«Вот как такое человеку запрещать!» – подумала Мура горько.
– Ладно, не жалейте, не одна я такая, – Пелагея Никодимовна легонько ткнула ее в бок, – уж если на что щедра наша власть во все времена, так это на женское одиночество. А вы, Марь Степанна, при муже, так рожайте. Потом спасибо скажете за добрый совет.
– И сейчас скажу, – улыбнулась Мура.
– Ну идите спать, а то носом клюете.
Мура вдруг поняла, что тоска испарилась без следа, а с ней и бессонница.
«И рожу, – подумала она, вытягиваясь в постели, неприятно нагретой спящим мужем, – вдруг я забеременела как раз. Пойду в отпуск по родам, а потом уволюсь, чтобы не слышать вообще никогда про это чертово кухонное воровство и про все остальное. Пусть лучше щечки, перетяжечки, пеленки… Виктор будет с колясочкой гулять, он детей любит. Материально, конечно, тяжело станет без моей зарплаты и талонов в спецбуфете. Ничего, прорвемся, не привыкать. Действительно, со всеми этими хлопотами подзабыла я, что такое для женщины настоящее счастье».
Отстояв на первой в жизни аппендэктомии, Катя удостоилась благосклонного кивка хирурга. «Слава богу, справилась», – подумала она, но, когда сняла стерильный халат, пришлось сесть на табуретку, так затряслись ноги. Оказывается, она всю операцию простояла, как натянутая струна, и мышцы не выдержали напряжения. «Ничего, ничего, – вспомнила Катя слова Таточки, – сначала тебе резинка от собственных панталон мешать будет, а потом освоишься. Мастерство дается опытом, а не с неба валится». Что ж, сегодня она во всяком случае не опозорилась. Правильно собрала стол, грамотно подавала инструменты, крепко заряжала иглодержатели, не забыла посчитать тампоны и инструменты… Кажется, ни одно ее действие не стало ошибкой, не нарушило ход операции, хотя окончательно расслабиться можно будет, только когда пациент поправится.
– Умница, – сказал хирург, столкнувшись с нею в коридоре. Без маски он оказался совсем еще молодым человеком, и, видно, для него самостоятельная операция тоже не стала еще рутиной, и хотелось поделиться радостью, что он так грамотно ее провел.
Катя поблагодарила и автоматически стала приседать в книксене (волнение пробудило древние инстинкты), но вовремя остановилась. И засмеялась своей оплошности.
– Нет, правда молодец, – хирург подмигнул и побежал дальше, не оглядываясь.
Катя улыбнулась ему вслед. Юность – время любви, как не забывает напоминать ей Таточка, но, черт возьми, как же приятно с мужчиной просто работать, просто общаться по делу, не доверяя свое сердце и всю жизнь. Когда тебя хвалят за то, что ты делаешь, и это признание твоих заслуг, а не предложение пойти в кусты! В институте тоже, в принципе, так было. В теории все они были товарищами, студентами, а большинство еще и комсомольцами без различия пола. Спрашивали с парней и девушек одинаково, и награждали тоже, но как-то выглядело это натужно, искусственно, по-ханжески даже. А здесь, на службе, – нет.
Замочив инструменты в дезинфицирующем растворе и сложив операционное белье для отправки в прачечную, Катя приступила к текущей уборке. Что-что, а эта часть работы была ей знакома досконально, два года санитарства превратили ее в виртуоза швабры.
Подоткнув юбку, она принялась мыть пол, напевая себе под нос «Песню о встречном».
Операционный день закончился, теперь все пациенты будут направлены в экстренный блок, или, как все его называют, «блок воиновской жены», хирургам тут больше делать нечего, и Катя не боялась, что ее застанут в таком, мягко говоря, неидеальном виде.
Она размахивала тряпкой в самом благостном расположении духа, отмывала самые дальние углы, как вдруг почувствовала, что атмосфера резко изменилась. Переполох не переполох, тревога не тревога, а как бывает в саду перед грозой, холодное дуновение ветра и шелест листвы. Захлопали двери, послышались быстрые шаги в коридоре, негромкие, но напряженные голоса, и вдруг дверь распахнулась.
– Ой, – сказала Катя, выныривая из-под стола с инструментами, – простите.
Человек на пороге громко хмыкнул. Белый халат, накинутый на нижнюю рубашку (в кителе врачи в операционную не допускались), развевался за спиной, как мантия. Поспешно одернув юбку, Катя быстро отступила в угол, так, чтобы оказаться в тылу у небольшой процессии, состоящей из незнакомца, старшей сестры, Надежды Трофимовны и сестры-хозяйки. Безжалостно топча только что намытый Катей пол, они подошли к окну и стали внимательно его разглядывать.
– Безобразие, – сухо сказал незнакомец, – просто безобразие.
Татьяна Павловна пожала плечами и потупилась, пряча недовольно поджатые губки. Катя молча наблюдала из своего угла, стоя со шваброй навытяжку, как солдат с ружьем. Незнакомец был среднего роста, но сухощавый, хорошего сложения, и рядом с менее крупной женщиной, наверное, казался бы высоким. Из-под сдвинутой на затылок шапочки выбивались черные как смоль волнистые волосы с небольшой проседью, а глаза, круглые, огромные, были светло-светло-серыми, почти прозрачными, с темным ободком вокруг радужки, что придавало незнакомцу немножко нереальный, инопланетный вид. В остальном лицо было как лицо, с упрямым подбородком, прямым носом и небольшими обветренными губами.
