Новая реальность — страница 31 из 42

– До дому терпеть, Петька, – я хмыкнул и ничего не добавил. Ну а что тут можно добавить, ежели со мной почти тот же конфуз едва не случился. Не такого я эффекта от своего указа ждал, ну что теперь поделать, коль так получилось?

– Я вот все думаю, как ты Волынского сумел убедить коней великих статей для всех конных сопровождающих выделить? – Петька не выдержал и расхохотался, а потом резко сменил тему: – Я думал, что его удар хватит, когда ты приказ выкатил.

– Да пришлось, – я тоже потер шею. – Во-первых, это ваше вознаграждение за миссию, ну, а, во-вторых, я не мог Цезаря дома оставить, а он слишком на фоне ваших кляч выделялся. Ну и иноземцам надо же пыль в глаза пустить, а хорошие кони – это всегда хорошие кони. У Волынского же кони такие, что и дарить королям не стыдно. Пришлось, правда, раскошелиться и отдать ему полностью конюший приказ, да указ о создании завода на его конюшнях выпустить, с половинным содержанием за счет казны. Зато он мне пообещал драгун полностью обеспечить и тяжеловозов для артиллеристов улучшить.

– М-да, щедр ты, государь, без меры, кони, на которых едем – вознаграждение за посольство свадебное, – Петька снова хохотнул.

Я же насупился. Да я не слишком уж балую своих ближников и не собираюсь этого делать, но мне пока на идейных везет. Хотя систему наград надо все-таки придумать, а то нехорошо как-то получается.

– Этих коней можно на племя пустить и неплохие заводы организовать, а ты говоришь, что не щедр я с вами, и, вообще, а как же чувство гордости за хорошо проделанную работу? – Теперь мы прыснули вместе. – Ты нашел газетные листы?

– Вот, в общем-то, ничего особенного, как поручил ты Репнину за Юдиным глаз да глаз держать, вроде срамоту больше про тебя не пишет. И вообще, штиль сдержаннее стал, это точно. Про переводчиков узнать не получилось, а перепечатывают листы, не поверишь, Петр Алексеевич, в Пруссии. Туда доставляют почтовыми курьерами юдинские поделки, и уже оттуда на разных языках оне разлетаются по всей Европе. Да еще и с добавками про своих.

– Ко мне Козловский приходил, просил разрешение на строительство большого бумажного завода под Москвой, грозится, что выйдет на небывалый уровень производства бумаги… – Я смотрел на огонь в камине, чувствуя, что начинаю засыпать. – В том числе и газетную бумагу обещал делать. Я разрешил, даже от налогов избавил, но часть бумаги на нужды государевы должны будут уходить по заниженным ценам, в том числе и для Юдина. Он все еще мечется по Москве, для своей придумки в виде книжного и газетного дома ищет здание?

– Ищет и даже про станки уже печатные успел с кем-то договориться. И таких же наглых и сующих нос во все дела молодцов начал подбирать, – Петька покачал головой.

– Молодец, правда, напомни мне, чтобы я намордник у какого собачника приобрел, коий на Юдина надевать время от времени буду. Но молодец, что уж тут сказать. Так развернуться за такой короткий срок. Вот что значит человек нашел свое призвание в жизни, – я потянулся. – Ладно, пойду-ка вздремну чуток, чтобы завтра поутру из седла не выпасть. А ты задумайся насчет конного завода, Петя, задумайся. Скоро через Пруссию поедем, там славных кобылок сможешь приобрести под стать твоему Грому. В Пруссии-то мы задержимся ненадолго, отдых коням дать не мешало бы, да и осмотримся потихоньку.

Под тихий бубнеж Петьки о несправедливости жизни я, посмеиваясь, вышел из его комнаты и направился к себе.

Когда я подошел ближе, то увидел, как из-под двери пробивается неяркий свет. Дверь запиралась только изнутри, и чисто теоретически попасть в нее мог каждый.

Рука сама легла на рукоять кинжала, который я вытащил, зажав обратным хватом, чтобы сразу в глаза не бросался, поднял повыше канделябр и лишь потом резко распахнул дверь, возле которой замер, остолбенев.

За столом сидела Лиза, перед ней были расставлены различные блюда, в которых я узнал те, что она везла с собой в качестве приданого. На блюдах лежала еда, в основном холодные копчености, которые мы взяли с собой, чтобы перекусить по дороге.

– Какого черта ты здесь делаешь? – прошипел я, убирая кинжал в ножны и поднимая канделябр повыше, чтобы осветить всю комнату.

– Петруша? А что ты здесь делаешь? – Лизка удивленно взглянула на меня, словно это я, внезапно перепутав комнаты, собираюсь к ней вломиться. – Я думала, ты приятно проводишь время с той… хм, графиней, с которой ты так ловко отплясывал на ассамблее.

– А ты что же, ревновать удумала? – я вошел в комнату, пинком закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, разглядывая тетушку. Она была в простом «домашнем» платье, простоволосая и явно готовилась ко сну.

– Если только немного, – она слабо улыбнулась. – Но я думала, что ты заночуешь в другом месте, и отправила Ксану за горячей водой, дабы совершить омовение перед сном, поэтому дверь не заперта была.

– Так, поправь меня, если я тебя неправильно понял, – сильно растягивая слова, проговорил я. – Это моя комната?

Она кивнула.

– Она была мне выделена, и здесь даже мои вещи лежат, в коих я спать собирался ложиться, все правильно?

Лиза снова кивнула.

– Тогда ответь уже на вопрос, что ты здесь делаешь?!

