– Знает ли она, что ты жива?
– Нет, она, думая, что я умерла, отдала меня греку, чтобы тот меня похоронил. Никто не знает, что я жива, кроме тебя и меня. Грек и моя мать Кадиджа хоть и видели меня после, называли меня призраком. Они не знают, что я жива.
– Не хочешь ли ты вернуться к своей матери?
– Лучше умереть в лесу от голода и жажды! Будь милосерден, мудрый и великий эфенди, оставь меня здесь. Я охотно буду служить тебе за пищу, питье и кров. Укрой меня, спрячь меня только от матери Кадиджи и грека. Я буду тебе полезна и сделаю все, что тебе будет угодно.
Мансур-эфенди задумался. Он начал прикидывать ценность этого странного существа. Что, если ему спрятать ее и выдавать за чудо? Если бы ему переодеть ее, никому не показывать и использовать ее как колдунью или пророчицу? Если бы ему только ловко воспользоваться чудом! Султанша-мать была суеверна, и с этой только стороны могло удасться ему господствовать над ней так, чтобы она даже и не подозревала этого. Само собой разумеется, она не должна была знать, чьих это рук дело, кто вывел на сцену это чудо и чья рука направляла пророчицу. Надо было только тайно и ловко взяться за дело, тогда должно было удасться как бы волшебной силой властвовать над султаншей Валиде – через Сирру. Чудеса и знамения имели волшебное действие на султаншу. Теперь шейх-уль-ислам имел в руках верное средство. Если бы чудом возвращенная к жизни, руководимая и наставляемая им Сирра приобрела влияние на султаншу-мать, если бы окруженная тайной фигура странной девушки возбудила удивление султанши Валиде, тогда он мог надеяться управлять ею – через Сирру.
Развалины Кадри не должны были служить местом действия, это возбудило бы подозрение о его участии в этой игре. Так же мало мог служить для этого дворец принцессы Рошаны. Надо было скорее выбрать другое место, более подходящее. Никто не должен был подозревать, что шейх-уль-ислам участвует в этой игре, тогда тем действеннее было бы подтверждение чуда. Кроме того, ему на ум пришло то обстоятельство, чтобы воскресшая из мертвых, призрак, как называли ее грек и старая Кадиджа, не знала ни его, ни места, где находилась. Таким образом он надеялся делать с ней что угодно и обратить в свое орудие.
– Ах, мудрый и благородный эфенди, не прогоняй меня, – продолжала хитрая Сирра, – и хоть я тебя и не знаю, но все же умоляю тебя о покровительстве.
– Здесь ты не можешь остаться.
– Нет? О, так ты меня хочешь прогнать?
– Будь спокойна, я укажу тебе место, где ты должна будешь остаться.
– Благодарю тебя за твое милосердие и доброту, мудрый и благородный эфенди, я охотно буду служить тебе. Где то место, в котором я должна найти убежище?
– Я сам отведу тебя туда, Сирра.
– О, твоя доброта так велика. Чем могу я отблагодарить тебя?
– Молчи обо всем, говори и делай только то, что я прикажу тебе.
– Обещаю тебе это, великий и мудрый эфенди.
– Кроме того, ты должна слепо повиноваться моей воле, никогда не разведывать обо мне, никогда не расспрашивать о моих намерениях, никогда не оставлять того места, куда я хочу отвести тебя, ничего не делать без моего согласия, ничего не говорить обо мне и никогда не желать возвращения к твоей матери, – сказал шейх-уль-ислам.
– Никогда, обещаю тебе это.
– Ты начинаешь новую жизнь, новое существование. Мать твоя похоронила тебя как свое умершее дитя – ты ожила и стала другой.
– Да, мудрый эфенди. Ты говоришь правду, я ожила для новой жизни.
– Настолько ли ты оправилась, чтобы следовать за мной? В состоянии ли ты ходить?
– Так далеко, как ты пожелаешь.
– Я должен завязать тебе глаза.
– Делай со мной все, что найдешь полезным и необходимым, высокий и мудрый эфенди.
Шейх-уль-ислам взял большой темный платок, с необыкновенной тщательностью завязал им глаза Сирры, набросил ей на плечи широкий плащ и помог ей закутаться в него. Девушка была так мала и безобразна, что, как ни скрывай и ни укутывай ее фигуру, Сирра всегда выглядела уродом.
– Пойдем, я поведу тебя, ты ведь ничего не можешь видеть. Я отведу тебя в такое место, где, если только беспрекословно будешь повиноваться мне, начнется для тебя беззаботная и прекрасная жизнь, – сказал шейх-уль-ислам и взял Сирру за правую руку.
Из башни Мудрецов, где находились Мансур-эфенди и Черный Карлик, вела постоянно запертая на замок дверь к выходу из развалин Кадри, которой пользовался только шейх-уль-ислам. Он отворил дверь и пошел, ведя Сирру по темному коридору башни, и скоро достиг отверстия в стене, почти совершенно закрытого и заросшего терном и другими кустарниками. Отсюда он вместе с Сиррой вышел на воздух.
Между тем уже настал поздний вечер, и везде царил мрак. Шейх-уль-ислам пошел, погруженный в думы, к карете, стоявшей по другую сторону развалин. Он сел в экипаж рядом с Черным Карликом, захлопнул дверцы кареты и тогда только отдал кучеру приказание ехать к Рашиду-эфенди.
