– Тщательно подготовился, чтобы вы поверили. Константин Георгиевич, если это был масштабный заговор врагов нашей родины, они все продумали до мелочей. На вице-короля Индии наших психиатров не возьмешь, – засмеялся Сосновский, – старая школа…
– Да? Что ж, не буду спорить. В конце концов, в медицине на вопрос «а бывает ли?» только один ответ «да, бывает». Поэтому не могу отказать версии, что преступник был виртуозом маскировки, в праве на существование, но лично мне представляется, что Николаев был человек с расшатанной психикой, теперь уже не установишь, в силу каких причин. Не исключено, что врожденная патология наслоилась на нервные потрясения и усугубилась плохим питанием и авитаминозом. Точно так же мог проявляться дебют шизофрении. Насколько мне известно, в минуты просветления Николаев сам понимал, что болен, требовал лечения в санатории на Черном море, что, кстати, могло бы облегчить его состояние хотя бы на время. Дали бы ему путевку, куда он просил, а не в область, глядишь, и Киров остался бы в живых.
С этими словами Воинов поднялся и отошел к своему кухонному столу.
– Заговорщики бы не отступились, – упрямо повторила Мура, – не Николаев, так нашли бы другого исполнителя.
Воинов поставил на стол тарелочку с хлебом:
– Закусим, товарищи, а то и правда у нас что-то развязались языки. К тому же завтра на службу, и всем нам потребуется ясная голова.
– Отличная вобла, Мария Степановна, – улыбнулась Воинова.
– Спасибо.
Чувствуя, что слегка захмелела, Мура съела кусок хлеба с воблой и закусила божественным огурчиком.
Выпив по последней рюмке за упокой души Сергея Мироновича, стали расходиться. Пелагея Никодимовна вызвалась убрать со стола и помыть посуду, Воинова ушла к себе, а Константин Георгиевич открыл форточку в комнате за кухней и достал папиросы.
– Мария Степановна, я буду в окно дымить, можно? Очень постараюсь, чтобы не попало на ваши сорочки.
– Можно, если вы меня тоже угостите, – засмеялась она.
– Милости прошу.
Взяв папиросу, Мура наклонилась к его сложенным ковшиком сильным, небольшим для мужчины ладоням, в которых мерцал огонек спички.
– Вы бы поменьше дедуктировали, – прошептала она, выпрямляясь, – а то сами знаете.
– Знаю, Мария Степановна. Я только в узком кругу, среди своих.
– Кирова убили троцкисты, это установленный факт.
Воинов затянулся, сдвинув густые черные брови:
– Как обыватель, соглашусь. У меня нет оснований не доверять военной коллегии Верховного суда. Но как врачу мне очень трудно примириться с тем, что расстреляли душевнобольного.
– Далеко не факт, что Николаев был душевнобольной.
Воинов снова задумчиво затянулся:
– Да, конечно, в таких делах всегда сложно сделать окончательное заключение. Есть очень талантливые притворщики, но в любом случае для общества полезнее, если мнимый больной сидит в психбольнице, чем если расстреливают настоящего сумасшедшего.
– Но он ведь совершил такое страшное преступление!
– О, безумцы еще не такие дела проворачивали! Но, Мария Степановна, давным-давно принято человечеством, что, если попроще сказать, дурак – явление природы. Он за себя не отвечает, поэтому его нельзя судить.
– Даже если он убивает людей?
– Слушайте, но вот представьте, человек заболел тифом. Вы будете его ругать за то, что у него сыпь и высокая температура? Нет, потому что вы понимаете, что это симптомы его болезни и он не в силах по собственной воле от них избавиться, как бы ни хотел. Точно так же неадекватные поступки и преступления могут быть симптомом душевной болезни. Человек и рад бы быть здоровеньким, но увы…
– А как бы вы ленинградцам объяснили, что убийца нашего Мироныча благоденствует в психушке? – хмыкнула Мура, от души глотнув горького дыма.
– Да уж как-нибудь, – улыбнулся Воинов, – сказал бы, что гуманизм и милосердие еще не сданы на свалку истории. Что ни при каких обстоятельствах нельзя добивать раненых и больных, это та черта, за которую люди не должны заступать, если хотят оставаться людьми. А вообще, думаю, ленинградцы это и без меня прекрасно знают, только молчат.
– И вы больше молчите, Константин Георгиевич.
Сделав глубокую затяжку, Воинов медленно выдохнул, следя, как обещал, чтобы весь дым уходил в форточку:
– Хорошо Сосновский сказал, что Киров умел вдохновлять. – Воинов мягко взял ее за руку и пожал: – У вас, Мария Степановна, тоже есть этот дар.
– Да ну что вы…
– Есть, есть. Вы берегите себя.
Когда Мура вернулась в комнату, муж все так же сидел в кресле и читал, но на подоконнике поверх ее тетрадей и брошюр лежала стопка его белья, требующего починки.
Давно пора было это сделать, и Мура молча достала рабочую коробку.
– Ну что, наслушалась крамолы? – спросил он с усмешкой.
– Представь себе, нет.
– Рассказывай! Только учти, эти твои, с позволения сказать, коллеги сами языки распустят, а потом сами первые на тебя и настучат, что ты слушала и не донесла, куда следует.
Мура поморщилась.
– Вспомнишь еще свой скептицизм, да поздно будет, – пробурчал Виктор, снова склоняясь над журналом, – ведешь себя как последняя дура – твоя воля, но ты ведь нас с Ниной за собой потянешь.
