Пруссак кивнул. Действительно, схватка «плавунца» къяррэ и инрийских патрульных облачников разворачивалась у него на глазах.
– Пожалуй, я смогу кое-чем дополнить рассказ мистера Зеггерса. – вставил Уилбур. Разговор за столом из уважения к гостям шёл по-немецки, а этот язык он худо-бедно уже понимал. Англичанин сидел у дальнего концу стола, по соседству с Кеттлером, и без особой охоты ковырялся вилкой в бифштексе. События последних трёх дней – налёт инри, воздушные схватки, спешный, наперегонки с часовой стрелкой, ремонт покалеченного истребителя, и, наконец, торжественная встреча – вымотали пилота до последней крайности. Ощутив, наконец, под ногами твёрдую землю, ему хотелось одного: принять душ, завалиться в чистую постель – и проспать не меньше четырнадцати часов подряд.
– Ах да, разумеется… – профессор благожелательно посмотрел на собеседника поверх дужки пенсне. – Ведь ваша… хм… спутница наверняка что-то о них рассказала, не так ли?
Англичанин скривился, будто надкусил лимон. Ну, конечно: сейчас пойдут расспросы об Л’Тисс, безжалостной инрийской наезднице боевых инсектов, при которой он состоял… увы, не только пленником. Роль альковного раба, постельной игрушки – что может быть унизительнее для британского офицера?
К счастью, разговор свернул с опасной темы.
– А охотник, о котором писали в газетах, видел не меньше герра Зеггерса. – заметила Елена. – Вот бы с ним побеседовать, папенька! Как полагаете, он уже оправился?
– Откуда мне знать? – пожал плечами профессор. – Устойчивой связи с этой, как его… Загорской… Загорянской…
– Загорищенской. – подсказал молодой человек, которого Смольский представил, как Иоганна Кеттлера, выпускника Политехнического Императорского училища. Он сидел напротив Алекса, рядом с Еленой и внимательно ловил каждое сказанное слово.
– Да, вот именно, Загорищенской. – кивнул Смольский. – Связи с этой медвежьей, простите, дырой у нас нет, разве что приедет кто оттуда, расскажет. А нарочного посылать – не вижу смысла. Мы сами скоро отправимся туда на «Брагузине» – сами всё и выясним. А вообще-то, дорогая, ты права: неплохо бы уговорить этого охотника принять участие в экспедиции в качестве проводника. Боюсь только, состояние здоровья ему не позволит.
– Почему так? – удивился Кеттлер. – Ехать верхом или идти своими, так сказать, ногами ему не придётся, поедет с комфортом, в шагоходе.
– Видела я этот комфорт… – при этих словах Елену передёрнуло. – По мне, так лучше всю дорогу на четвереньках, чем нюхать эту, простите, вонь…
– Ну-ну, фройляйн, не преувеличивайте. – собеседник сдержанно улыбнулся. – Уж сколько-то дней выдержать можно, а на ночь мы будем разбивать палатки.
Алекс слушал спор Елены и «ссыльнопоселенца» и пытался справиться с нарастающим раздражением. Профессор же, поймав недовольный взгляд лейтенанта, истолковал его по-своему. Он шёпотом, чтобы не услышали сидящие напротив Елена и Кеттлер, сообщил, что «этот молодой человек, хоть и сослан в Новую Онегу за вольнодумство, но показал себя отменным механиком. Он может с закрытыми глазами собрать, разобрать и отремонтировать любой узел шагохода – а на это способен далеко не о всякий выпускник Политехнички, им бы всё больше книжки почитывать…»
Выяснилось, что «ссыльнопоселенец» принял активное участие в подготовке экспедиции – и, разумеется, профессору ничего не оставалось, как зачислить его в штат механиком и научным сотрудником. «Уверяю вас, вы тоже оцените его по достоинству, как только дойдёт до практической работы. А что характер непростой – ну, так и мы с вами, батенька, не подарок…»
Пока же Алекс оценил по достоинству лишь недвусмысленные взгляды, которые Кеттлер бросал на Елену. И ведь она никак не может их не замечать – охотно отвечает, смеётся его шуткам, и вообще – ведёт себя с ним, как со старым знакомым. Сам-то Алекс считал дни до встречи с Еленой, воображал, что она тоже скучает и будет рада… Придётся теперь быть с этим типом любезным, а то, не приведи Творец-Создатель, заподозрят, что неприязнь его вызвана политическими соображениями. Не зря профессор так распинается, уверяя гостя в лояльности своего нового «сотрудника». Похоже, ему ещё предстоит хлебнуть лиха с этим умником…
– Кстати… – Алекс решил сменить неприятную тему. – Вы давеча упомянули, что с этой станицей – Загорищенская, верно? – так вот, вы упомянули что с ней невозможно срочно снестись, чтобы получить сведения о пострадавшем охотнике. Неужели там нет мнемопоста?
Алекс говорил о пунктах дальней связи с помощью устройств на основе ТриЭс. Мнемопосты обеспечивали военную, гражданскую и административную связь по всей территории Империи и давным-давно стали столь же привычными, как привычны были когда-то крыльчатые башенки оптического телеграфа.
– Тут всё просто, герр лейтенант. – профессор промокнул губы салфеткой и отложил вилку. – Кроме поисков къяррэ, нашей целью является тайная база инри в Загорье. С некоторых пор у нас возникло устойчивое подозрение, что наши враги могут перехватывать сообщения дальней связи, передаваемые при помощи ТриЭс. Чтобы не подвергать экспедицию опасности – решено воздержаться от их использования даже по малозначительным поводам.