Дом этого знатного, но почти обедневшего вследствие склонности к мотовству человека, очевидно, был известен кучеру. Рашид-эфенди был чиновником министерства внутренних дел и имел одно желание: каким бы то ни было образом в скором времени сделаться пашой или визирем, чтобы иметь возможность разом поправить свои обстоятельства и иметь возможность вести жизнь в богатстве и роскоши. Рашид был слепо предан шейх-уль-исламу, которому был обязан своим положением. Он еще и теперь вел роскошную жизнь и имел в своем распоряжении маленький дворец, роскошнее и изящнее которого нельзя было и желать. Он надеялся уплатить свои долги, как только, сделавшись визирем или муширом, будет располагать большими средствами, а пока все занимал новые суммы и всегда находил людей, которые охотно ссужали его деньгами без всякого обеспечения. Он принадлежал к тем натурам, которые проводят всю жизнь в развлечениях, и таких людей в Константинополе такое множество, что так называемые знатные круги переполнены ими.
Скоро карета остановилась перед домом Рашида в Скутари. Мансур-эфенди приказал Черному Карлику не выходить из кареты, но ждать его возвращения и хранить глубокое молчание, затем вышел из экипажа и вошел в дом. Рашид недавно вернулся со службы, кончил обед и курил сигару, прихлебывая горячий черный кофе из своей богато разрисованной чашки. Когда слуга доложил ему о шейх-уль-исламе, он бросил сигару и поспешил навстречу своему могущественному покровителю, чтобы провести его в гостиную.
Мансур-эфенди был, по обыкновению, спокоен и непроницаем. Оставшись наедине с Рашидом, они сели на подушки.
– Ты недавно просил моего покровительства для одного бедного софта[8], – начал он, – сообщи мне некоторые сведения о нем.
– И ты об этом помнишь, мой высокий и мудрый Мансур-эфенди, – восхвалял его Рашид, – ты ничего не забываешь, ничто не ускользает из твоей памяти. Дозволь мне удивляться тебе и принести тебе мое благоговение.
– Кончай свои похвалы, – прервал его шейх-уль-ислам, – назови мне имя софта.
– Его зовут Ибам, могущественный и мудрый Мансур-эфенди. Ибам живет в доме своей матери, недавно умершей. Пока она была жива, он был зажиточен, теперь же, когда он должен хозяйничать сам, он стал беден, так как не знал цены деньгам и не обращал на них внимания. Он живет в мире фантазий, и я боюсь за его будущее.
– Чем же бредит этот софт?
– Всем сверхъестественным.
– Каких он лет?
– Лет тридцати, но он выглядит пятидесятилетним.
– А где он живет?
– В Бостон-Джалла, на улице Садов, рядом с большим минаретом, мой мудрый и могущественный Мансур-эфенди.
– Ты не знаешь, почему он не имеет более высокого положения?
– Он и не домогается этого. Он учится и мечтает, не обращая внимания на мирские отличия и стремления.
– Он один живет в доме?
– Совершенно один.
– Велик ли дом?
– В два этажа. Внизу живет Ибам, вверху жила его мать.
– Ведет ли он знакомство с другими софтами?
– Нет, он вообще избегает общества и живет совершенно уединенно.
– Значит, это именно такой человек, какого мне надо, – внезапно сказал шейх-уль-ислам и встал.
– Смею ли узнать, в чем дело?
– Ибам, софт, через несколько дней станет знаменитым человеком, его будут посещать самые знатные лица, – отвечал Мансур-эфенди. – В его доме находится чудо.
– Чудо?
– Конечно. Чудо и знамение.
– Какого оно рода? Прости мне мое любопытство.
– Одна ожившая из мертвых девушка, обладающая даром пророчества, и глазам которой являются чудесные видения, так что я мог бы назвать ее пророчицей.
– Пророчицей?
– Она находится в доме Ибама.
– Должно ли это остаться тайной?
– Нет. О чуде могут узнать все. Донеси об этом и в сераль, если хочешь.
– Султанша Валиде заинтересуется тайной, может ли мушир Изет донести ей об этом?
– Отчего же нет, ведь пророчица может быть посещаема всеми. Только не упоминай при этом моего имени.
– Признаешь ли ты ее пророчицей, мой мудрый и могущественный Мансур-эфенди?
– Пока еще нет, но в скором времени это случится, – закончил Мансур-эфенди разговор и простился с Рашидом, проводившим его до подъезда.
Шейх-уль-ислам снова сел в карету и приказал кучеру ехать на Садовую улицу и остановиться близ большого минарета. Карета покатилась и вскоре остановилась у назначенного места. Мансур-эфенди вышел и приказал кучеру ожидать его здесь, затем велел Сирре выйти из кареты и скрылся с ней в кустах, окружавших минарет. Он довел Сирру, глаза которой все еще были плотно завязаны, до большого, даже слишком роскошного для предместья Скутари, пестро раскрашенного дома, в котором в большом помещении внизу софт Ибам сидел с кабинетной лампой у рабочего стола и прилежно занимался вычислением математических формул. Возле него лежали открытые астрономические сочинения, а сбоку стояли реторты, до половины наполненные всевозможными эссенциями, склянки странной формы и многие странные предметы, назначение которых для несведущего было непонятно.