Позвольте мне сразу внести ясность. Предположение, что политическая дискуссия ориентирована на достижение согласия, вовсе не подразумевает, что демократический процесс нужно представлять в некоем идиллическом, идеализированном виде, как мирную беседу. Как раз наоборот, можно предположить, что ориентация участников на истинность или справедливость их убеждений лишь подливает масла в огонь политических споров и придает им характер состязательности. Тот, кто спорит, не соглашается. Но только благодаря праву, более того, поощрению говорить собеседнику «нет» (Neinsagen), раскрывается эпистемический потенциал языка, без которого мы не смогли бы учиться друг у друга. И в этом заключается дух делиберативной политики: в политических спорах мы совершенствуем свои убеждения и приближаемся к правильному решению проблем. Конечно, это предполагает, что политический процесс вообще имеет эпистемическое измерение…
Считаете ли вы выяснение предпочтений вполне законной целью обсуждения? И может ли обсуждение также привести к результатам, которые нельзя назвать консенсусом в строгом смысле слова, например, к компромиссам или ситуациям win-win?
Выяснение предпочтений – это, конечно, первый шаг во всех политических дискуссиях; с другой стороны, в дискуссии заложена надежда на то, что участники в ходе обсуждения переосмыслят и, может быть, изменят свои первоначальные предпочтения в свете более веских аргументов. По этой предпосылке можно отличить делиберативное формирование общественного мнения и политической воли от компромисса. Дискуссии имеют эпистемическое измерение, они создают пространство, где силой аргументов можно изменить предпочтения, в то время как компромиссы, достигнутые между партнерами с разным соотношением сил, власть имущими, на основе взаимных уступок или общей выгоды, оставляют существующие предпочтения нетронутыми. Обе процедуры – дискуссия и переговоры – суть легитимные формы политического согласия (Einigung). Следует исходить из характера проблемы, чтобы понять, каким способом лучше искать согласия – эпистемическим ли путем рациональной дискуссии или путем стратегических переговоров.
Ключевой вопрос, однако, заключается в том, какого рода аргументы мы считаем способными изменить предпочтения рационально мотивированным образом. Ответ зависит от философских предпосылок, которые политологи, занятые эмпирическим анализом делиберативной политики, также должны четко понимать. Эмпирики придерживаются некогнитивистского взгляда на практический разум, сводя его к способности совершать рациональный выбор и принимать стратегические решения. Это означает, что повлиять на собственные предпочтения может только более полная информация о возможностях для маневра и рисках, а также сравнительно более надежный расчет последствий возможных альтернативных действий, но не учет предпочтений других участников. Этот ограничивающий взгляд контринтуитивен89, поскольку эпистемический вес доводов, с помощью которых мы спорим о справедливости обязательных норм или о предпочтительности ценностей, важен для рационально мотивированного формирования предпочтений так же, как и информация о фактах.
В политических дискуссиях речь идет не только об истинности дескриптивных утверждений, но и о требованиях достоверности, которые мы связываем с нормативными и оценочными утверждениями. Справедливость правовой нормы можно оценивать с точки зрения того, является ли она «одинаково хорошей» для всех заинтересованных сторон в отношении содержания обсуждаемого дела; в этом случае вступает в действие принцип универсализации. Решение в пользу тех или иных конкурирующих ценностей может быть принято членами политического сообщества с учетом предпочтительного для них этоса и общего образа жизни. В то же время предпочтения как таковые не требуют обоснования, поскольку подобные заявления от первого лица санкционируются привилегированным доступом каждого к собственным желаниям. Проблемы справедливости понимаются как когнитивная задача, тогда как решения о приоритете ценностей можно трактовать как частично когнитивную и частично волевую задачу рационально мотивированного формирования политической воли. Ориентация участников на консенсус вытекает из понимания соответствующих проблем, – нормы и ценности, в отличие от предпочтений, никогда не касаются только одного человека.
С другой стороны, ориентация на консенсус, предполагаемая эпистемическим пониманием дискуссии, конечно, не означает, что у участников могут быть нереалистичные ожидания подлинного консенсуса по политическим вопросам. На практике дискуссия требует от участников маловероятной готовности принять точки зрения друг друга, руководствуясь общими интересами или ценностями. Именно поэтому демократическая процедура предполагает, что ограниченные по времени дискуссии завершаются принятием решения большинством голосов. Само по себе правило большинства (при необходимости квалифицированного большинства) может быть оправдано дискурсивным характером формирования общественного мнения. При условии, что презумпция рационально приемлемого результата оправдана и решение остается обратимым, соответственно те, кто остался в меньшинстве, могут подчиниться большинству, рассчитывая возобновить дискуссию и не отказываясь от своей позиции.