– Я есть хочу, – Елизавета насупилась, а затем снова посмотрела на стоящее перед ней блюдо, выбрала куриную ножку и принялась ее обгрызать. – На меня весь обед смотрел этот старый козел Август. Мне даже показалось, что еще немного, и он попробует меня облапить. У меня кусок в горле застревал, и я почти ничего за столом не съела. Да и комнаты мне выделили совсем недалеко от королевских покоев. Вот я и подумала, глядючи, как ты с графиней этой едва не в обнимку уходишь, что твоя комната будет сегодня свободна. Расположена она далеко от апартаментов высокой знати, и ежели я в нее проскользну незаметно, то вполне смогу спокойно остаток ночи до подъема проспать. А попробуй Август в мою опочивальню ломиться, да не найдя никого, сразу подумает, что я сладко провожу время с кем-то из сопровождения.

В это время дверь толкнули, и я вынужден был отойти в сторону, чтобы дать возможность личной служанке Елизаветы просочиться с ведром горячей воды в комнату.

– А вот это тебе зачем? – я указал на ведро.

– А это ты во всем виноват! – Лиза ткнула в меня пальцем. – Со своим дурацким указом! Мало того, что я вынуждена была все свои духи выкинуть, так еще и платья теперь женщины вынуждены шить из более легких материалов, а самые смелые уже и от фижм отказываться начали, чтобы платья чистить было удобнее и выглаживать. А все твои нюхачи, что указом возле каждого дома трясут. Но и этого мало, теперь я привыкла к омовениям, при-вы-кла! И теперь мне дурно становится, ежели я их пропускаю, мне даже Михайлов с плетью снится в такие ночи.

– Ну у тебя и фантазии, – пробормотал я. – Это вертеп какой-то. Я всего лишь хотел вас всех уберечь от ядов, которыми так удачно научились пользоваться, а теперь во всем виноват оказался. У одного не стоит и тошнит от местных барышень, второй фантазии срамные с Михайловым в заглавной роли спать не дают, а виноват в этом я. Просто отлично, – и я вышел, хлопнув дверью так, что Ксана вздрогнула и едва воду не пролила, которую наливала в это время в таз.

Постояв посреди коридора, я поплелся обратно к Шереметеву, комнаты которого находились как раз в тех самых уголках дворца, выделенных для знати. Практически во всех нишах, мимо которых я проходил, слышалась какая-то возня. Дворец, похоже, спать не собирался и предавался повальному греху. Если честно, то мне самому захотелось вымыться после всего увиденного и услышанного.

На мой стук в дверь снова выглянул Петькин денщик. Посторонившись, он дал мне пройти, после чего закрыл дверь, заперев ее, и побрел на свою кровать, которая была поставлена в гардеробной. Петька уже лежал в постели, но еще не спал. Раздеваться я полностью не стал, лишь стянул камзол, сапоги и снял перевязь. Оставшись в одной сорочке и штанах, я грубо ткнул удивленно смотрящего на меня Шереметева в бок.

– Подвинься, – после этого завалился поверх одеяла и практически сразу уснул, и мне в этот момент было наплевать, кто и что может обо мне подумать.

Глава 16

От замка Гогенцоллернов я вышел на Унтер-ден-Линден и огляделся по сторонам. Неподалеку от места, где мы сейчас стояли, раскинулся огромный парк, но мне он был в данный момент не интересен. Если информация, которую раздобыл Петька, верна, то нужно пройти по улице вдоль Цойгхауза и свернуть во второй поворот. Маленькая улочка, которой даже названия еще не придумали, должна закончиться тупиком, и вот тот дом, который этот тупик образует, нам и нужен. На схеме была схематически показана дверь, значит, вход в здание расположен со стороны тупика.

– Государь, разумно ли ночью ходить по городу? А коли на лихих людей нарвемся? Ежели их много будет, то я не смогу защитить тебя, – гвардейцу моей личной охраны, сопровождающей меня в этой поездке, было явно не по себе. Он вовсе не жаждал авантюрных вылазок и, вероятно, с ужасом представлял себе ситуацию, в которой в ходе уличной стычки я случайно погибаю, а он почему-то нет. В этом случае ему нужно будет или в бега подаваться, или руки на себя накладывать – все безболезненнее.

– Не пори чушь, Михайло!

На улице было темно, фонарей, освещавших Берлин, еще не было предусмотрено, во всяком случае здесь, где еще совсем недавно шло большое строительство большого арсенала для нужд огромной армии.

– Какие лихие люди могу быть возле Цойгхауза? Ай, зараза, – я с остервенением тряхнул ногой. Теперь я прекрасно понимаю, почему европейцы все остальным видам обуви отдавали предпочтение именно ботфортам. Во всяком случае то дерьмо, в которое я только что наступил, с малой долей вероятности внутрь сапога попадет.

Весна как-то слишком уж неожиданно заявила о себе, застав нас всех врасплох. Как только мы пересекли границу Речи Посполитой, так сразу же на нас обрушилось яркое солнце, заставившее вылезти из шуб и мехов. И все бы ничего, но в то время, как мы подъехали к границам Пруссии, начали падать дороги. Кто сказал, что в Европах были хорошие дороги? Я лично хочу посмотреть этому проходимцу в глаза. Хорошо еще, что тракт окончательно превратился в практически непроходимое грязевое болото, когда мы уже подъезжали к Берлину, но та пара оставшихся миль запомнилась мне надолго. Кареты и телеги толкали все вместе, я тоже не остался в стороне. Самое поганое наступало в тот момент, когда колеса кареты вроде бы начали выбираться на твердое покрытие, лошади, почувствовав облегчение, рвались вперед, и ты со всего размаху летишь прямо мордой в самую грязную и вонючую лужу, потому что карета – это единственное, что тебя держало в вертикальном положении.