– Вот, значит, как… – недоумённо поднял брови Алекс. Об этой стороне войны он до сих пор не задумывался. – Как же мы будем сноситься с Большой Землёй – голубиной почтой?
– Пока неясно. – развёл руками профессор. – Да вот, хотя бы один из ваших флапперов можно использовать как курьерский. А что? Привесить дополнительные баки с мета-газом – на половину примерно дальности хватит. А по дороге можно в паре мест оборудовать площадки подскока с запасами, да оставить при них казачков для охраны и техника. Чем не вариант? В общем… – он деликатно потрепал Алекса по запястью, – не переживайте, батенька! Что-нибудь непременно сообразим. Старт экспедиции только через неделю: пока списки снабжения проверим, задачу окончательно утрясём с губернатором, пока погрузимся… Время есть.
– Ну и на кой ляд ты приволок их сюда?
Витька с неудовольствием смотрел на большую угловатую корзину, плетёную из ивовых прутьев. Внутри корзины что-то копошилось и курлыкало.
– И куда мы их теперь денем? Сами-то только-только залезли и попрятались, а тут ещё и это! Вот начнут орать – услышат, набегут…
– Когда это голуби орали? – обиделся за своих питомцев Сёмка. – Они тихие. А корзину засунем поглубже. Да вот, хотя бы туда…
И ткнул пальцем в узкую щель между гроздьями газовых мешков. Их собственное убежище располагалось тут же – Витька, четыре дня, от рассвета до заката, а то и по ночам, подряд помогавший отцу и его подчинённым на загрузке «Баргузина» постарался и выбрал укромное местечко. Но кто ж знал, что спутник кроме вещмешка, притащит ещё и корзину-переноску с почтовыми голубями!
– Да ты не дрейфь! – попытался успокоить его Сёмка. – Тут и без них шумно, никто не услышит…
Действительно, мягко покачивающийся на ветру у причальной мачты «Баргузин» жил, казалось, своей жизнью. Внутренности корабля наполняло множество звуков – снизу доносились голоса матросов, копошившихся на длиннющем мостике-киле, тянущемся вдоль всего корпуса; скрипели тросы-растяжки, шуршали, тёрлись боками гигантские мешки с мета-газом, посвистывали в промежутках между ними сквозняки. Пожалуй, подумал Витька, его спутник прав: услышать в этой мягкой какофонии голубей почти невозможно.
– А куда мне было их девать? – продолжал оправдываться Сёмка. – Мы ведь надолго улетаем, они без меня пропадут. Кто их кормить будет, чистить? Помрут ведь, жалко. А голуби какие – настоящие почтари! Ни у кого в городе таких нету…
Витька кивнул. Голубятников в Новой Онеге было немало, клетушки для птиц торчали чуть ли не над каждой крышей, в каждом дворе. Но мало кто держал почтовых голубей – всё больше немецких чаек и английских, редкой крестовой породы «Монахиня»[1]. Сёмкины же голуби – клеймёные и нумерованные по всем правилам Имперского общества спортивного голубеводства славились по всей Новой Онеге. Их владельцу завидовали даже опытные голубятники, признанные знатоки. И если бы не скромный возраст «заводчика» – брать бы этим голубям большие призы на общеимперских соревнованиях.
– К тому же, – Сёмка продолжал выкладывать новые аргументы, – Они ещё и пригодиться могут! Сообщение, скажем, послать. Сам же рассказывал – у ископедиции не будет связи с Новой Онегой, потому как инри подслушивают. Случись что – даже на помощь не позвать…
Сёмкин отец, как механик-водитель шагоходов, был посвящён во многие детали предстоящей экспедиции. Слышал он и о том, что руководство опасается возможности прослушивания инри дальней связи – и как-то упомянул об этом при сыне. Но – ротмистр Ново-Онежского драгунского полка и вообразить не мог, что отпрыск поделится ими со своим закадычным другом, а тот притащит на борт «Баргузина» клетку с почтовыми голубями!
На борт дирижабля мальчишки пробрались порознь. Витька пришёл провожать отца в день вылета. Выслушал положенные наставления, пообещал помогать матери и присматривать за младшими братьями. А когда прозвучало долгожданное «провожающим покинуть борт воздушного судна» – в суматохе шмыгнул в сторону, вскарабкался вверх по паутине растяжек и затаился в заранее приготовленном убежище, куда он заранее отнёс мешки с припасами, принесённые Сёмкой верблюжьи кошмы (а вдруг, на высоте и вправду холодно?) и кое-какое своё имущество.
Сам Сёмка воспользовался приглашением профессора – чин по чину предъявил его записку часовым возле причальной мачты и вместе с другими провожающими поднялся на борт «Баргузина». На корзинку с голубями, предусмотрительно укутанную в тряпицу, никто внимания не обратил – что может быть естественнее гостинцев, принесённых из дома воздухоплавателю, отправляющемуся в долгое путешествие?
По каркасу прокатилась волна дрожи. Даже здесь было ясно слышно пыхтение паровых двигателей, стук шатунов, скрип приводных ремней, свист рассекаемого пропеллерами воздуха. Громада воздушного корабля дрогнула и неторопливо пошла вверх, набирая скорость.