– Я бы назвал это саботажем, – продолжал он так же негромко. Глаза цвета тающего льда смотрели холодно, Катя поежилась. – Вы поймите, Татьяна Павловна, я бьюсь буквально за каждый мешок, даже кусок угля, и ради чего? Чтобы все мои усилия тут же выдувало в оконные щели, потому что вы не изволите законопатить рамы.
– Не изволим, – заявила старшая, и Катя невольно восхитилась смелости, с какой она дала отпор этому ледяному человеку.
– Отчего же, хотелось бы знать?
Катя тем временем задумалась, видел ли он ее пояс для чулок или все же она успела привести себя в порядок до того, как он обратил на нее внимание.
– Оттого, товарищ Стенбок, что это не входит в обязанности операционных сестер, – отчеканила расхрабрившаяся Татьяна Павловна.
– Что же входит в ваши обязанности, позвольте осведомиться? Замораживать пациентов? Доводить долю послеоперационных пневмоний до ста процентов? Или, рискну предположить, изучение влияния низких температур на заживление ран?
– Александр Николаевич, если вы не знаете обязанности операционных сестер, сходите в отдел кадров и почитайте. Заклейка окон – это работа санитарки, коих у нас страшный дефицит. Можно сказать, что их вообще нет.
– Да? А это кто? – незнакомец повернулся к Кате. Она снова начала машинально приседать в книксене, и снова опомнилась, остановилась.
– Это наша сестра, одна из лучших, между прочим, – внезапно сказала Татьяна Павловна, – личная помощница самого Константина Георгиевича. И вынуждена выполнять санитарскую работу, потому что если не сделать сегодня уборку, то завтра мы не имеем права принимать пациентов.
– Вот видите!
– Что я вижу?
– Если лучшая сестра не гнушается санитарской работой, то все могут собраться и сделать! Татьяна Павловна, у меня для вас плохие новости. Если вы вдруг не знаете, надвигается зима, время года, для которого характерны такие погодные явления, как снега и морозы. Здесь уже холод, а в декабре вообще невозможно будет находиться.
– Да. Поэтому ваша задача – найти нам санитаров.
Стенбок фыркнул:
– Легко сказать!
– Вот именно. Работа тяжелая, а платят копейки. Так человек лучше на завод пойдет, там хотя бы будет рабочий паек получать, а не служащий.
– Видите, Татьяна Павловна, вы требуете невозможного.
– И вы тоже, Александр Николаевич. Я не могу заставлять своих подчиненных делать работу, которая не входит в их обязанности и за которую они ни копейки не получат. Я права на это не имею, как большевичка!
– Н-да? А почему у воиновской же… то есть в операционном блоке номер два все окна заклеены и тепло? Как Элеонора Сергеевна вышла из этого затруднения? Насколько я знаю, у нее проблема санитаров стоит тоже весьма остро?
Татьяна Павловна пожала пухлыми плечами.
– Так, – сказал Стенбок, окинув Катю строгим взглядом. В операционной воздух был и правда ледяной, но поежилась она не от холода. – Мы сейчас соберем личный состав, пригласим сюда товарища Воинову и парторга. Пусть они вам расскажут, что такое труд во благо человека и как в таких спорных случаях должны поступать настоящие большевики. Сбор в коридоре через пять минут.
Чеканя шаг, он вышел, и Катя вдруг заметила, какая у него осанка. Корсетная, так называла это Таточка. Раньше Катя такие спины встречала только у бывших царских офицеров, которые в ее детстве порой приходили в дом на правах друзей семьи или бывших однополчан отца, а потом как-то исчезли, растворились во времени…
Пяти минут Кате хватило, чтобы домыть пол и привести себя в порядок. Она вышла в коридор к остальным сестрам и хмурой Татьяне Павловне со свежей прической под шапочкой и в чистом халатике. Сначала по своему обыкновению встала в последних рядах, но почти против своей воли просочилась вперед, благо никто из товарок не возражал. Почему-то ей вдруг показалось важным, чтобы этот загадочный ледяной Стенбок увидел, что она не замарашка, а аккуратная и компетентная сестра.
Быстрым легким шагом прибежала Элеонора Сергеевна, улыбнулась Кате, мимоходом погладила ее по плечу своей большой теплой рукой, подошла Павлова. Чтобы попасть в операционный блок, ей пришлось снять платье, надеть халат прямо на белье, и из разреза выглядывали костлявые коленки в старушечьих нитяных чулках цвета мокрого песка.
Последним вошел Стенбок, хмурясь и плотно сжав обветренные губы. К этому моменту Кате уже сообщили, что это начальник клиник, сухарь, грубиян и редкая сволочь.
– Итак, – произнес он, – я все еще не хочу произносить громких слов, но налицо как минимум недобросовестное исполнение своих обязанностей. Татьяна Павловна, расскажите, пожалуйста, почему вы саботируете такое необходимое дело?
– Я уже объяснила.
– А я объяснил, что ситуация с младшим персоналом крайне сложная. Санитарок нет, взять негде, а окна должны быть на зиму закрыты.