Стеная, Сеня ринулся бежать, споткнулся, схватил, огрёб, натолкнулся, и, наконец, кубарем вылетел в сени. Дверь наружу была почему-то уже открыта, и оттуда падал синий сумеречный свет. Правда, проём тут же загородил оборванный, грузный силуэт, но ружьё Сеня схватить успел.
Тут зажёгся свет — ручной фонарик у него за спиной. Лучи упали на сморщенное лицо того, кто загораживал дверь, и Сеня понял, что этот человек давно мёртв. Изъеденное до кости лицо было перепачкано чем-то тёмным и тягучим, что текло из двух дыр проваленного носа. Синий, распухший, как у задушенного, язык не помещался меж зубов. Один глаз закрывали спутанные колтуны волос, еле державшихся на дырявой коже черепа. Второй был безумен и смотрел прямо на Сеню. Сеня спустил оба курка, абсолютно не думая, что делает, и ходячего мертвеца снесло со ступеней. Содержимое его живота расплескалось по полу. Сеня выскочил во двор, перепрыгивая лужу, и его стошнило на траву. В голове как-то полегчало.
Следом вывалился Гришка с фонариком, в глазах его застыл ужас. В сенях грохнуло ещё два выстрела, и Савка тоже вырвался из страшного дома. От сараев метнулась какая-то тень, и Сеня вскинул ружьё. Это была Ольга.
— Это ещё что? — заорал Сеня ей в лицо. Ольга непонимающе глянула на него, а потом перевела глаза левее и вдруг зашлась визгом. Сеня развернулся.
Мертвец с пробитым животом благополучно встал на ноги, и, вытянув перед собой негнущиеся руки, путаясь в петлях тёмных и светлых кишок, тянулся к ним.
— Ах ты ж ёлы-палы, — машинально сказал Сеня, не глядя, перезаряжая ружьё — сумка с патронами была при нём.
— Что это, что это? — как заведённая, на высокой ноте орала Ольга. — Что это такое, господи, а?
Сеня поднял приклад к плечу и выстрелил мертвецу в голову. Череп разлетелся ошмётьями, и безголовое тело, рухнув на узловатые колени, завалилось назад. Разверстый живот дрогнул и опал. Тело успокоилось.
Так вот оно что возилось во дворе, подумал Сеня. Из углов двора, из сарая, из дома, один за другим брели к ним шатающиеся страшные фигуры. Те, что выходили из дома, были в крови — метавшийся фонарь Гришки рождал багровые блики на их бледных, тянущихся ладонях и тёмных измазанных губах.
— Ефимыч!.. — простонал Савка и бросился было к дому. Гришка схватил его за плечо. Тот остановился.
Их окружали, ворча и толкаясь, около десятка мёртвых тел. Савка и Гришка выстрелили дуплетом и ломанулись к калитке, Сеня, выпустив второй патрон, презаряжал ружьё на ходу, за руку таща дрожащую Ольгу, и они вывалились из двора чуть раньше, чем хозяйка, переступая убитых мёртвых и оставяляя кровавые отпечатки босых уже ступней, двухметровой тушей протиснулась на крыльцо. Волосы её серебрила восходящая луна. Они, как живая паутина, липли, подрагивая, к стенам, к потолку, тянулись к балкам, как проволока в электирическом поле.
— Хельга, варрррр!!! — прорычала ведьма, увидев мелькнувший подол Ольгиного платья. Мертвецы отозвались на голос хозяйки сварливым воем, и люди, на секунду замерев, поняли, что на улицах этих тварей несколько десятков.
