Мура с тоской посмотрела на Виктора. Симпатичный, сытый мужчина в расцвете лет, сидит, читает журнал, в котором печатают интеллигентные произведения для интеллигентных людей, а не всякую дешевку. Читает с удовольствием, понимает тонкие смыслы, наслаждается красивым языком… «Господи, как же я хочу тебя любить! – чуть не выкрикнула она вслух. – Дай мне хоть что-то, хоть малую малость, за которую я могла бы зацепиться! Я хочу гордиться тобой, радоваться за тебя, доверять тебе, а вместо этого радуюсь, когда ты задерживаешься на службе. Позволь, пожалуйста, мне полюбить тебя снова! Снова ли?»
Мура смотрела на Виктора, который, посчитав вопрос решенным, опять взял журнал. И не могла понять, почему вышла за него замуж. Черт возьми, у нее не сохранилось даже воспоминаний о том, как она была влюблена. Только о грубых руках и теле, таком тяжелом, что во время совокупления Муре всегда казалось, будто на нее упал труп.
– Не хочешь, сиди, а я пойду, – сказала она.
Виктор пожал плечами:
– Твоя воля.
– Не хочу, чтобы говорили, будто я зазналась.
– Ты просто хочешь выпить.
– Да, хочу! И выпить, и закусить огурчиком Пелагеи Никодимовны, и помянуть человека, черт возьми, хочу.
– Так ты верующая у нас?
– Веры нет давно, а традиции остались и требуют свое.
Мура вышла из комнаты, с трудом не хлопнув дверью, и вернулась в кухню, где Сосновский вовсю рекламировал какой-то весьма подозрительный напиток.
– Чистейший ректификат на клюкве! – восклицал он с восторгом, потрясая бутылкой, в которой плескалась густая жидкость рубинового цвета. – Нектар и амброзия, напиток богов!
Воинов, слава богу, сказал, чтобы он потчевал своим напитком богов именно богов, а не простых смертных, среди которых дамы и один товарищ с синдромом мальабсорбции.
Бормоча, что товарищи ничего не понимают в высоком искусстве употребления казенного спирта, Сосновский убрал свою клюковку под стол. Мура начала было про усталость мужа и его срочную работу, но ее не дослушали. Кажется, никто не расстроился, что Виктор не пришел.
Разлили по рюмкам проверенной настойки Пелагеи Никодимовны и выпили не чокаясь.
– Земля пухом, – произнес Воинов.
Сосновский вздохнул и закусил огурчиком.
– Умел покойник вдохновлять людей, – сказал он с улыбкой, – не отнимешь.
– Враги отняли, – буркнула Мура.
– Думаете, враги? Троцкисты? – Пелагея Никодимовна подцепила вилкой маринованный грибок Элеоноры Сергеевны.
Он выглядел так аппетитно, что Мура тоже взяла.
– Конечно, враги. Троцкистско-зиновьевская оппозиция, кто же еще, – отчеканила она.
– А я слыхала, что этот Николаев Кирова из ревности убил. – Пелагея Никодимовна, наверное, понимала, что не стоит такое говорить вслух в присутствии партийного работника, но женская тяга к сплетням пересиливает все, даже инстинкт самосохранения. – Вроде он их застал на горячем, и прямо во время этого дела Кирова и порешил!
Мура встрепенулась, но ее опередил Воинов:
– Никодимовна, ну зачем вы повторяете всякую дичь!
– За что купила, Георгич, за то и продаю. От себя ничего не выдумала.
Воинов поморщился:
– Не знаю, где вы это слыхали, но это бред собачий, и ничего больше!
– Да? Откуда такая уверенность, Константин Георгиевич? – вмешался Сосновский.
«Оттуда, что мы сейчас все вместе поедем в Большой дом за такие разговорчики», – хотела сказать Мура, но вместо этого потянулась за следующим грибочком.
– Помилуйте, Василий Яковлевич, мы скромные преподаватели высшей школы, и то двадцати четырех часов в сутках нам не всегда хватает, а у Сергея Мироновича забот было в тысячу раз больше, чем у нас с вами. Вы представьте себе на минуточку, какого масштаба стройки он поднимал, какие производства запускал! Тут уж, знаете ли, ни времени ни сил за девочками бегать не остается даже у записного ловеласа, а Киров был хороший семьянин.
– Ах, не судите о людях по себе, – засмеялся Сосновский.
– А я и не сужу. Просто слухи живучи, и мне противно, что к имени достойного человека прилипает такая грязь безо всяких реальных оснований.
– Вот именно, – сказала Мура.
– Сами подумайте, – продолжал Воинов, – если что можно точно сказать о служебном романе, так это то, что о нем узнают сразу, порой еще до того, как любовники переспят.
Сосновский засмеялся, а Пелагея Никодимовна многозначительно покачала головой. Мура потупилась, хотя у нее не было служебного романа.
– Насколько нам известно из материалов следствия, Мария Степановна не даст соврать, Николаев давно планировал убийство.
– Верно, Константин Георгиевич, – кивнула Мура, – еще в октябре его задерживали возле дома Кирова, но отпустили, потому что все документы были в порядке. И потом уже, после преступления, при обыске вроде бы нашли дневники и планы покушения, свидетельствующие о том, что он тщательно готовился. Это был заговор врагов.
– Заговор не заговор, а если Николаев хотел убить Кирова из ревности еще в октябре, то по Смольному уже тогда должны были ходить слухи о романе Сергея Мироновича с его женой, поскольку она тоже работала в обкоме. Но ведь ничего такого не было, Мария Степановна?
