Сонет XIX
Глаза мои видали сожаленье,
Что Вы в лице так ясно выражали,
Смотря, как полны муки и печали
Черты мои и все мои движенья.
И мне казалось, Вы, в воображеньи,
О жизни горестной моей мечтали.
Боялся я, чтоб Вы — не прочитали —
В глазах моих про все мои мученья;
И отвернулся я от Вас поспешно,
Чтоб скрыть свой взор, слезами омраченный,
Их пробудило Ваше состраданье,
И я душе промолвил неутешной:
О, как любовь прекрасна этой донны,
Что вызвала теперь мои рыданья.
Глава XXXVII
Случилось так, что эта донна каждый раз, как она меня видела, выражала в лице своем сострадание и бледнела, словно от любви; и я много раз вспоминал о моей благороднейшей донне, которая часто бывала такою же. И конечно, много раз, когда я не мог плакать и тем облегчать свою печаль, я шел, чтобы взглянуть на эту сострадательную донну[52], которая, казалось, вызывала слезы из глаз одним своим видом, и потому я возымел желание сказать слова о ней и написал этот сонет, который начинается словами: и бледный цвет любви — и который понятен без всяких разделений из предыдущей главы.
Сонет XX
И бледный цвет любви, и состраданье
Еще ни разу, как у Вас, мадонна,
Так не сливались дивно-умиленно
При виде слез и горестных терзаний,
Когда услышать Вам пришлось рыданья
Из уст моих, печалью истомленных.
И испугался, Вами я смущенный,
Что сердце разорвется от страданья,
Но удержать не мог я глаз усталых,
Чтобы на Вас так часто не смотрели;
И слезы проливать — одно желанье,
При виде Вас еще сильнее стало,
И от него глаза мои горели…
Но плакать я при Вас не в состояньи.
Глава XXXVIII
Я дошел до того при виде этой донны, что мои глаза начали слишком развлекаться, когда на нее смотрели; и это много раз заставляло меня сердиться на свое сердце, и я считал его очень низким, и часто я порицал суетность глаз моих и говорил им в мыслях своих: раньше вы обыкновенно заставляли плакать того, кто видел ваше горестное состояние, а теперь вы, как кажется, хотите забыть о нем ради этой донны, которая смотрит на вас, а смотрит она на вас только, поскольку она жалеет преславную донну, которую вы оплакиваете; но что можете делать — делайте! ибо я буду часто напоминать вам о ней, проклятые глаза, и никогда, разве только после смерти, не должны остановиться ваши слезы. И когда я сказал это про себя глазам своим, меня осадили сильные и тревожные вздохи. И так как эта битва, которую я вел сам с собою, осталась неведомой для всех, кроме того несчастного, который испытал ее, я решил написать сонет и разъяснить в нем ужасное положение и написал следующий сонет, который начинается словами: те слезы горькие. Этот сонет имеет две части: в первой я говорю глазам моим, как будто бы сердце мое говорило во мне самом; во второй устраняю всякое сомнение, разъясняя, кто и что говорит. И эта часть начинается словами: так сердце. Нужно было бы еще, пожалуй, сделать разделения, но они будут излишни, потому что все ясно из предыдущей главы.
Сонет XXI
Те слезы горькие, что проливали
Глаза мои, вы долго в огорченьи
Скорбеть и плакать всех от сожаленья,
Вы видели, невольно заставляли,
Но, чтобы вы о том не забывали
И не желая заслужить презренье,
От вас отнять я должен утешенье,
Твердя о той, кого вы потеряли.
О, как мне ваша суетность презренна,
Ее боюсь так, что взглянуть нет силы
В лицо той донны, что на вас взирает.
«Глаза мои, должны вы до могилы
О нашей донне помнить незабвенной» —
Так сердце говорит вам и вздыхает.
Глава XXXIX
Созерцание этой донны привело меня в такое состояние духа, что я часто думал о ней как о той, кто мне очень нравится, и думал о ней так: это благородная донна, прекрасная, молодая и мудрая, и она явилась мне, быть может, по воле Амура, чтобы моя жизнь стала легче. А много раз я думал с большею любовью о ней, так как сердце мое соглашалось с этим рассуждением. И когда я допускал это, я начинал размышлять, как бы побуждаемый разумом, и говорил сам себе так: что это за мысль, которая хочет меня утешить таким низким способом и не оставляет мне никаких других мыслей. Потом вставала и другая мысль и говорила: теперь, когда ты находишься в такой тревоге, почему не хочешь ты избавить себя от такой горечи? Ты видишь это дуновение, которое приносит с собою желания Амура и исходит от такой благородной стороны, как та, где находятся глаза донны, которая показала себя такой сострадательной. И я, борясь с собою таким образом много раз, захотел сказать еще и об этом несколько слов, и, так как в этой битве мыслей победили те, которые говорили за нее, мне казалось подходящим обратиться к ней, и я написал этот сонет, который начинается словами: я полон благородною мечтою. Я говорю благородною, поскольку я думаю о благородной донне, так как иначе она была бы самой низкой[53].
