вдруг враги снова нападут? Вдруг выстрел в Кирова – это только начало диверсии?
Воинов странно взглянул на нее:
– Что ж, возможно… Маловероятно, но не невозможно… А мы, стало быть, выставляем детей вперед, чтобы показать, как нам не страшно. Эх, Мария Степановна, ненавижу лгать, но ради такого дела возьму грех на душу, попробую уговорить вашу Ниночку.
Воинов погасил папиросу и вышел к Нине, которая быстро и сноровисто вытирала чистые тарелки пожелтевшим и размягчившимся от старости льняным полотенцем.
– Собираешься завтра идти, Ниночка? – спросил Воинов как бы между прочим.
– Конечно! – Нина просияла. – Меня выбрали.
– О! Как же иначе, ты ведь круглая отличница и примерная пионерка.
Нина потупилась и принялась сильнее тереть тарелку. Она всегда смущалась, когда ее хвалили.
– Ты молодец, Ниночка, молодец. Мы всегда просим Петра Константиновича, чтобы он на тебя равнялся, но пока сама видишь… – Воинов засмеялся, а Мура растерялась, не понимая, куда он клонит.
– Он ничуть не хуже, чем я, просто математика ему плохо дается. – От смущения слова прозвучали слишком сурово, но Воинов не обиделся.
– Ниночка, а не думаешь, что если ты больше всех достойна, то тем более надо уступить?
Нина аккуратно поставила сухую тарелку в буфет и с недоумением взглянула на своего собеседника:
– Что вы имеете в виду, Константин Георгиевич?
– Нина, понимаешь, иногда надо протянуть руку помощи кому-то, кто не так хорош, как ты. Чуть-чуть потесниться, помочь человеку развиться. Понимаешь меня? Дать ему то, чего он еще недостоин, чтобы он стал достоин. Как бы авансом, понимаешь?
– Но если он еще не заслужил?
Воинов вздохнул:
– О, дорогая моя, тут мы с тобой вступаем на скользкую дорожку… Как понять, кто заслужил, кто нет, какие критерии и, главное, судьи кто? Ты, например, возьмешь на себя ответственность отделить достойных от недостойных?
– Это у нас решает совет отряда, – сказала Нина.
– Ну хорошо, хорошо. Но иногда, а точнее часто, надо верить в человека и помогать ему. Если он скотина последняя, то твоя помощь ничем его не обрадует, а если хороший, то может и окрылить. Вообще если человеку почаще напоминать, что он хороший, то он обязательно улучшится. Закон природы.
– А если плохой – ухудшится?
– Совершенно верно, Нина. Короче говоря, подумай, не следует ли тебе уступить свое место в траурной колонне какому-нибудь менее заслуженному пионеру?
Нина вздернула подбородок:
– Мне? Почему это?
– Потому что ты и так, прости за грубость, но практически идеал, – улыбнулся Костя, – а твоим товарищам есть куда расти. Ниночка, милая, я понимаю тебя. Весь город хочет проститься с Сергеем Мироновичем, но это, сама понимаешь, невозможно. Каждому ленинградцу есть за что поблагодарить товарища Кирова, но многие уступили свое право ради вас, детей, чтобы тридцать тысяч самых достойных школьников проводили его в последний путь. Нина, ты верная большевичка, Киров и так останется в твоем сердце, а для другого ребенка прощание с Сергеем Мироновичем может стать откровением, переломным моментом в жизни.
Нина нахмурилась:
– А Петя тогда почему идет?
– Потому что Петя шалопай и будущий солдат.
Она аккуратно сложила полотенце:
– Я не знаю, Константин Георгиевич… Никогда не думала о том, что надо уступать. Нет, еду там, или учебник, или деньгами поделиться, это я знаю, но почему уступать честь, которой я добилась?
– Не всегда, детка, далеко не всегда надо так поступать, а лишь в исключительных случаях, – перебил он, – и сейчас как раз такой. Помнишь, ты рассказывала, как мама привозила срочные документы Кирову домой, а тебя было не с кем оставить, и он угостил тебя конфетками?
– Да, полный карман насыпал, – на строгом и печальном личике промелькнула тень улыбки, – но я тогда маленькая была, больше о конфетках думала, чем о нем.
– Ну все равно. Запомни его живым, а проститься пусти тех ребят, у которых никогда не было возможности с ним повидаться. Вот я, например, не ходил вместе с коллегами, но не потому, что не скорблю, а потому что знаю, что моим товарищам это тоже важно. Я уступил свое место в колонне именно потому, что безмерно любил и уважал его, и знаю, что буду всегда помнить. А вообще, Нина, лучшая память о мертвых – это добро, которое ты делаешь живым. – Воинов вздохнул. – Ты скажешь, фу, банальность, слова, затертые до дыр, но с правдой так часто бывает. Поэтому мне кажется, что лучше всего ты почтишь товарища Кирова, если позволишь проститься с ним тому, кто об этом мечтать не мог.
– Мама? – дочка нерешительно взглянула на нее.
Мура вздохнула:
– Ниночка, сейчас я согласна с товарищем Воиновым. Настоящий коммунист должен делиться с товарищами не только лишним, но и самым нужным и дорогим, иначе это не коммунист, а… – Она задумалась, подбирая подходящее слово.
– Фарисей, – подсказал Константин Георгиевич.
– Вот-вот. Но вопрос сложный, поэтому, дочка, решать только тебе самой.
Нина задумалась. Мура замерла в ожидании, что скажет Нина, а Воинов стал наполнять чайник.
