Агрегат сделал три шага, выбрался из осинника и повёл рубкой.
– Ш-ширх!
Из закопченной трубы, торчащей из лобового бронелиста, вырвалась струя пылающего огнестудня – и накрыла ближайшую «амёбу».
– Так их, камрады! – завопил в восторге Ремер. – Жгите этих тварей! нелюдей!
– Ш-ширх!
– Ш-ширх!
Ещё два коптящих огненных плевка – и ещё две гадины истаивают в огне.
Над головами прокатился сдвоенный визг – два «кальмара», выстроившиеся уступом, пронеслись в сторону холма. Похоже, прикинул Ремер, с «медузами» летуны покончили. Что ж, теперь пришла их очередь поработать – простых ребят в пропотевших, покрытых пылью и копотью мундирах.
Как всегда.
Он клацнул затвором, загоняя в карабин новую обойму.
– Вперёд, парни! Загоним это дерьмо в преисподнюю, из которой оно повылезало!
Последняя «медуза», словив длинную пулемётную очередь, послушно растеклась багровым облачком. Алекс заложил вираж над холмом, мельком заглянув во внутренний дворик. Корабль къяррэ был на месте – неподвижный, неживой жук-плавунец размером с морское судно – плавники-перепонки не шевелятся, вокруг ни души. И даже разящие протуберанцы-щупальца не выхлестнулись навстречу проносящимся над срезанной верхушкой холма «кальмарам».
«..Бомбу мне, бомбу! А лучше бак с огнесмесью – зайти вдоль корпуса «плавунца», положить груз точно между «надкрыльями…»
Нету бомбы.
Алекс толкнул ручку от себя, поймал плавунца в перекрестье прицела, отжал гашетку. Флаппер затрясся от короткой очередь – и всё. Патроны вышли.
Теперь – ручку на себя и осмотреть поле боя с высоты в полтысячи футов. А что, картина вполне жизнеутверждающая: пехота, выстроившись полумесяцем, «рожками» к противнику, медленно приближается ко «входной» расселине. В центре боевого порядка – шагоход, размеренно плюющийся дымными языками пламени. Перед строем наступающих лопаются ручные бомбы и вспыхивают чадные костры от бутылок с огнестуднем, и уцелевшие «амёбы» не в состоянии пробиться через этот заслон. Но нет – вот одна шустро метнулась в одну сторону, потом в другую, конвульсивно сократилась, словив пулемётную очередь… и ловко поднырнула под огненный язык. Видимо, водитель заметил эту отчаянную атаку и заставил машину попятиться. Но – поздно: «амёба», на ходу исходя пылью, добралась до левой опоры, и лопнула, окутывая её кровавым облаком.
Несколько секунд ничего не происходило. Потом шагоход неуверенно двинулся вперёд – Алекс ясно видел, что за пострадавшей опорой тянется, истаивая на глазах, красно-пылевой шлейф. С каждым шагом машина всё сильнее припадала на левый «бок» – видимо, боевая субстанция къяррэ добралась до цилиндров с псевдомускулами и теперь…
Додумать эту мысль Алекс не успел – шагоход запнулся и неожиданно повалился вперёд, словно человек, падающий ничком. С плоской верхушки рубки кубарем скатились стрелки; пехотинцы прыснули прочь от рушащейся махины, чтобы не придавило ненароком тоннами клёпаной стали.
– Елена!
Алекс заорал не своим голосом, словно девушка, запертая в железном ящике, могла его услышать. Он бросил «Кальмар» вниз и шлёпнулся оземь – опоры шасси протестующе взвизгнули, брызнув струйками гидравлической смести. А он уже бежал к поверженному стальному гиганту, перепрыгивая через неглубокие воронки, оставленные взрывами пироксилиновых бомбочек.
Протяжно заскрипело железо. Боковой люк рубки откинулся, из проёма показалась спиной вперёд Елена – она вместе с Сёмкой волокли окровавленного Фламберга. Магистр что-то невнятно говорил и пальцы его ни на миг не отпускали драгоценную орбиталь.
– Неприятель уничтожен, герр лейтенант! Насчитали шесть «Амёб», ещё несколько сожгли из огнемёта – сколько точно, неизвестно, но не меньше пяти.
Рядом нарисовался фон Зеггерс. Похоже, старший офицер не пострадал – физиономия в копоти, щёку уграшает длиная кровоточащая царапина, на плече – труба снятого с турели «льюиса». Из-за спины пруссака выглядывает один из мальчишек, под мышкой у него брезентовый мешок с запасными дисками.
«…похоже, можно перевести дух…»
– Охранение выставлено?
– Так точно, герр лейтенант! Зауряд-прапорщик Ремер и четверо его людей с пулемётом. Мы осмотрелись – на расстоянии полмили ни «медуз», ни «амёб», будь они неладны!
Над головой провизжали ходовые перепонки – ведомый Алекса описывал круги над штурмовой группой. Сразу стало спокойнее – сверху он успеет заметить любую опасность.
– Потери?
Фон Зеггерс помрачнел.
– Трое, герр лейтенант. Двоих «медузы» прихлопнули, когда в грунт врезались, и ещё один подорвался на собственной бомбочке, идиот! Раненых двое, все лёгкие. Ещё герра Фламберга… – кивок в сторону сидящего на траве учёного, возле которого суетилась с мотком бинта и какой-то склянкой Елена, – … магистра нашего зашибло слегка в рубке, когда машина с ног свалилась. Остальные, спасибо ихнему Творцу-Создателю, все живы-здоровы. Шагоход вышел из строя и, судя по всему, надолго. Я велел пока снять с него пулемёты, когда пойдём внутрь – пригодятся. Огнемёт бы ещё, да как его на себе упрёшь?..
