– К тебе приходил швед с визитом, зачем, Лиза, что ему было надобно? – очень тихо спросил я, продолжая дышать на ее ледяные руки.
– Просто так, чтобы немного мою хандру развеять. Такой смешной, все спрашивал, не хочешь ли ты меня в гарем сплавить или еще кому в жены отдать? – Что-то, похоже, ее никак не отпускало, потому что она продолжала дрожать, а зрачки все так же были расширены.
– И все? Это все, о чем он тебя спрашивал?
– Все, – она вырвала руки из моих, и тут я с каким-то восторженным удивлением понял, что пара пуговиц на моей куртке расстегнулись, видимо в тот момент, когда я в джигитовке тренировался, и теперь ручки царевны Елизаветы с настойчивостью, достойной лучшего применения, пробрались прямо в образовавшуюся щель и требовательно ощупывали мышцы на моей груди, которые под этими прикосновениями начали непроизвольно сокращаться.
– Петруша, какой ты стал красивый, – пробормотала тетушка, прижимаясь все теснее и теснее ко мне. – Такой сильный, уже мужчина, не мальчик.
– Лиза, остановись, – я сделал весьма слабую и не убедившую даже меня самого попытку отодвинуться. – Христом Богом прошу, остановись.
Вместо ответа она вытащила руки из-под моей куртки, положила мне на шею и заставила наклонить голову, после чего провела одной рукой по щеке, второй продолжая удерживать за шею, и прошептала прямо в губы:
– Зачем? Зачем останавливаться?
И правда, зачем, спросила меня крыша, прежде чем сорваться и со свистом улететь.
– Лиза, – я вжал ее в злосчастное дерево и дал волю рукам и губам, проклиная зиму и то, что на нас так много одежды…
– Государь! Петр Алексеевич!
– Елизавета Петровна!
Взволнованные голоса ворвались в практически ничего не соображающий мозг, окатив как ведром ледяной воды. Что я творю? Я стою почти посреди чистого поля и тискаю собственную тетку там, где нас может увидеть огромное количество народа. Отпрянув от Елизаветы, я как мог дрожащими руками привел в порядок ее одежду, которую успел немного… хм… помять, и отрыгнул в сторону, застегивая на ходу куртку и поправляя шапку. Два шага, и я стою возле того места, где бросил на землю свои меховые перчатки.
– Мы здесь! – мой голос немного охрип, во рту пересохло, а тело ломило от нереализованного возбуждения. Зачерпнув пригоршней снег, я сунул комок в рот и протер лицо, стараясь хоть немного успокоиться. Наши лошади стояли неподалеку, и Цезарь успокаивал кобылку Лизы, которая уже не дрожала, а старательно делала вид, что обиделась на его укус. Весна скоро, вот гормоны и взбесились, это если отбросить в сторону мои пятнадцать лет, – я невесело усмехнулся и еще раз протер лицо снегом. На поляну вылетел отряд всадников. Петька соскочил с коня едва ли не на ходу и сразу же бросился ко мне.
– Государь, что с тобой? Не расшибся?
– Нет, обошлось, – я повернулся к Лизе, увидев, что вокруг нее уже вовсю хлопочет Лесток. Судя по тому состоянию, в котором она пребывает, кому-то сегодня обломится весьма жаркая ночка. – Кобыла царевны понесла, насилу догнал. Все обошлось, Петька. Обошлось.
И тут я увидел среди всадников, торопливо спешивавшихся, незнакомое лицо.
– Кто это?
Шереметев проследил за моим взглядом и поморщился.
– Шетарди это. Только приехал и сразу на охоту царскую увязался. Не посылать же его. Пришлось подле себя держать.
– Молодец, – я оперся Петьке на плечо, потому что ноги все еще дрожали. – Шетарди, значит. А англичане так никого, и не прислали. Не уважают они нас, Петруха, но ничего, будут уважать, это я тебе обещаю.
– Ваше императорское величество, – Шетарди спрыгнул со своего жеребца и склонился передо мной в глубоком поклоне, при этом он с явным неодобрением разглядывал мой наряд. Плевать. – Чудесный выстрел, я никогда такого не видел, а та храбрость, с которой вы рванули за княжной Елисаветой, когда ее лошадь обезумела, достойна самых высоких наград.
– Полноте, маркиз, – я вздохнул. Вот чему-чему, а языкам Петра учили на совесть. Он, а значит и я, знал их пять, включая сложнейшую латынь. И как при такой памяти и обучаемости он остался полуграмотным во всех остальных науках лично для меня удивительно. Шетарди распрямился и расплылся в улыбке, как же – император его титул знает. – Мой конь на тот момент был самым быстрым, и я находился к Елизавете ближе других, поэтому не нужно преувеличивать мои заслуги.
Я повернулся к Петьке и спросил уже по-русски:
– Медведя добили?
– Юдин. Злой был сильно, вот на звере и отыгрался.
– Ага, художника все обидеть могут. Но, если свой шедевр не перепишет, быть ему битым. По коням! – я махнул рукой и похромал к Цезарю. Похоже, что какую-то связку потянул. Что-то не везет мне с охотой. Да так не везет, что частенько мне подленькая такая мыслишка проскальзывает, объявить ее кощунством и запретить отдельным императорским указом. Надо будет обдумать на досуге, и, уже не взлетев как обычно, а очень осторожно взобравшись в седло, я повернул Цезаря к дому.