– Хорошо, я не пойду, – вздохнула дочь.
– Вот и умница, – оставив чайник, Воинов небрежно погладил Нину по голове, а другой рукой крепко взял Муру за локоть и вывел в коридор.
– Теперь срочно бегите к учительнице, – зашептал он, – и скажите, что вы видный партийный руководитель и не можете позволить, чтобы пошли слухи, будто вы пропихнули дочь в колонну своим авторитетом. Ну вы поняли суть.
Мура энергично кивнула.
– Спасибо, товарищ Воинов, спасибо!
– Пусть вместо Ниночки возьмут Ваню Ворошилова. В случае чего шансов уцелеть у него побольше, чем у вашей девочки.
– Да уж, – кивнула она.
«И то правда, Ваня огромный второгодник, просто славянский шкаф. А главное, не мой сын».
Вернувшись в комнату, она открыла скрипучий покосившийся гардероб и стала переодеваться за дверцей. К учительнице следовало явиться в приличном виде, а не в домашнем платье, пропахшем кухней.
– Добегу до Натальи Андреевны, – сказала она мужу, сидящему в кресле с книгой.
– Что случилось?
– Ничего, просто уточнить насчет завтра.
Виктор кивнул:
– Да, жаль, конечно, целый день тратить на прощание, но ничего не поделаешь, мы должны выразить скорбь и единство.
– Надень завтра шерстяные носки.
– Тогда мне ботинки будут тесны, и я только хуже замерзну.
– Надень сапоги.
– Пожалуй. Достанешь?
Она кивнула.
– И все-таки, Мурочка, прошу тебя, досаливай пищу.
– Что?
– Ты очень мало кладешь соли, между тем солить в процессе приготовления совсем не то, что солить готовое блюдо.
Мура в этот момент застегивала пояс на юбке и вдруг поняла, что не может попасть крючками в петельки, потому что у нее от злости трясутся руки.
– Соль вытягивает вредный жир, – наставительно продолжал муж, – ты не посолила вовремя рагу, и у меня от этого заболел живот.
– Витя, это было неделю назад!
– А живот болит до сих пор.
– Ну хорошо, я буду солить. – Крючки наконец застегнулись, но теперь никак не хотели поддаваться пуговицы на блузке.
– Пожалуйста, не пренебрегай этим моментом. Это важно.
Мура выскочила из-за шкафа расстегнутая.
– Слушай, Витя, а почему именно сейчас?
– Что?
– Почему именно сейчас ты завел этот разговор? Сегодняшний ужин вполне удовлетворял всем солевым стандартам!
– Не сердись, пожалуйста. Все же я твой муж и имею право рассчитывать, что жена будет готовить мне пищу если не вкусно, то хотя бы с соблюдением всех санитарных норм.
– Да я не сержусь, – сказала Мура, что было неправдой, – мне просто интересно, почему именно сейчас? Когда наш вождь злодейски убит, и мы не знаем почему и как на это ответить? Когда я вторые сутки не сплю, а домой прибегаю урывками? А? Неужели нельзя было найти более подходящего момента? Почему именно сейчас? Я с ума схожу от тревоги за дочь, за нас за всех! – Она чувствовала, что начинает кричать, но не могла остановиться: – Я понятия не имею, что будет завтра, какие головы полетят, какие останутся! Меня отпустили побыть с семьей, и то только потому, что живу в пяти минутах от работы, а фактически я на казарменном положении, и черт знает, сколько оно еще продлится! Я на пределе, а ты вспомнил про какую-то вонючую соль! Именно сейчас!
– Потому что живот от твоей готовки у меня болит именно сейчас, – сказал Виктор ласково, – и я должен тебе напомнить, что ты не только партийный работник, но жена и мать. Дома тоже у тебя есть определенные обязанности, а не только на службе. Я и так уж терплю, но когда дело касается моего здоровья…
«Он прав, прав», – подумала Мура с тоской, сжала кулаки, выдохнула и растянула губы в улыбке:
– Прости, дорогой, ты прав. Только я поняла тебя с первого раза, вот и вспылила, когда ты начал сто раз повторять.
Муж подошел, ласково обнял:
– И ты меня прости. Ах, Мурочка, сжигает тебя эта руководящая работа. Не хочешь сменить ее на что-то попроще? Сразу бы поубавилось поводов себя изводить.
Она кивнула. Что ж, действительно, не лучше ли выпрыгнуть из этой утлой лодочки, которую безжалостно швыряет по волнам генеральной линии, когда вчерашний герой революции сегодня становится ее злейшим врагом, вчерашние победы – «головокружением от успехов», вчерашние незыблемые доктрины – злобным выпадом оппозиции? Неизменно только одно – великий вождь Сталин, который мудро предвидел все эти штормы и виражи. Задним числом, конечно, предвидел, ну да не суть.
Ах как хочется выскочить из этой лодки, только некуда. Такие кадры, как она, нужны. «Если не для работы, так для уничтожения», – вдруг отчеканил ехидный голос у нее в голове. Мура поморщилась. Дожила, уже галлюцинации начинаются и несут всякую чушь. Переволновалась она просто за дочь. Слава богу, Нина обещала не ходить, осталось с учительницей договориться, и все, камень с души долой. Один. Но успокаиваться рано, пока не раскроют убийство Кирова, вся партийная верхушка под прицелом. Не мог же этот Николаев один, сам по себе, просто так стрелять. Явно заговор врагов советской власти.