ь». Тогда эти донны стали переговариваться между собой; и подобно тому как мы видим, что дождь падает, порой смешавшись со снегом, так и мне казалось, будто я слышу, как исходят их слова, смешавшись со вздохами. И после того как они немного поговорили между собой, та донна, которая первая со мной заговорила, обратилась ко мне опять с такими словами: «Мы просим тебя сказать нам, в чем заключается это твое блаженство». Я же, отвечая ей, сказал так: «В тех словах, что славят мою Донну». Тогда ответила та, что со мной беседовала: «Если бы ты говорил правду, тогда те слова, которые ты сложил, изъясняя свое состояние, были бы употреблены тобой с каким-то иным смыслом».[45] Тут я, поразмыслив об этих словах, удалился от тех донн, точно бы устыдясь, и пошел, говоря самому себе: «Если такое блаженство заключается в тех словах, что славят мою Донну, то отчего же иными были мои речи?» И вот я решил избрать предметом моих слов отныне только хвалу Благороднейшей;[46] и, много поразмыслив об этом, я подумал, что избрал для себя слишком высокий предмет, и поэтому не осмеливался приступить; так и провел я несколько дней, желая сочинять и боясь приступить.
Спустя недолгое время случилось, что, проезжая дорогой, вдоль которой бежала прозрачная речка, был я объят столь сильным желанием сочинять, что стал думать о том, как бы мне приступить к этому; и я подумал, что не пристало мне говорить о ней иначе, как обращаясь к доннам во втором лице,[47] и притом лишь к тем доннам, что благородны, а не просто ко всем женщинам. И вот что скажу я: язык мой заговорил как бы сам собой и молвил: «О донны, вам, что смысл Любви познали…» Эти слова я закрепил в памяти с великой радостью, думая взять их началом, и потом, возвратясь в названный город и поразмыслив несколько дней, я начал этим приступом канцону,[48] сложенную так, как это будет видно ниже, в ее разделении. Канцона начинается так: «О донны, вам…».
О донны, вам, что смысл Любви познали,[49]
Я стану о мадонне говорить, —
Не для того чтоб ей хвалу избыть,
Но дабы утишить мое томленье.
Скажу: Любовь дала моей печали
Столь сладостное чувство ощутить,
Что, если б я дерзнул его открыть,
Познал бы мир любовное волненье.
Но не предам благое откровенье,
Не столь мое развратно бытие:
Я расскажу о доблестях Ее
Намеками, как мне велит почтенье,
О донны и девицы, — вам одним,
Зане о том невместно знать другим.
Взывает ангел к божью разуменью
И говорит: «Владыка, на земле
Есть существо, что светит и во мгле, —
Душа, чей луч достиг небесной грани.
Не склонен Рай к иному вожделенью,
Как сочетать ее своей судьбе.[50]
Сонм праведных зовет ее к себе,
И только Жалость вяжет наши длани».
И рек Господь, судья всех упований:
«Нет, милые, вам должно подождать,
Еще не мыслю я ее призвать,
Но да пребудет средь земных созданий
С тем, кто расскажет аду: «Племя злых,
Я видел упование благих».[51]
Мадонну ждут у горнего престола.
Я изъясню, как благостна она, —
О донны, та, что чести ждет, должна
Идти за нею, где она ступает;
Любовь сердца морозом прополола,
И мерзость в них навек изведена;
Пред кем пройдет, красой озарена,
Тот делается благ иль умирает;
Кого она достойным почитает
Приблизиться, тот счастьем потрясен,
Кому отдаст приветливо поклон,
Тот с кротостью обиды забывает.
И бо́льшую ей власть Господь дает:
Кто раз ей внял, в злодействах не умрет.
Любовь гласит: «Дочь праха не бывает
Так разом и прекрасна и чиста…»
Но глянула — и уж твердят уста,
Что в ней Господь нездешний мир являет.
Ее чело как жемчуг, где мерцает
Прозрачно разлитая бледнота;
Себя в ней доказует красота,
А естество — всю благость воплощает.
Из глаз ее, когда она взирает,
Несутся духи в пламени любви
И мечут встречным молнии свои,
И сердце в них биение теряет.
Ее улыбку вывела Любовь:
Кто раз взглянул, тот не дерзает вновь.
Канцона, знаю, ты полна стремленья
Явиться к доннам, — не перечу я!
Но памятуй: я воспитал тебя
Как дщерь Любви, таящейся под спудом.
Так будь везде исполнена смиренья,
Проси: «Наставьте, где стезя моя?
Ищу я ту, кому подобна я».
Не подавай предлога к пересудам,
Не заводи знакомства с подлым людом,
Но почитай достойным там присесть,
Где знатный муж или где донна есть, —
И путь тебе откроется как чудом,
И вскорости Любовь ты различишь
И ей уже меня препоручишь.