В этом сонете я делю самого себя на две части, следуя тому, что мои мысли были разделены надвое. Одна часть зовется сердце, то есть желание; другая зовется душа, то есть разум. И я рассказываю, как они разговаривали между собою. А что подобает называть желанием сердце и разумом — душу, достаточно ясно для всякого, кому мне хотелось бы это открыть.
Правда и то, что в предыдущем сонете я обращаю сердце против глаз моих, что как будто противоречит вышесказанному; и поэтому я говорю, что там я еще не понимаю под словом сердце желание, потому что тогда я еще гораздо больше желал помнить о моей благороднейшей донне, чем видеть эту, и выходит так, что мое стремление к ней уже было, но еще очень легкое; и отсюда ясно, что одно сказанное не противоречит другому. Этот сонет имеет три части: в первой я начинаю говорить этой донне, как мое желание все обратилось к ней; во второй я говорю, как душа, то есть разум, говорит сердцу, то есть желанию; в третьей говорю, как она отвечает. Вторая начинается так: душа спросила сердце; третья: и сердце молвило.
Сонет XXII
Я полон благородною мечтою,
Что повествует мне о вас прилежно
И о любви беседует так нежно,
Что сердцем я согласен с ней одною.
Душа спросила сердце: кто такой
Старается смягчить наш дух мятежный?
И почему так власть его безбрежна,
Что расстаюсь я с мыслию иною?
И сердце молвило душе смущенной:
То дух любви ко мне приходит новый
И посылает мне свои желанья,
Всю силу жизни и всю власть готовый
Излить в глаза сочувственные донны,
Чье сердце наши тронули страданья.
Глава XL
Против этого противника разума встало однажды, около девяти часов, яркое видение во мне: мне казалось, что я вижу эту преславную Беатриче в кровавых одеждах, как она предстала впервые очам моим; она казалась мне юной, в таком возрасте, как я ее увидел в первый раз. Тогда я начал думать о ней, и при этих воспоминаниях, как в былые времена, сердце мое начало мучительно раскаиваться в том желании, которому оно позволило собою так низко овладеть на несколько дней вопреки постоянству разума. И, прогнав это дурное желание, вернулись все мысли мои к моей благороднейшей Беатриче; и я говорю, что с тех пор впредь я стал думать о ней так от всего пристыженного сердца моего, что вздохи свидетельствовали об этом неоднократно, и они почти все, уходя, говорили о том, что твердило сердце, т. е. имя этой благороднейшей и как она ушла от нас. И часто случалось, что столько боли приносила с собою иная мысль, что я забывал ее и не помнил, где я находился.
И это возвращение вздохов вернуло и исчезнувшие слезы так, что мои глаза стали казаться двумя предметами, которые только и желают плакать, и часто случалось, что от долгого плача вокруг них появлялся пурпурный цвет, который бывает у тех, кто терпит муки; отсюда ясно, что они были достойно награждены за свою суетность, так что с тех пор не могли видеть никого из тех, кто на них смотрел и мог бы отвлечь их от их намерения. И я, стремясь, чтобы такое дурное желание и напрасное искушение оказалось разрушенным так, что никакое сомнение не могло закрасться в те стихи, что я сказал раньше, решил написать сонет, в котором я пояснил бы смысл этого рассуждения. И я написал тогда: увы, мои несчетные… Я говорю: увы! — потому, что я стыдился того, что глаза мои были так суетны. Я не разделяю этого сонета, так как смысл его и так ясен.
Сонет XXIII
Увы! мои несчетные вздыханья, —
Их мысли в сердце горестном рождали, —
Глаза мои так сильно утомляли,
Что невозможно стало созерцанье.
У них остались только два желанья:
Страдать и слез потоки лить в печали.
И плакать те глаза так часто стали,
Что их обвил Амур венцом страданья.
И мыслей тех и вздохов рой смятенный
Наполнил сердце горестной тоскою;
И стал тогда Амур совсем смиренным,
Ведь вздохи силою полны такою —
Звучит в них имя нежное Мадонны
И много слов о смерти той блаженной.
Глава XLI
После этих волнений случилось так: в это время многие шли, чтобы увидеть благословенный образ, который Иисус Христос оставил нам как отпечаток своего прекрасного лица, что созерцает теперь во славе своей моя донна, что некоторые пилигримы проходили по дороге, которая идет почти посередине того города, где родилась, жила и умерла благородная донна, и шли они, как мне казалось, глубоко задумавшись. И я, размышляя о них, сказал самому себе: эти пилигримы, наверное, издалека, и я не верю, что они что-нибудь слыхали об этой донне. Они, мне кажется, ничего о ней не знают; таким образом, и мысли их об ином, а не о ней — быть может, они думают о своих далеких друзьях, которых мы не знаем. Потом я сказал про себя: я знаю, что если бы они бы