– Не было.
– И до вас, Никодимовна, обязательно бы донеслось, – улыбнулся Воинов, – еще при жизни Кирова вы бы в очереди почерпнули, что у Мироныча шуры-муры с сотрудницей Смольного. Слыхали что-то такое?
Отрицательно покачав головой, Пелагея Никодимовна наполнила рюмки.
– Ну вот, – продолжал Константин Георгиевич, – а уж эта водевильная трактовка, что муж якобы застукал на горячем, и в аффекте застрелил, это вообще ни в какие ворота! Киров, конечно, не такой великий гений всех времен, как Иосиф Виссарионович, но дверь кабинета перед прелюбодеянием ума хватило бы закрыть.
Элеонора Сергеевна улыбнулась:
– Берите грибочки.
– Это божественно, – хором воскликнули Мура и Сосновский.
– А самое главное, – сказал Сосновский, прожевав гриб, – я видел протокол вскрытия, и повреждения лобной области ясно говорят о том, что человек упал с высоты собственного роста. Поэтому, простите, дамы, за натурализм, версия, что он в момент выстрела лежал на женщине, не имеет никакого отношения к реальности.
– Сергей Миронович пал жертвой заговора, – сказала Мура, поднимая рюмку.
– Заговора, да. – Воинова тоже подняла рюмку и, прячась за нею, улыбнулась холодно и зло.
Мура поняла, что она имеет в виду, и что, будучи психически здоровым человеком, ни за что не произнесет вслух. В городе осторожно бродили слухи о том, что Кирова убили по приказу Сталина, который увидел в более молодом, деловом и обаятельном Сергее Мироновиче серьезного конкурента. «А заодно и казус белли, – вдруг подумалось ей с пугающей ясностью, – надо же чем-то оправдать уничтожение всех своих противников и конкурентов».
Мура залпом выпила и тряхнула головой, прогоняя дикие, недостойные партийного работника мысли.
– Не было никакого заговора, – сказал Воинов тихо, – а были хаотичные и непредсказуемые действия психически больного человека, которые именно в силу своей непредсказуемости привели его к реализации его болезненных идей.
– А вы почему так уверенно ставите диагноз? – спросила Мура.
Воинов пожал плечами и улыбнулся:
– Мария Степановна, сейчас не Средние века, хирург нынче считается врачом, а не цирюльником, и имеет право разбираться не только в своей узкой области. Не будучи психиатром, я не лезу в дебри душевных расстройств, но при такой яркой клинике моих знаний вполне достаточно. Смотрите, человек, отец семейства, имеющий на иждивении двоих маленьких детей, больше полугода не работает, а мечтает о великих должностях, не имея на это, в общем-то, реальных оснований. Здоровый человек так не поступит, ибо понимает обязательства перед семьей и свои реальные возможности, то есть ориентируется в месте, времени и собственной личности.
– Если каждого дармоеда в психи записывать, то никаких врачей на них не хватит, – вздохнула Пелагея Никодимовна.
– Согласен. Есть просто сволочи и пропойцы, сидящие на шее жен, но они обычно убивают своих собутыльников и тех же жен, а не крупных партийных деятелей. И если убивают, то внезапно, по пьянке, а не носятся с этой идеей, как с писаной торбой. Едем дальше. Поведение во время убийства. Вместо того, чтобы попытаться скрыться, что ему при наличии заряженного оружия было бы не так сложно сделать, Николаев совершает попытку суицида, а затем падает в глубокий обморок, потребовавший его помещения во вторую психиатрическую больницу, где ему и надлежало находиться до сих пор.
– А если он притворялся? – спросила Мура.
– Зачем?
– Чтобы мы именно приняли его за психа-одиночку и не стали искать его сообщников.
Воинов задумался, а Пелагея Никодимовна вновь наполнила рюмки, разлив остатки настойки с аптекарской точностью.
Мура поднялась с табуретки и достала из шкафчика раскритикованную воблу.
– Закусывайте, пожалуйста.
– О! – воскликнул Сосновский, плотоядно потирая руки, отчего в кухне остро запахло формалином. – Сейчас мы ее…
– Давайте лучше я сама, Василий Яковлевич, – мягко заметила Мура, – Элеонора Сергеевна, можно попросить ваш острый нож?
Воинова кивнула, и Мура, быстро удалив засохшие внутренности, нарезала воблу на тонкие полосочки и красиво разложила на своей любимой тарелочке с цветами.
– Мне такая трактовка не приходила в голову, – Константин Георгиевич нахмурился, – вы думаете, Николаев симулировал сумасшествие, чтобы его признали невменяемым, и хотел таким образом избежать суда, а заодно и обрубить все нити к сообщникам, ибо всем известно, что сумасшедшие всегда действуют самостоятельно, в одиночку, повинуясь своим галлюцинациям и больной логике, которую здоровые люди постичь не в силах.
– Выражение псих-одиночка не зря пошло в народ, – усмехнулся Сосновский.
Воинов покачал головой:
– Да, Мария Степановна, пожалуй, это аргумент. Матерый враг мог выбрать такую тактику. Только Николаева сразу после убийства Кирова осматривали лучшие психиатры города и сочли острую психотическую реакцию вполне реальной. И потом что ж, он за полгода начал притворяться, выкидывая одно коленце за другим? Со скандалом исключили из партии, со скандалом восстановили, не слишком ли громоздкая и неочевидная имитация сумасшествия?