Эту канцону, дабы лучше ее понять, я разделяю более искусно, нежели другие прежде приведенные вещи. Поэтому, для начала, я разобью ее на три части. Первая часть есть приступ к последующим словам. Вторая есть изложение содержания. Третья есть как бы служанка предыдущих слов. Вторая начинается так: «Взывает ангел…»; третья так: «Канцона, знаю…». Первая часть делится на четыре: в первой — говорю о том, кому хочу я поведать о моей Донне и почему хочу поведать; во второй — говорю о том, что мыслится мне самому, когда я размышляю о ее достоинствах, и что сказал бы я о них, если бы не терял смелости; в третьей — говорю о том, как полагаю я поведать о ней, чтобы ничто низменное не препятствовало мне; в четвертой — обращаюсь вновь к тем, кому намереваюсь все поведать, я излагаю причину, по которой я обращаюсь к ним. Вторая начинается так: «Скажу: Любовь дала…»; третья так: «Но не предам…»; четвертая: «О донны и девицы…». Потом, когда говорю: «Взывает ангел…» — и я начинаю повествование о Донне. Делится же эта часть на две: в первой — говорю о том, что знают о ней на небе; во второй — говорю о том, что знают о ней на земле, а именно: «Мадонну ждут…». Эта вторая часть делится на две, причем в первой я беру одну лишь сторону и говорю о благородстве ее души, повествуя нечто о благотворных свойствах, от души ее проистекающих; во второй беру я другую сторону и говорю о благородстве ее тела, повествуя нечто о его красоте, а именно: «Любовь гласит…». Эта вторая часть делится на две, причем в первой — говорю нечто о красоте всего ее облика; во второй — говорю нечто о красоте отдельных частей ее облика, а именно: «Из глаз ее…». Эта вторая часть делится на две, причем в одной я говорю о глазах, в которых начало Любви; во второй же говорю об устах, в которых предел Любви. А чтобы изгнать отсюда всякую низменную мысль, должно читающему вспомнить сказанное прежде, а именно, что приветствие Донны, которое есть деяние уст ее, было пределом моих желаний, пока я мог еще обрести его. Затем, когда я говорю: «Канцона, знаю…», я добавляю, как бы служанкою прочих, еще одну строфу, в которой говорю о том, чего хочу я от этой канцоны. А так как эту последнюю часть легко понять, то я и не тружусь над дальнейшим разделением. Правда, для лучшего разумения этой канцоны надлежало бы дать еще меньшие подразделения, однако, во всяком случае, у кого нет достаточно разумения, чтобы понять ее с помощью уже сделанных, — на того я не посетую, ежели он и пренебрежет ею, ибо истинно боюсь, как бы не раскрыл я слишком многим ее смысл тем разделением, которое сделано, если окажется, что многие сумеют постичь его.
После того как эта канцона получила некоторое распространение среди людей и потому случилось, что один из друзей моих услыхал ее, — пожелал он меня попросить, чтобы я ему изъяснил, что есть Любовь: видно, слышанные им слова внушили ему более высокое обо мне мнение, нежели я заслужил. Поэтому я, думая, что по окончании того сочинения хорошо было бы сочинить кое-что о Любви, и полагая, что другу следует услужить, решил сказать слова, в которых говорилось бы о Любви. И вот я сочинил сонет, который и начинается «Благое сердце и Любовь…».
Благое сердце и Любовь — одно,[52]
Вещает нам мудрец в своем творенье:
В разладе быть им так же не дано,
Как разуму с душой разумной в пренье.
Когда Любовью сердце зажжено,
Она царит, а сердце — в подчиненье,
И верный кров Любви дает оно
На долгий срок иль краткое мгновенье.
Прекрасной донны дивные черты
Едва предстанут взору, — и томленье
Влюбленное по сердцу пробежит.
Приходит срок — и вот уж чуешь ты
Любви нежданной новое рожденье;
И так же донну гордый муж пленит.
Этот сонет делится на две части: в первой я говорю о могуществе любви; во второй — говорю о том, как это могущество проявляется в действии. Вторая начинается так: «Прекрасной донны…». Первая часть делится на две: в первой я говорю, что есть предмет, который вмещает это могущество; во второй — говорю, как предмет этот и это могущество возникают к существованию и что они относятся друг к другу, как форма к материи. Вторая начинается так: «Когда Любовью…». Потом, говоря: «Прекрасной донны…», я говорю, как это могущество проявляется в действии: сначала — как оно проявляется в мужчине, потом — как оно проявляется в женщине, — со слов «И так же донну…».
После того что я поведал о Любви в вышенаписанных стихах, явилось у меня желание сказать еще слова во славу Благороднейшей, дабы в них я показал, как она пробуждает эту Любовь и как не только пробуждает она ее там, где та дремлет, но как и туда, где нет власти Любви, она чудодейственно призывает ее. И вот я сочинил сонет, который начинается «В своих очах…».