— Как она там? — спрашиваю я Шизуку. Та пожимает плечами.
— Спит. — говорит она: — как убитая.
Мы молчим. Я смотрю вверх, в потолок. Интересно, а можно получить постравматический синдром от оргазма? И как это лечится? Конечно, теперь-то понятно, почему Натсуми так легко с себя все сбросила в тот раз в классе. И почему так раздосадована была появлением Мидори-сан. И вообще многое с ней понятно. Эта болезненная страсть всегда быть на виду, всегда быть лучше всех… и ее отношение к собственной смерти… кстати! Хорошо, конечно, что мы помогли Натсуми-тян так замечательно кончить… много раз. Но…
— Хотела бы я так кончать — говорит Бьянка, глядя вверх: — она же просто невероятна. Интересно бы ей в этот момент МРТ сделать. В следующий раз так и сделаем! Это же прорыв в науке получится, сразу энцефалограмму снимем и анализ крови на гормоны… сможем лечить людей с фригидностью. Знаешь сколько женщин страдают от невозможности испытать оргазм?
— Бьянка-сама у нас Робин Гуд — кивает Шизука: — отбирает оргазмы у тех, у кого они множественные и раздает тем, у кого нет.
— Натсуми-тян конечно поражает — говорю я: — но что ты скажешь о ее болезни.
— Нейрогенеративное аутоиммунное заболевание центральной нервной системы — отвечает Бьянка: — лечению не подлежит.
— Совсем? — спрашиваю я, чувствуя, как что-то обрывается в груди. Глупо, конечно, надеяться, что одна девушка, пусть и гениальная, пусть и невероятно умная — сможет сделать что-то там, где бьются лучшие умы человечества. Но надежда на Бьянку была последним рубежом, а человеку необходима надежда.
— Совсем — кивает Бьянка: — такое не вылечить. Никто не знает почему свои собственные клетки начинают воспринимать миелиновую оболочку нервов как вторжение, но раз уж это началось… рано или поздно все закончится смертью. Клетки атакуют оболочку, на нервных магистралях появляются рубцы… центральная нервная система человека — сложная и самонастраивающаяся структура, многое дублируется, что-то можно перенаправить… так что какое-то время это даже незаметно. Но потом… потом наступает критический, кумулятивный эффект. Накапливающиеся повреждения нервной системы начинают влиять на организм. Нарушаются функции. Сперва — движение. Потом — слепота. Снижение памяти, когнитивных функций. Здесь трудно прогнозировать, у каждого все происходит по своему… у кого-то отказывает тело, но он в состоянии мыслить. А у кого-то наоборот. Просто представь себе объем функций, которые исполняет центральная нервная система. А потом — в случайном порядке зачеркивай. Тут весь букет — от нарушения восприятия до разрушения личности.
— Твою же… — пораженно шепчу я.
— Да. Натсуми — умрет. Это неизбежно. — говорит Бьянка: — все что я могу сделать…
— Что?
— Я могу только облегчить этот процесс. Знаешь, мне отказали в регистрации препарата для паллиативной терапии раковых больных. Там слишком длительный процесс испытаний лекарства, а у меня денег тогда не было. — говорит Бьянка: — но я могу поднять свои старые записи и синтезировать некоторое количество. Это не вылечит ее, но поможет ей пройти этот путь без боли и улучшить качество жизни. Ах, да… еще не даст болезни развиваться некоторое время. Но в конце концов…
— Да, я знаю, она умрет.
— Да. К сожалению. Она интересная и… будет жаль. Но я ничего не могу с этим поделать. Даже с моим экспериментальным препаратом она не сможет протянуть больше семи…
— Месяцев?
— Семидесяти лет.
Глава 11
Наконец-то за все это время мне хорошо. Спокойно. Роберт Браунинг и институт НЕРВ правы в том, что God's in his Heaven… all's right with the world. Бог на небесах, все в порядке на земле. Чему быть, того не миновать и в бесконечной мудрости своей Он ведет нас всех по пути познания вселенной и самих себя. Если вы верите в Бога, например. Даже если не верите — есть случайности, которые выстраиваются словно жемчужины в ожерелье — слишком уж правильно и логично для того, чтобы быть просто случайностями. Как говорил старина Фрейд своей дочери про сон с бананом — понимаешь, доча, бывают и просто сны.
Вот мне например, опять какая-то чушь снилась, но как обычно — едва голову от подушки поднял, так и забыл. Пока я моргаю глазами — в голову загружается реальность. Кажется, что все, что произошло — не со мной. Как будто откроешь глаза и не было ничего — ни телевизионного шоу, ни Бьянки, ни Кумы и его Медвежьего Круга. Не было сектантов и якудза, не дымился раскаленным стволом пулемет в руках у Кексика, не стояла Сора-тян с окровавленным клинком, не было этого привычного спокойствия, отрешенности от своих чувств, когда каждое движение, каждый вздох — выверен и точен, когда все вокруг словно немного замедляется… не было лежащего на полу Кумы с растекающейся кровью и разбросанными деликатесами вокруг. Не было кабинета следователя по особо важным делам, не было ничего.
