— А, вот видите! Я предсказываю, что это будет происходить все время! — торжествовал Джо.
— Нет, Джо, мы устанавливаем приоритеты с таким расчетом, чтобы подобный результат был крайне редким явлением — как в вашем случае, так и с другими аналитиками, — заверила его Сара.
— А что произойдет, если мне нужно подумать о чем-то другом? — вкрадчиво спросил он.
— Пожалуйста, думайте! Это же часть аналитического процесса!
—А что если мне нужно подумать об этом пару дней? Или неделю?
—Тогда считайте себя заблокированным,—ответила Сара. — Смотрите, я отлично понимаю, что в вашей работе присутствует творческий элемент. Но вам нужно будет максимально сконцентрироваться на одной- единственной, наиболее важной на данный момент задаче. Как только вы получаете эстафетную палочку, пробегите нужную дистанцию; не стоит метаться во все стороны, пытаясь одновременно пробежать шесть или семь дистанций.
Джо вздохнул и огляделся по сторонам.
— А что насчет моей системы штабелирования? — печально спросил он.
— Вы можете сохранить ее, — примирительно сказала Сара, решив не затевать вторую битву, не выиграв первой.
— Molto bene[42] — облегченно вздохнул Джо.
Противостояние в F&D напоминало скорее партизанские вылазки, чем широкомасштабные сражения. Как-то раз один из аналитиков — не Джо Тассони, — когда его спросили о заказе, который ждал согласования уже несколько дней, закатил настоящую истерику и в гневе выскочил на улицу. К счастью для обеих сторон, он вернулся на работу следующим утром и подписал все заказы. Это был, пожалуй, самый драматичный инцидент. Тем не менее в течение лета и осени периодически наблюдались небольшие недоразумения, обиды, неурядицы, пассивное сопротивление и скрытые стычки.
Сара поняла, что самая сложная часть ее работы заключалась в том, чтобы побудить людей подчинить собственные нужды, склонности, интересы или комфорт насущным потребностям системы и ее ограничениям, то есть аналитикам. Только в этом случае система могла усилить поток и стать менее хаотической. Однако некоторые из аналитиков,
несмотря на свой профессионализм, никак не могли свыкнуться с этой мыслью.
Как правило, все менеджеры, особенно амбициозные, хотят знать, насколько они хороши. Они всеми силами пытаются выделиться за счет оптимизации своей деятельности, при этом неважно, в чем именно заключается их личная ответственность. Виктор Кузански постоянно использовал в работе с людьми эту природную склонность к соревнованию. Он был не первым и уж точно не последним руководителем, стремившимся это делать. Часто в качестве стимулирующего показателя он использовал суммы выставленных счетов и даже мог превратить это в своего рода игру. И тогда спровоцированные Виктором лаборатории боролись друг с другом за то, чей счет, выставленный клиенту, будет более внушительным. Это поднимало выручку компании, но отталкивало клиентов, серьезно относившихся к вопросу стоимости услуг. Тем не менее такие игры были на руку Виктору; он хотел создать пул клиентов с самыми глубокими карманами и организационной структурой, позволявшей тратить деньги направо и налево. Но в настоящее время Виктор сидел в камере и отчаянно боролся с депрессией, которая явилась закономерным следствием его жизненной стратегии.
Сара же в полной мере ощутила на себе результаты взлелеянной Виктором культуры — старый добрый эгоцентризм. Ей часто приходилось идти в лобовую атаку на тех, кто не понимал или не хотел понимать систему новых приоритетов. Проблема усугублялась тем, что ей было сложно рассказывать об этих приоритетах публично; в какой-то момент она до такой степени заваливала собеседников рациональными доводами, что те забывали, о чем именно изначально шел разговор.
Наконец, после одного из обедов с Брендой она придумала простой лозунг:
«Оуктон прежде всего. Аналитики прежде всего».
Это сработало, и многие наконец смогли ее понять. Тем не менее иногда Саре казалось, что она обречена вечно сражаться с людьми типа начальника лаборатории кинетики, которому не нравились общие приоритеты, потому что они противоречили его графику. Он, видите ли, выстраивал свой график на протяжении многих лет; так почему же не он, а кто-то другой должен решать, в каком порядке проводить те или иные тесты?
— Ваши приоритеты попросту неэффективны для моих техников! — возмущенно заявил он Саре.
А когда этот человек, наделенный огромным упорством, но крайне ограниченным воображением, замолкал, в дело вступали скучные и упрямые технари:
— Я не вижу, в чем разница. Если нам все равно нужно это сделать... Скажем, я иду к центрифуге, так почему бы мне не сделать все задания, требующие использования центрифуги? А вы заставляете меня отойти от центрифуги и пойти к эластомеру.
Или:
— Я совсем забыл. Вам ведь нужны результаты сегодня?
И такие слова можно было услышать, скорее, от толковых людей. Люди с более узким кругозором—задававшие меньше вопросов — быстрее поняли, что им нужно делать.