– Успокойся.
– Да я-то спокоен, это ты какая-то взбудораженная. Вон, нитку в иголку вдеть не можешь.
Мура не стала говорить, что это не нервы, а настойка, просто сосредоточилась и завела непослушный кончик в игольное ушко.
– Вуаля!
Виктор улыбнулся:
– Мурочка, надо ордер на квартиру просить, а то мы пропадем с этими соседями. Подведут они нас под монастырь. Воинов доктор наук, имеет право на дополнительную жилплощадь, и как ты думаешь, где он ее возьмет?
Мура пожала плечами:
– В местком, наверное, пойдет.
– Или нашу комнату заграбастает. Раз тебя спровоцирует, другой, послушает, что Нина про нас рассказывает, а как наберет побольше компромата, доложит куда следует. И все. Нас с тобой по лагерям, дочку в детский дом, а у Воиновых, считай, полквартиры с отдельным входом. Очень удобно.
– Да нет, они порядочные люди.
– Порядочные, когда не касается жилья, – засмеялся Виктор, – а ты вообще поменьше суди о людях и побольше о себе. Следи за собой, что делаешь, с кем говоришь… И правда, Мурочка, сходи в местком, похлопочи. Воиновы все равно на нашу комнату зубы точат, так лучше мы в отдельную квартиру съедем, чем в места не столь отдаленные.
Громко расхохотавшись, Мура с силой воткнула иглу в подушечку для булавок, которую Нина сшила ей в подарок, когда училась в первом классе. Она понимала, что сейчас в ней говорит настойка, но таковы уж они, эти коварные настойки. Если попали тебе в голову, то заставят высказать все, что накипело. Ну или почти все, три маленькие рюмки могут поколебать только поверхностные слои.
– Да? Похлопотать? А может, ты тогда сам починишь свои сорочки?
Виктор озадаченно откинулся в кресле:
– Не понял? Какая связь?
– Прямая, Витенька, прямая. Мы с тобой оба работаем, но больше получаю я, продукты достаю тоже я, отдельную квартиру, о которой ты так мечтаешь, мы можем получить тоже только через меня. Готовлю на семью я, убираю тоже я, стираю я, так, может, ты обиходишь хотя бы самого себя?
– Штопать – это женское дело!
– Не спорю. А приносить в семью больше всех денег и выколачивать квартиры – это какое дело? Тоже женское? Надо же… – Мура понимала, что кривляется довольно некрасиво, но настойка Пелагеи Никодимовны, как ведьмино зелье, не позволяла ей угомониться. – Ой, а какое же тогда мужское? Штаны в кресле протирать? Не подскажешь, Витенька?
Муж подошел и захлопнул коробку. Раздался неожиданно громкий стук, слегка отрезвивший Муру.
– Ладно, ладно, Клара Цеткин, успокойся, ты не на митинге. – Виктор обнял ее, прижал к себе. Сообразив, что Нина может вернуться в любую минуту, значит, муж приставать не будет, Мура доверчиво и не без удовольствия прильнула к его теплому телу. – Ты просто устала, а тут еще и подпила. Ложись-ка ты, мать, в постель, да отдохни как следует.
Совет был мудрым, и Мура, умывшись холодной водой для отрезвления, разделась и легла под одеяло.
– Стели, мать, постелю, мать последнюю неделю мать, а на той неделе постелют на шинели, – пробормотала она, с наслаждением вытягивая ноги на прохладной простыне.
– Что?
– Ничего, Витюша, так, вспомнилась присказка из прошлого.
– Отдыхай, Мурочка. Тебе свет не мешает?
Она покачала головой. В мягком свете настольной лампы муж был такой милый, уютный и родной, что ни о чем не хотелось думать. Просто он дальновидный человек, дальновидный и осторожный, и реально смотрит на вещи. Воинов с женой ни за что не станут с помощью доноса освобождать себе комнату, но Виктор не знаком с ними так близко, как она, и не знает, что они кристально честные люди. У него нет оснований верить в их порядочность, между тем как присвоение приглянувшейся комнаты с помощью доноса – дело не уникальное. А сейчас из-за убийства Кирова стали выселять бывших и оппозиционеров – так вообще раздолье для любителей половить рыбку в мутной воде! Сколько можно хапнуть метров под эту лавочку… Написать в милицию, что старушка в угловой комнате не только бывшая графиня, но и ярая сторонница Троцкого, и все. И поедет старушка в необъятные просторы нашей родины, и никто не задумается о том, что бывшей графине сподручнее быть монархисткой, чем троцкисткой.
Так что никакой Витя не трус, а разумный и осторожный отец семейства. Это она, папина дочка, ведет себя как ее безалаберный отец, все радеет за общее дело, которое теперь поди пойми в чем состоит, а Витя заботится о них обо всех, о Ниночке. Старается, чтобы девочке не пришлось расти в детском доме из-за диких выходок мамаши. Хороший муж, надо встать и починить ему рубашки. Надо, надо… Еще пять минуточек полежать – и за работу… Ладно, завтра. Придет пораньше и все зашьет.
Мура закрыла глаза, в сотый раз пообещав себе быть осторожнее. Хотя куда уж дальше-то? Сегодня за столом обсуждали убийство Кирова, так сказали дай бог если половину того, что знали, и то только потому, что настойка развязала языки. Если б чаем поминали, так молча бы и разошлись.