Теория коммуникативного действия90предполагает, что стратегические намерения подрывают делиберативную ориентацию на понимание. Другими словами, у подлинно делиберативных субъектов должна быть ориентация на понимание. В политике же центральное место занимает стратегическая ориентация субъектов, и возникает вопрос: уместна ли вообще делиберативная модель в ситуациях принятия политических решений?
Большая часть политических решений, конечно, основана на компромиссах или сделках. Но в современных демократиях народный суверенитет сочетается с верховенством закона. Это означает, что компромисс формируется в рамках конституционных норм. Вследствие такого конституционного порядка поиск компромисса всегда переплетается с вопросами политической справедливости и реализации приоритетных ценностных ориентиров. А поскольку с этими вопросами в политическую дискуссию входит эпистемическое измерение, ее нельзя априори ограничивать компромиссами, связанными с распределением благ между эгоистичными партнерами по переговорам. Существуют интересные гибридные формы, проанализированные Марком Э. Уорреном и Джейн Мэнсбридж. Среди прочего они рассматривают пример законодательства в области климатической политики, прибегающей к торговле квотами на выбросы углекислого газа91.
Хотя и найден компромисс между целями климатической политики, заключающимися в ограничении загрязняющих выбросов, и выгодой заинтересованных компаний, принятое решение также затрагивает вопросы справедливости, поскольку оно учитывает цель уже признанной политики: как можно скорее остановить глобальное изменение климата ради общих интересов граждан и будущих поколений.
В политической теории ваше противопоставление стратегического и коммуникативного действий открыло двери для агонистических теорий, вроде предложенной Шанталь Муфф92. Эти теории претендуют на то, что они более полно описывают существо «политического», чем делиберативная теория.
Теории, которые начинают с определения «политического», терпят крах – независимо от того, защищают ли они агональную концепцию политической борьбы, системную концепцию административно поддерживаемой власти или коммуникативную концепцию интерактивно формируемой власти. В ходе социальной эволюции государства политическая власть возникла одновременно с правом, санкционированным государством. В результате общества приобрели рефлексивную способность намеренно влиять на условия своего существования посредством принятия коллективно обязательных решений. Первоначально условием стабильности существующих политических порядков, но в то же время и источником ее критики была вера подданных в легитимность власти, помещенной в сакральный комплекс. После секуляризации государственной власти в Новое время демократически созданные конституции в конечном счете заменили религию, игравшую роль гаранта легитимности. Фоновый консенсус93 по конституционным принципам, который с тех пор распространился среди населения, отличается от религиозной легитимации главным образом тем, что он был достигнут демократическим путем, то есть в результате делиберативного обмена аргументами. Конечно, он должен обновляться в каждом поколении, иначе демократии долго не продержится.
Однако неантагонистическая сущность этого фонового консенсуса вовсе не означает, что конституция организует демократический процесс через принцип нахождения консенсуса. Необходимо исходить из различных функций, которые политическая коммуникация на разных аренах должна по-разному выполнять, внося свой вклад в общий демократический процесс, проходящий через делиберативную фильтрацию. Тогда мы можем заметить интересный перепад между этими двумя функционально необходимыми требованиями к рациональности обсуждения. Эти требования постепенно снижаются на разных уровнях коммуникации – начиная со сравнительно высокой рациональности юридически институционализированных прений в судах и парламентских органах и заканчивая направленными на широкую аудиторию баталиями политических акторов в публичной сфере, избирательными кампаниями, голосами гражданского общества и общеполитической массовой коммуникацией, опосредованной СМИ. Например, агональный характер избирательных кампаний, борьбу партий или разнообразные формы протеста общественных движений можно правильно классифицировать только тогда, когда мы видим, что функциональный вклад политической массовой коммуникации в дискурсивно-рациональное формирование общественного мнения и политической воли в конечном счете заключается в создании конкурирующих общественных мнений по вопросам, важным для принятия решений.