Они бежали к лесу, Гришка медленнее всех, видать, ему было худо. Он прихватил вместе со своим ружьём и «Маузер» покойного, наверное, уже, Ивана Ефимыча, а патронов к нему у него не было. Так что его бросили в траву, чтобы не мешал. Сеня, мокрый от страха и напряжения, тащил Ольгу буквально волоком, но, как ни странно, чувствовал какое-то невозможное в таких условиях облегчение. Теперь он, по крайней мере, понимал, что не ошибся и с деревней что-то отчаянно не так. Возможно, мир и сошёл с ума, но Сеня — нет. Это его и держало. Это и перепуганная девушка рядом, которую надо было утешать и спасать. Впрочем, ничего, кроме желания защитить, она у него не вызывала, поскольку нравилась ему исключительно Поля. И славно, подумал он на бегу, что не её сейчас приходится тащить через жуткую ночь прочь от ходящих, вопреки всем законам диалектического материализма, мертвецов.
До леса они не добежали — Ольга одёрнула. Пришла немного в себя, и увидев, куда они бегут, вдруг перестала перебирать ногами и упёрлась как вкопанная. Сеня посмотрел на неё и увидел, что в её мокрых глазах плещется страх, граничащий с безумием.
— Что? — спросил Сеня, безголосо, как простуженный. Он не понимал, в чём дело.
— Там кладбище, нельзя туда, — сдавленно сказала она сквозь слёзы, указывая крупно дрожащей рукой к лесу. И, посмотрев в ту сторону все разом, мужики и в самом деле увидели зыбкие, горбатые тени, плетущиеся к ним от невысоких старых могил.
— А куда? — Сеня заоглядывался, плохо понимая, в какой стороне Малогалица. Голова кружилась.
— Если проскочим б-б-б-олото; — Ольга мучительно заикалась, борясь со слезами, — то по лесовозной дороге до самой излучины. Там отммм…. Отм-м-мель… Они на том берегу не учуют….
— Бежим! — распорядился Сеня. И они побежали, как могли.
…Отстали вроде, глухие шаги мертвецов, пытающихся схватить упущенную ведьмой добычу. Устали бежать мужики, горели и ноги, и лёгкие, от пережитого ужаса косило колени. Ольга вообще обмякла.
Они брели по залитому луной болоту, по середину голени в воде, не обращая на это внимания. Ольга вроде знала брод. Заикаясь, но потихоньку, через судорожные, долгие всхлипы, успокаиваясь, она рассказала им, как заблудилась, собирая грибы с подругами, и вышла к Новой Жизни. А дальше помнит смутно — вроде жила дней пять или неделю у Малины, как под каким-то воздействием, как во сне. Та приучила называть её бабушкой, выполнять работу по дому. Сопротивляться она не могла. Очнулась только на забитом мертвяками дворе, внезапно — в тот самый момент, как понял Сеня, когда он ударил ведьму стулом по голове. Возможно, этот удар спас жизни им всем. Сеня в сотый раз поблагодарил свои кулинарные вкусы, ибо, придись ему чай по нраву, он бы заснул там вместе с остальными. Что-то подсказывало ему, что проснулся бы он уже разве что таким вот мертвяком, или — если бы повезло — отмороженным, себя не помнящим телом вроде Ольги, заманивающим новые жертвы.
Они шли и шли, и край болота был уже виден.
Над водой раздался низкий, тяжёлый вой, похожий на стон простудного больного, и прямо из болота, двойным кольцом угловатых теней, начали подниматься мертвецы.
Ахнув, Сеня одной рукой прижал к себе Ольгу и на каблуках повернулся, чувствуя себя внутри кинофильма. Страшная, серебристо — чёрная панорама плавно проплыла перед глазами, словно кинематографический эффект, и со всех сторон Сеня увидел одно и то же. Это была засада.