И поддаться этому чувству очень легко… потому что я сейчас сижу за своей партой в своей старой школе и передо мной на парту приземляется записка, на которой каллиграфическим почерком Наоми-тян выведено мое имя. Впереди, на втором ряду, у стенки — я вижу напряженную спину Томоко-чан, которая старается уловить каждое слово учителя. Урок уже заканчивается и скоро Наоми-тян вскочит на ноги и произнесет свое «Класс! Встать! Поклон!», учитель соберет свои вещи и поклонившись в ответ — выйдет. А ко мне обязательно подскочит Хироши, вот к бабке не ходи, начнет свои безумные проекты по захвату вселенной без привлечения внимания санитаров мне рекламировать. Да, конечно, приключение на пятнадцать минут, знаю, плавали.
Вздыхаю и ищу глазами Шизуку. Как обычно — не нахожу ее. Ходит ли она в школу? Наверняка ходит. И как она умудряется быть такой незаметной? Во времена Сэнгоку, времена воюющих провинций, за такую куноичи сам Ода Нобунага левую руку отдал бы. Может и в самом деле ее предки из Ига были?
— Класс! Встать! Поклон! — вскакивает на ноги Наоми-тян: — спасибо, что позаботились о нас, Фудзивара-сенсей!
— Мммгм — выдает Фудзивара-сенсей и сгребает журналы в кучу, запихивает их под мышку и обозначает наклон головы. Выходит в дверь, не встречаясь взглядом ни с кем из класса и все наконец начинают говорить разом, поднимается привычный гвалт. Кто-то обсуждает то, что «A-girls» снова стадион в Токио собрали и скоро в мировое турне отправятся, кто-то — что Томоя-чан из параллельного такую скандальную юбку носит и вообще говорят что с какими-то босодзоку встречается, ее на мотоцикле какой-то лысый тип подвозил. Кто-то сокрушается что следующим уроком будет математика, у кого-то брат перевелся в другую школу…
Обычная школьная трепотня. Все как всегда. Даже такой… информационный вакуум вокруг меня присутствует, совсем как в старые добрые времена. Вот только сейчас мои одноклассники скорее делают вид, что меня не замечают, а раньше — на самом деле не замечали. И …
— И что? Так и не откроешь? — присаживается на парту рядом Хироши и улыбается своей вечной улыбкой Ичимару Гина — от уха до уха, но зубов не видно. Аж глаза прищуриваются. Он кивает на записку у меня в руке.
— Обязательно открою. Задумался я что-то… — отвечаю я, убирая записку в карман. Глаз у Хироши — как у орла, увидеть, что написано он и с другого конца класса может, а у меня с Наоми секретная переписка, мне только господина Хироши там не хватало. Потом прочту.
— Низведу гордых и возведу смиренных — докладывает мне Хироши: — хотя я понимаю. Трудно устоять перед соблазнами и не задрать голову, когда так фартит. Раньше я бы сказал — где Наоми-тян и где Кента… а теперь как бы не наоборот. Сколько у тебя всего девушек? Сотня? Ходит тут по городу одна сплетня…
— Интересно — говорю я: — вот в классе почти никто со мной не общается, и только ты, Хироши… что с тобой не так?
— Да я всегда такой был — улыбается он: — всегда видел, что ты — необычен. Так и подумал, что вырастешь и потом меня с собой возьмешь к сияющим вершинам власти и больших денег. Ко всем этим твоим яхтам, полуголым моделям и кокаину.
— Ну конечно… — качаю я головой. Хироши врет. Не было в Кенте ничего особенного. Да и во мне нет. И что же подталкивало его общаться с одним из низшего сословья социального бульона нашего класса? Просто жалость? Только вот он в этом никогда не признается.
— Ты просто мягкий внутри — вздыхаю я: — корчишь из себя хладнокровного интригана и манипулятора, а сам добрый и мягонький как сливочное масло под солнышком.
— Однажды… — прищуривает глаза Хироши: — однажды я втерусь тебе в доверие и злоупотреблю им. И буду злобно хохотать.
— Конечно. Постараюсь не забыть. Чего тебе нужно было? — спрашиваю я у него. Перемена не вечная, а у меня в кармане записка от Натсуми, а мне еще надо будет до аппарата с газировкой сходить и …
— Вот. — он ставит на стол банку с газированным напитком. На банке нарисован персик и логотип «Колы Джап».
— Знаю, ты к ним не равнодушен — прищуривается он: — и я тебя понимаю. Тебе все парни в школе завидуют, столько голых девушек в одном месте собрать. И раздеть. То есть сперва собрать, а потом раздеть. Кстати, ты в курсе, что твои фанатские клубы — самораспустились?
— Sic transit gloria mundi… — пожимаю я плечами: — и так проходит слава земная. Изекиль, глава четырнадцать, стих пять.
— Не говорил такого Изекиль… — морщится Хироши: — если уж латынь собрался цитировать, хоть сперва поинтересуйся откуда цитата… это ж Фома Кемпийский.
— Ого. Не знал. Думал, что так Цезарь говорил — удивляюсь я. Хироши разводит руками в стороны.
— Если речь идет о теологии, то тут тебе со мной не тягаться. Это тебе не девушек раздевать и непотребные вещи творить.
— А с чего ты это мне напиток решил принести? Отравлено? — я беру банку и принюхиваюсь: — как отравил? Шприц и тонкая игла? — внимательно рассматриваю банку в поисках следа от укола, заделанного… например жевательной резинкой. Ничего нет.
— Обижаешь. Я же все время о тебе заботился — говорит Хироши: — слушай, тут дело есть… Томоя-чан из паралелли…