладить волосы.
– И где этот посланник?
– Так за дверьми стоит, – мой адъютант совершенно растерялся, а мне стало любопытно, это что за посланник такой, который сумел пробиться через все кордоны и буквально ворваться ко мне без назначенной встречи. – Нижайше просит соизволения говорить с государем императором.
– Это очень интересно, – я медленно направился к столу. – А Кер с Бакуниным еще не явились?
– Пока нет, – Репнин покачал головой. – Так ведь ты назначил им только через час, государь Петр Алексеевич.
– А, ну да, конечно же, через час. Тогда зови посланника, послушаем, что он нам скажет.
Репнин кивнул и пошел к дверям. Выйдя, он распахнул створки и громко произнес:
– Граф фон Хаугвиц Фридрих Вильгельм к его императорскому величеству, – отступив чуть в сторону, он пропустил изрядно возмущенного графа, который нервно одергивал богатый камзол, одновременно поправляя на голове парик.
– Ваше императорское величество, – увидев меня, он прекратил дергать камзол и склонился в глубоком придворном поклоне. – Как счастлив лицезреть я вас в полном здравии. Весть о вашей болезни достигла Вены, и мой господин и повелитель был весьма огорчен подобным известием.
– Но ведь не только известие о моем недуге заставило вас проделать такой тяжелый путь? – я пристально смотрел на графа и даже не пытался быть гостеприимным. Во всяком случае, сесть я ему не предложил.
– Вы правы, ваше императорское величество, я прибыл не только, чтобы удостовериться в вашем добром здравии, но и доставить радостную весть от моего господина вам как его союзнику и родственнику, дабы вы порадовались вместе с ним, потому что его ликование уже не может вместиться в границах нашей благословенной империи.
– И что же это за весть такая? – я слегка наклонил голову.
– Рождение сына и законного наследника, после стольких лет неудач, которые преследовали венценосную семью, – с придыханием произнес фон Хаугвиц. – Чудо, это истинное Чудо, даже вы, несмотря на свою юность способны понять, что явно божественное вмешательство, не иначе, помогло на сей раз королеве разрешиться мальчиком.
Что?! Какой наследник?! У Карла же не было наследников мужского пола! Это и только это заставило его создать свою «прагматическую санкцию» и заключить договор с Россией в качестве ее поддержки, потому что Российской империи его трон вообще никуда не уперся. Но нет санкции – нет никакой надежды на то, что Австрия останется нашим союзником даже на бумаге, даже на такой неоднозначной, как Венский договор.
– Это действительно просто чудесная новость, я очень рад за своего царственного дядю, – выдавил я из себя. – Но даже такая радостная новость не объясняет того, что вы прибыли сюда, чтобы передать ее.
– Я всего лишь посланник, и мое дело передать только весть о счастье своей Вены, – граф снова поклонился. – Но его императорское величество отправил меня не только для того, чтобы посетить вас, ваше императорское величество. Также я должен предстать перед королем Августом, блистательным монархом Речи Посполитой.
Блеск, просто волшебно, вашу мать!
– Как бы не была велика моя радость за моего дядю Карла, я вынужден настаивать, чтобы вы отдохнули с дороги. Вам выделят покои, я же пока составлю письмо и приготовлю дары, которые не посрамят меня и будут приятны наследнику, – я сам чувствовал, что моя улыбка напоминала оскал. Вопросительно посмотрел на Репнина, тот кивнул, показывая, что все понял.
– Ваше императорское величество, я позволю себе обратиться к вам, нижайше прося приказать вашим людям вернуть мне мое оружие, – фон Хаугвиц прекрасно понял, что аудиенция закончилась, и теперь спешил выдать все свои просьбы. А Михайлов молодец, то-то граф камзол одергивал, не удивлюсь, если узнаю, что его обыскали, причем очень тщательно.
– Конечно же, вам все вернут, граф, – я махнул рукой, а Репнин снова молча кивнул и, распахнув двери, сделал приглашающий знак рукой. – До скорой встречи, граф.
Я дождался, когда за ним закроется дверь, и только потом вскочил из кресла и принялся метаться по комнате. Дьявол все раздери! Почему я думал, что в тот момент, когда я остался жив, история изменилась только для меня? Она вообще изменилась, и я не могу уже предугадать последствий в ответ на то или иное действие, потому что и для меня будущее стало неопределенным. Той истории, что я знал – ее больше нет! Наличие наследника у Карла исключает попадание на трон Марии-Терезии. Ему не нужны больше санкции. Думаю, этого ребенка будут охранять надежнее папы Римского. А раз Мария-Терезия не станет императрицей Священной Римской империи, то она и для отца превращается всего лишь в разменную монету, которую можно продать куда выгоднее, чем отдать за безвольную размазню Франца, который никогда не помешал бы его дочке править. Не будет союза Мария – Франц, не родится Мария-Антуанетта, которая была, конечно, не главной причиной, но одной из них, для возникновения Великой Французской революции. Ведь вполне может случиться, что Людовик не прошляпит момент в отсутствии дражайшей половинки и революция будет подавлена в зачатке, а то и вообще не состоится. Не будет революции – не будет Наполеона со всеми вытекающими. Причины и следствия – это причины и следствия.
Я своим спасением создал новый рукав, и известная мне история рухнула, как карточный домик. Я не думал, что все изменится настолько. Думал, что слегка подвинется во времени и на этом остановится хотя бы небольшой отрезок, в котором я еще не успел ничего существенного изменить, но все оказалось гораздо сложнее. Как в принципе домино, толкнув всего одну костяшку, я опрокинул всю конструкцию и теперь стою посреди совершенно новой и главное абсолютно пустой дороги, на которой уже появился совершенно неведомый для меня путник – младенец мужского пола, наследник Священной Римской империи.