Глава 11
– Шетарди засвидетельствовал свое почтение царевне Елизавете. – Ушаков закрыл папку и осторожно, словно великую драгоценность, к тому же очень хрупкую драгоценность, положил ее на стол.
Папка – еще одно нововведение, опередившее свое время. Каюсь, данную диковинку привнес в мир я сам. Просто мне надоело, что документы постоянно разлетались, и сделал себе первую папку сам. В общем-то, дело было нехитрое – взять два куска кожи, сшить между собой, вставив в середину несколько деревянных тонких прутьев для придания формы – это была крышка. Сама основа, куда вставлялись документы, представляла собой нечто, напоминающее обложку на тетради все из той же кожи и гибких, но прочных ивовых прутьев. Соединить крышку и основу через полоску кожи было делом пяти минут, во время которых я исколол себе пальцы портняжным шилом, пока делал проколы и сшивал плотные куски. Все, примитивная папка готова, зато мне сейчас не приходилось бумаги по всей комнате ловить, если придет в голову приоткрыть окно, чтобы проветрить помещение. Ушаков сие изделие увидел на моем столе, заинтересовался и очень быстро обзавелся подобной. К тому же Андрей Иванович постоянно совершенствовал свою папку, добавляя в нее все новые и новые детали, типа маленького замка, или металлического зажима, который, во-первых, распрямлял постоянно норовящую свернуться в рулон бумагу, а во-вторых, играл роль дополнительного держателя, для уже готовых документов. Думаю, что очень скоро он и до дырокола дойдет собственным умом, чтобы все было аккуратно подшито в полном соответствии с нумерацией документов. Но пока он бумаги таскал в своей папочке, от вида которой уже у многих придворных начинался нервный тик.
– О чем они говорили? – я задумчиво рассматривал замок на папке Ушакова и размышлял на тему: что мне, собственно, делать с Лизой.
– Я не знаю, царевна, вопреки всем принципам морали, с присущим ей бесстыдством принимала мужчину у себя, оставаясь с ним наедине… – Ушаков поджал губы.
– Попридержи язык, Андрей Иванович, – я вяло ему попенял. – Все-таки об особе императорской фамилии сейчас говорим.
Ушаков ничего не ответил, только еще плотнее поджал губы. Понятно, не одобряет. Но тут уж не до жиру. Надо понять, зачем иноземцы вокруг Лизки танцы с бубнами устраивают. Иначе можем в большущей такой луже оказаться, что уже не выплывем.
Мои затребованные генералы еще не прибыли, а вот гонцы с вестью о том, чтобы пограничные крепости на границе с цинцами были приведены в режим боевой готовности, уже выехали, хоть и договоренностей с самими цинцами у меня достигнуто пока не было. Калмыки приняли новость о предстоящей войне с джунгарами воодушевленно, оставив даже на время свой знаменитый буддистский пофигизм. Но не все. И таким вот нехитрым образом мне удалось снизить напряженность со степи, оставив постигших дзен пасти свои стада в степях Придонья с сезонными миграциями в сторону Кавказа во главе с Церен-Дондуком, а вот их воинственных собратьев с Дондуком-Омбо в качестве старшего отправив на покорение нового и возвращения себе родного, но давно потерянного.
Куратором над калмыками я оставил Бакунина, который понимал, с кем имеет дело, и к моему удивлению, обладал среди сынов степей определенным весом и авторитетом. Также я очень удивился, когда Бакунин подошел ко мне и попросил отправиться вместе с Дондуком-Омбо в поход. На мой вопрос, зачем ему это надо, ответил, что хочет себя увековечить. Вот ни больше ни меньше, именно так. Я только и смог, что вздохнуть и мысленно пальцем у виска крутануть. С другой стороны, ну хочет человек, чувствует, что может как-то себя на той войне проявить, так почему бы не пойти ему навстречу? Тем более что навыки у Василия Михайловича были весьма специфичны и не востребованы ежедневно. За мое согласие он пообещал произвести картирование вновь завоеванных земель и подготовить себе здесь достойную замену.
Так что калмыки уже отбыли готовиться, но с цинцами пока к полному соглашению мы не пришли. Я в переговорах не участвовал, не императорское это дело с точки зрения самих цинцев, а вот Кер уже забыл, как совсем недавно жаловался на хандру и ощущение своей ненужности. Теперь он работал за двоих, пахал как лошадь и умолял отпустить его назад к скучным переводам. Ничего, пускай вкалывает, ему полезно.
Ушаков тем временем сидел, поглаживая кожаный бок своей папки и молчал, но уходить не спешил, видимо, обдумывая что-то очень важное. Наконец он поднял голову и пристально посмотрел на меня.
– Так что, государь, с царевной делать думаешь?
Я снова вздохнул. Не знаю я, что с ней делать, не знаю. Швед, как мы и предполагали, к ней не просто так захаживал, а, чтобы предложить мою корону на ее прелестную головку надеть. Она вроде отнекивается, но что на самом деле у нее на уме, не известно никому. Единственное, что удалось выяснить – французы почему-то не спешили к шведам с распростёртыми объятьями, имелся у них какой-то другой интерес, но вот какой? На этот вопрос я пока ответа не получил.