– Стенбока, что ли, опять скрутило? – спросила старшая. – Немудрено, когда бедняга двое суток гоняет по морозу туда-сюда словно безумный. Спать ни разу еще, кажется, не ложился…
Воинов кивнул:
– Слава богу, благодаря усилиям Александра Николаевича и таких, как он, ничего плохого не случилось за эти двое суток.
– А могло бы.
– Ой, не говорите. Мы с женой все утро места себе не находили, пока Петр Константинович не вернулся с траурной процессии.
– А я-то думаю, что вы все утро ходите мрачнее тучи… – Татьяна Павловна застыла над стерильным столом, задумчиво позвякивая длинным пинцетом.
– Вы уж простите.
– Все в порядке, Константин Георгиевич. Я бы так вообще с ума сошла, – пинцет запорхал над рядом пункционных игл, – ладно, дам ему самую лучшую, как для себя. Войдет как в масло.
– Господь вознаградит вас, дорогая Татьяна Павловна.
– Ну да, от вас-то со Стенбоком не дождешься, – фыркнула старшая.
Взяв стальную корзиночку с завернутым в стерильную простыню набором и бутылкой новокаина, этикетка на которой была прочитана минимум пять раз во избежание ошибки, Катя отправилась следом за Воиновым в кабинет начальника.
«Вот еще один наглядный пример Таточкиной правоты, – думала она по дороге, семеня следом за Воиновым как покорная восточная жена, – ходит человек строгий и насупленный, и сразу мысли: ах, это он на меня обижается, это я что-то сделала! Или ничего не сделала, а он неправильно понял мои благородные порывы и вообще не ценит! Хочется или немедленно загладить свою непонятную вину или самой обидеться. А всего-то надо вспомнить, что у человека есть своя собственная жизнь, никак с тобой не связанная!»
Изрядно поплутав по широким и узким, высоким и низеньким коридорам, они наконец дошли до кабинета Стенбока, как показалось Кате, слишком скромного для его должности.
Александр Николаевич стоял, облокотившись на стол. Когда они вошли, он выпрямился, охнул и побледнел.
– Спокойно, без резких движений, – Воинов ласково придержал его за плечо, – помощь близка.
– Благодарю, Константин Георгиевич, – Стенбок перевел взгляд на Катю, – добрый день, товарищ… э…
– Катя, моя новая сестрица.
– А Цербер где?
– Где надо, – буркнул Воинов, пробуя на прочность ближайший стул, – ну вот, Александр Николаевич, разоблачайтесь и садитесь, как на коня. Дело вам знакомое.
Стенбок потянул руку к пуговицам кителя, но сразу опустил, покосился на Катю и кашлянул. Если бы это был другой человек, Катя сказала бы, что смущенно.
– Как-то, знаете ли, неловко… при юной девушке…
– Отставить! Тут нет девушек, а только пациенты и медицинские работники, и вы, Александр Николаевич, знаете это не хуже моего.
– Да-да, конечно, – Стенбок стал расстегивать китель, – простите, Константин Георгиевич, что побеспокоил вас, только…
– Ни слова больше.
– Мне бы до двадцати двух продержаться, когда поезд тронется, а дальше хоть трава не расти, – Стенбок попробовал снять китель, но тут же охнул и поморщился.
Катя подбежала, помогла, аккуратно стянула китель с плеч и повесила на спинку стула.
– Благодарю вас, – сказал Стенбок, оставшись в нижней рубашке, на фоне белизны которой его бледность показалась Кате пугающей.
– Да ты, похоже, не сядешь, – вздохнул Воинов, – тебе сейчас надо отлежаться на жестком, а не блокаду делать.
– Сяду, сяду. Нет таких крепостей, которые бы не взяли мы, большевики.
– Ваш героизм, дорогой Александр Николаевич, всем известен, но в данном случае он бесполезен и даже вреден. Сами знаете, блокада – это временная мера.
– В нашей профессии постоянного вообще мало, – вздохнул Стенбок, крошечными шагами перемещаясь вокруг стула, – до десяти вечера новокаин поработает, и с меня довольно.
– Ну не сядете вы, Александр Николаевич, не сядете, – увещевал Воинов, – и поверьте, оно того, в общем-то, не стоит. Отпустит после блокады на пару часов, а ближе к ночи так взвоете, что морфия у меня запросите.
– Вот уж нет, спасибо. Насмотрелся я на товарищей, которые не могли потом отказаться от этой заразы.
Воинов легонько провел пальцами по спине Стенбока, сморщился и покачал головой:
– О… У вас так мышцы напряжены, что я, пожалуй, иглу сломаю. Вот уж правда, Катенька, нет хуже пациента, чем пациент-врач. А когда это еще твой начальник, можно смело пойти и застрелиться. Давайте-ка мы вот что, – он положил ладонь на телефонный аппарат, – назначим этот прибор вашим орудием производства на сегодня, а вас положим на этот вот диванчик…
Воинов похлопал по сиденью узкого кожаного дивана с высокой готической спинкой:
– Достаточно жесткий.
– Надо что-то постелить, – пискнула Катя.
– У меня есть белье в шкафу, – указав рукой на шкаф, Стенбок тут же охнул.
– Все, все, не шевелитесь. Стойте, как статуя командора, – скомандовал Воинов. – Нет, Александр Николаевич, для блокады у вас слишком далеко зашло. На данной стадии я прописываю вам покой, покой и еще раз покой.