Алекс кивнул, огляделся, и подхватил с травы второй «льюис», потом позаимствовал у Сёмки запасной диск. Фон Зеггерс довольно крякнул.
– Хорошо. Тогда – пять минут проверить снаряжение и боекомплект. Потом идём внутрь. Да, и приставьте к магистру двоих бойцов покрепче – я понимаю, что он ранен, но без него нам внутри делать нечего. Если понадобится, пусть на себе его волокут, что ли…
Фон Зеггерс кивнул и принялся распоряжаться. Елена, оторвавшись от повязки, улыбнулась лейтенанту – улыбка белозубо сверкнула сквозь толстый слой угольной сажи, покрывавшей личико, и только кожа вокруг глаз оставалась светлой – следы от сдвинутых на лоб очков-гогглов.
Алекс едва удержался, чтобы не сгрести её в объятия. Но – нет, нельзя! Он командир, и дело ещё не доведено до конца. Вот потом, когда добьём эту нечисть…
А из-за спины уже несся зычный рык Фельтке:
– Шевелись, сукины дети! Маат Гнивке, почему карабин в копоти? Немедленно привести в порядок – а будешь копаться, харю набью, ты меня знаешь!..
«…кажется, здесь всё в порядке. Можно переходить ко второй, заключительной части программы…»
Теллус, Загорье.
В Заброшенном Городе
Бесчисленные коридоры и залы – одни тесные узкие, другие настолько просторные, что своды теряются где-то наверху, в сумраке, и в голове не укладывается, как всё это помещается внутри холма. В руках пехотинцев гальванические фонари, соединённые гуттаперчевыми проводами с жестяными коробками батарей, примотанных поверх ранцев, но необходимости в них нет – свет тут везде. Зеленоватый, сумеречный, напоминающий гнилостное свечение мета-газовых мешков – но и его достаточно и чтобы разглядеть покрытые фресками и переплетёнными инрийскими рунами своды…
А вот пыли здесь нет, как нет и обязательных для любого подземелья плесени, лишайников и свисающих с потолка сталактитов. Владельцы Заброшенного Города давным-давно ушли отсюда, но время с тех пор словно остановилось, законсервировалось, и так и остаётся неведомо сколько веков…
А потом стены раздвинулись, и в глаза ударил свет – неяркий, вечерний, но всё же, куда ярче того, что разлит в подземельях. Внутренний дворик выложен шестиугольными плитами, словно вырезанными из цельного янтаря, вверх уходят стены, все в рядах стрельчатых окон. Весь центр дворика занимает корабль къяррэ: громадный багрово-красный жук-плавунец висит на высоте десятка футов без видимой опоры и от него волнами растекается пульсирующий лиловый свет и высокий, на грани слышимости, звук.
Фон Зеггерс вскидывает «льюис», наводит на висячую махину – лицо его искажено свирепым оскалом. «Не стреляйте, идиот!» – хрипит Фламберг, и Алекс едва успевает подбить ствол пулемёта вверх – длинная очередь уходит к темнеющему небу. Фон Зеггерс разражается длинной, насквозь непристойной тирадой, но Фламберг его не слушает – он осел на колени, пришлёпнул на лоб контактный слизень и торопливо щёлкает лимбами орбиталя. Алекс заворожённо наблюдает, как в сердцевине прибора, между сверкающими бронзой кольцами возникает и разрастается немыслимой красоты сияние, переливающееся чистейшими спектральными цветами.
А корабль къяррэ живёт своей непонятной жизнью. Звук исчез – вернее, сделался неслышным, но он есть и от него ломит зубы и нестерпимо зудит кожа по всему телу. Но это только начало – сияние, усиливается, расползается неровным лиловым пузырём – и в его глубине, позади висящего в воздухе «плавунца» проявляется, словно на экране волшебного фонаря город, видимый с высоты птичьего полёта. Город огромен – его разделяет надвое река, вся в скорлупках судов; над бесчисленными крышами вьются дымки, сливаясь в одну сплошную пелену. Через реку перекинуты мосты, и один из них сразу бросается Алексу в глаза – высоченный, с двухъярусным центральным пролётом между двумя квадратными островерхими башенками. Ещё две башни, одна с четырьмя остроконечными шпилями, другая, украшенная огромным часовым циферблатом, высятся на берегу реки над длинным, сплошь в каменном кружеве, зданием.
Оглушительный треск, подобный тому, что сопровождают гальванические разряды в мета-газовых емкостях воздушных кораблей. Резкий, свежий, как после грозы запах, мириады электрических мурашей когтят кожу, ползают по всему телу. Лиловый пузырь гулко схлопывается, унося с собой и видение города и корабль къяррэ.
Металлический звон – орбиталь выпадает из рук Фламберга и катится по янтарным плиткам, сияние в его сердцевине уже потухло. Фламберг, вконец обессиленный, оседает на землю – из ноздрей, ушей, глазниц магистра сочится кровь. Елена ахает, хватается за щёки и повисает у Алекса на шее. Он гладит её по волосам, пропахшим порохом и угольной гарью, шепчет что-то успокоительное, торопливо покрывая поцелуями чумазое любимое лицо. Слёзы пробивают в угольной копоти мокрые блестящие дорожки, губы пытаются отвечать – торопливо, неумело…