Мертвецы — числом не менее двадцати — выпростались из державшего их ила, с мокрым, глухим звуком. Бесстыдно полная луна не скрывала ничего, высвечивая распухшие от болотной воды лица, забитые белой слизью глазницы, отвалившиеся нижние губы, обнажающие кривые зубы, чёрные от болотной грязи, текущей из наполненных ею ртов. Они были почти одинаковы, и двигались одинаково, разнясь разве что в мелочах — у нескольких сохранились невыеденными один или оба глаза, и теперь, лишённые век, они отражали лунный свет мутной белизной, безумно суженными зрачками, казалось, излучая тьму. У одного блестела пряжка солдатского ремня, один путался в какой-то толстой сетке. Сеня не сразу понял, что это его внутренности, вывалившиеся из прохудившегося живота. Изломанные, вывернутые, распухшие в суставах пальцы потянулись к ним; все мёртвые — десяток во внутреннем кольце и столько же во внешнем — одновременно сделали шаг вперёд, синхронно, как пионеры на параде. Один утробно замычал, ещё некоторые захрипели, стараясь сомкнуть мёртвые голосовые связки. Было слышно, как в измочаленных гнилых альвеолах бурлила грязь — остаточные рефлексы нервной системы заставляли тела пытаться дышать.
Мертвецы шли к ним, сжимая кольцо.
Сеня поднял приклад к плечу, лёг щекой на ложе. Савка и Гришка же словно окаменели.
— Это торфодобытчики — заговорила вдруг Ольга жарким шёпотом, у самого его уха. — Говорят, тут ещё в пятидесятых партия изыскателей болотным газом отравилась, все до единого. Их и похоронили тут, не в болоте, конечно. Штрафбатовцы бывшие — зарыли их в лесу, да и всё. А болото потом расширилось. Вот мы на них и наткнулись.
— Один хрен, — сиплым шёпотом ответил Сеня и спустил курок.
Грохот взорвал болотную тишину, затылок одного из мертвецов разлетелся серым фонтаном, лицевая кость вмялась так, что глазницы остались смотреть друг на друга. Сеня выстрелил во второй раз, и ещё один мертвец, дёрнувшись, упал вперёд, на руки. Ему недоставало полголовы. Выблевав струю болотной воды в болотную же воду, мертвец рухнул на подломившиеся руки и затих. Сеня переломил ружьё об колено, и, обжигаясь, сменил патроны.
И тут, наконец, очнулись Савка с Гришкой. Синхронно рыкнули карабины, в кольце мертвецов, до которого оставалось шагов двадцать, осталось всего шестеро — один, почти скелет, полетел в грязь с перебитым позвоночником, второму пуля разорвала горло, и он, наступив на собственную скатившуюся в грязь голову, постоял секунду и упал, в глупом реверансе расстелив вокруг себя рваный плащ.
Сеня и мужики стреляли почти непрерывно, понимая, что уйти живыми им не удастся. Грохали выстрелы, визжали пули, иногда уходя рикошетом от дерева в тёмный лес; но пространство было слишком мало. Первое кольцо мертвецов, взяв на себя роль расходного материала, валялось, расстрелянное, в грязи, но второе уже сомкнулось вокруг них.
Тяжёлый, мосластый мертвяк схватил «Ижа» за ствол, ещё один сгрёб Сеню за плечи холодными мокрыми лапами. Третий выдернул в сторону отчаянно пинавшую его Ольгу. Остальные навалились на мужиков.
Сеня в ярости взревел. Переломив сжимаемое тупым мертвяком ружьё, пользуясь его руками, как зажимом, он ногтями выдернул один патрон и загнал внутрь другой. За спиной грохнул выстрел — это Савка или Гришка уложили кого — то из десятка мёртвых. Сеня защёлкнул ружьё, которое высокий мертвяк с одутловатым лицом тупо тянул на себя, и нажал на спуск.
Сломанные до костного мозга рёбра, торчащие сквозь мокрую рванину спецовки, размолотило в сторону, лопатки вместе с руками отделились от тела, которое рухнуло назад; Сеня извернулся из — под тяжёлых, но инертных рук мертвяка, отскочил в грязь. Кто — то схватил его за ногу, ещё один выдрал из рук ружьё. Снова грохнул выстрел, куча-мала из четырёх мертвецов, напавших на Савку и Гришку, на секунду застыла, потом трое из них снова навалились на мужиков, один же уткнулся в грязь и больше не шевелился.