Саре Швик всегда легко давалась органическая химия. Но химия человеческих отношений оказалась для нее куда более сложным делом. Она поняла одно: ей надлежит быть сильной и мягкой одновременно. Она не имела права быть бриллиантом — ей предстояло стать графитом.
В Оуктоне события развивались спокойнее. На стороне Мерфи Магуайера был опыт, причем связанный не только с самим заводом. Его заслугой стало налаживание успешной и бесперебойной работы несбалансированной системы с «Годзиллой» в качестве ограничения. Основная проблема эры, предшествовавшей Winner, — и вряд ли она была связана только с Мерфи — заключалась в том, что инерция стала основным препятствием для роста.
Как и предполагалось, у части работников возникло смятение и даже неудовольствие — им казалась двусмысленной вся ситуация, они не понимали, куда двигаться. На протяжении многих лет, в ходе первого срока Мерфи на посту руководителя завода, им постоянно говорили, что расписание «Годзиллы» — это нерушимая основа, вокруг которой вращается все остальное. Затем Курт и Уэйн сообщили им, что «Годзилла» имеет тот же статус, что и любое другое оборудование, и что скорость работы будет определяться линией М57. Теперь же им снова сказали, что «Годзилла»— центр вселенной.
— Черт, я-то думал, что нам уже не нужно бегать вокруг «Годзиллы». Они же сказали, что теперь она такая же, как все остальное. Почему эти менеджеры никак не могут определиться?
— Ти-Джей, просто делай то, что тебе говорят, вот и все. Даже если тебе не под силу это понять. Мы разгружаем «Годзиллу», загружаем
«Годзиллу», снова разгружаем ее и снова наполняем. Так быстро, как это возможно. Внутрь, наружу, внутрь, наружу, быстро-быстро. Понятно?
— Даже слишком. Ладно, пусть будет по-твоему.
К автоклаву вернулась бригада, обслуживавшая его в прежние времена, в том числе и тот самый Ти-Джей. Вскоре эти ребята вспомнили все тонкости прежней игры. Время между выгрузкой и началом очередного цикла работы «Годзиллы» сократилось до считаных минут. Это сокращение означало, что «Годзилла» вместо одиннадцати процессов в день теперь могла делать двенадцать. А при умножении этого показателя на шесть или семь дней в неделю (каждая вторая суббота резервировалась для профилактики) получалось, что быстрая переналадка давала ежемесячно один дополнительный день для производства. С точки зрения годовых показателей, при условии сохранения значительного спроса и безостановочного производства, ускорение наладки означало примерно две дополнительные недели выпуска.
Одним из лучших последствий работы в Роквилле для Мерфи Магуайера было то, что он мог в любое время позвонить Саре Швик, и она всегда с радостью была готова общаться с ним. Прежде это было невозможно, так как Мерфи не смог установить личного контакта с Виктором. Если у него возникали особые или срочные требования, Виктор соглашался их удовлетворить только после звонка самого Дона. После отставки Дона этот единственный канал коммуникации исчез сам собой, вследствие чего большинство запросов со стороны Мерфи попросту игнорировались. Теперь же Мерфи мог решать любые вопросы в удобное для себя время.
— Да, друг мой, вот тебе мораль, — сказал однажды по этому поводу Мерфи, обращаясь к Джейро. — Никогда не стоит недооценивать силу атомных буйволиных какашек.
Именно поэтому как-то утром в кабинете Сары раздался звонок. Мерфи бодро произнес в трубку:
— Привет, Сара, у меня маленький вопросик. Можем ли мы сделать что-то с технической точки зрения с процессами, занимающими от двадцати одного до двадцати трех часов в автоклаве? Я прямо сейчас смотрю на график и вижу, что нам необходимо сделать семь заказов с такой продолжительностью. Обычно мы получаем один-два подобных заказа в месяц. Теперь нам нужно сделать семь. Это попросту нас убьет.
Сара моментально поняла суть проблемы.
— Если вы не можете изменить размер партий, как насчет того, чтобы совместить их? — спросила она.
— Нет, мы уже пытались это делать. Все равно получается семь полноценных партий, которые должны попасть в «Годзиллу» в течение месяца. По сути, целую неделю мы не сможем делать ничего другого.
— Вы уже говорили с Гартом?
—Да, и Гарт утверждает, что даты отгрузки уже были озвучены клиентам. Это заказы высокого приоритета. Мы должны выполнить их.
— Пришлите мне детали, и я скоро вам перезвоню, — предложила Сара.
На следующий же день она позвонила ему и сказала:
— Мерф, с четырьмя партиями ничего сделать нельзя. У них спецификации, которые требуют выдержки на протяжении двадцати одного часа при строго установленной температуре и особом уровне давления. Это связано с химическими процессами и условиями дальнейшего применения.
Что касается оставшихся трех партий — и вам это точно понравится — у нас нет никаких убедительных технических причин, по которым композиты должны находиться в автоклаве на протяжении двадцати трех часов. Но эти партии делаются по контракту с государственными организациями, и условие выдержки в течение двадцати трех часов прямо прописано в этом контракте. Мне сказали, что для изменения условий нужно чуть ли не решение конгресса.