– И упокой, – мрачно заметил Стенбок, – вы, Константин Георгиевич, видимо, не понимаете, что город сейчас как пороховая бочка. Рванет в любой момент, и тогда только грамотная организация медицинской помощи выведет к минимуму количество жертв.
– Давайте так. Вы на диване в обнимку с телефоном, а я где-то поблизости. – Воинов по-хозяйски достал из узкого скрипучего шкафа стопку белья, пахнущего лавандой, и подал Кате. – Уверяю вас, если что-то произойдет, Александр Николаевич, дежурная служба полностью готова к массовому поступлению раненых, а на место событий вместо вас выдвинусь я, только прикажите.
– Да, пожалуй, это выход, – кивнул Стенбок, – ваш боевой опыт не уступает моему.
– Вот именно, дорогой мой, вот именно, – приобняв хозяина кабинета за плечи, Воинов осторожно повел его к дивану, – сейчас Катя постелет, я вас уложу поудобнее и принесу капелек.
– Каких?
– Господи, Александр Николаевич, я же хирург, откуда я знаю каких? – фыркнул Константин Георгиевич. – Каких терапевты накапают, таких и принесу. Вопросики задаете…
Катя подоткнула простыню во все щели, чтобы не сбивалась, и разгладила до зеркального состояния. Взбила подушку.
– А у меня с собой пуховый платок, – расхрабрилась она вдруг, – если вокруг талии повязать?
– Катенька, солнце, что же ты молчишь! Неси скорее! – вскричал Воинов. – Это практически панацея!
– Или все-таки блокаду? – включился Стенбок. – Один укол, и минимум на три часа я огурчик.
– В такое острейшее воспаление иголкой тыкать? – фыркнул Константин Георгиевич. – Ах, Александр Николаевич, вы начальник, но диплом врача худо-бедно имеете, должны понимать, что блокадой мы выиграем битву, но проиграем войну. Нет уж, Катенька, давай беги за платком, да уноси новокаин с глаз подальше.
Катя боялась, что заблудится в лабиринте коридоров, и так оно, в общем, и произошло. Пришлось три раза спросить дорогу, зато обратный путь дался ей без особенных затруднений.
Когда она вернулась с платком, Стенбок лежал в кабинете один.
– Кусается? – требовательно спросил он с порога.
Катя покачала головой:
– Почти что нет.
– Точно?
Она кивнула.
– Ну хорошо. – Стенбок приподнялся на локте и поморщился.
– Лежите, лежите, – захлопотала Катя, – не шевелитесь, пожалуйста. Я сама сейчас все сделаю.
Он снова лег на спину и выдохнул.
Волнуясь почему-то, Катя откинула одеяло. Александр Николаевич лежал в галифе и нижней рубахе.
– Позвольте, – сказала Катя сиплым голосом и аккуратно подняла рубашку, открыв мускулистый живот с симпатичной темной шерсткой и грубым рубцом, проходящим сквозь нее, как дорога через поле.
– Давайте я все-таки сяду, – произнес Стенбок так же сипло.
Опомнившись от странного наваждения, Катя решительно покачала головой:
– Вам все равно придется на меня опираться, так что давайте лучше сделаем все по правилам.
Катя надеялась, что это прозвучало строго и компетентно.
Она помогла Стенбоку повернуться на бок, подсунула под спину аккуратно сложенный платок, потом, в точности как учила в институте, вернула пациента в исходное положение, вытянула второй конец платка и завязала на животе со шрамом-дорогой.
– Вот и все, – Катя накрыла Стенбока одеялом до подбородка.
– Вы волшебница.
– Простите, немножко пахнет камфарой, – спохватилась она, – просто мы с бабушкой использовали платок исключительно в медицинских целях, а сегодня она мне его дала, чтобы на прощание сходить. Но меня оставили дежурить.
– А платок пригодился.
– Да, – кивнула Катя и отошла к двери.
– Катя? – окликнул он, когда она уже взялась за дверную ручку.
– Да?
– Вы не могли бы… Впрочем, бегите, а то еще получите от Татьяны Павловны нагоняй за отсутствие на рабочем месте.
Катя выпрямилась:
– Ничего страшного, Александр Николаевич, если вам что-то нужно, я сделаю. У нас в операционной пока затишье.
– Не беспокойтесь, Катя. Сейчас придет Воинов с каплями, и он-то уж у меня побегает, ведь над ним нет столь суровой начальницы, как ваша старшая, – Стенбок улыбнулся, – идите спокойно. Должен признаться, что мне уже значительно легче благодаря вашим хлопотам. Спасибо.
Катя побежала к себе теперь уже знакомой дорогой. На сердце было легко и радостно, как будто наступила уже весна.
Мура вернулась к себе в кабинет после обхода дежурных служб. Старые часы с трещиной по белому фарфоровому циферблату показывали без пяти шесть. Мура вздохнула, посмотрела в окно, где за стеклом разливалась сплошная тьма, и приложилась ухом к часам, вдруг остановились? Нет, механизм тикал мерно и убедительно.
До отхода поезда, в котором тело Кирова повезут в Москву, оставалось целых четыре часа. Три спокойных, и последний самый опасный, когда процессия двинется из дворца Урицкого, бывшего Таврического, на вокзал. В движении регулировать народные массы всегда сложнее, больше возможностей для провокаций и даже, упаси господи, террористических актов. Власти это понимают, даже площадь Восстания на всякий случай перегородили танками, но все равно, вздохнуть спокойно можно будет, лишь когда останки вождя покинут город.