Потупив взор, печальный и убитый,
Идете вы, и бледностью покрыто
Лицо у вас, как цветом состраданья.
Вы нашей донны видели терзанья,
Она любви слезами вся омыта.
Пусть ваши мысли будут мне открыты.
Я сердцем чувствую ее страданья.
Из дома скорби вы сюда явились.
Молю я вас теперь побыть со мною
И не таить, что б с нею не случилось.
Я вижу: взор ваш отягчен слезою,
Смущен ваш вид, лицо все изменилось
И сердце замерло во мне с тоскою.
Этот сонет делится на две части. В первой я молю и спрашиваю этих донн, от нее ли они приходят, говоря им, что я предполагаю это, так как они возвращаются такие облагороженные; во втором я прошу их, чтоб они мне рассказали о ней. Вторая начинается словами: из дома скорби.
Сонет XIII
Ты тот ли, что беседовал порою
О донне нашей с нами так смиренно?
С ним голосом ты сходен несомненно,
Но обладал он внешностью иною.
О чем рыдаешь ты с такой тоскою,
Что все тебя жалеют неизменно.
Или, увидев слезы той блаженной,
Не можешь тайно ты скорбеть душою?
Оставь идти нас слезы лить в печали.
(Тот грешен, кто несет нам утешенье.)
Мы скорбные слова ее слыхали,
Мы видели и слезы, и терзанья.
И люди те, что видеть их желали,
Упали бы, наверно, без дыханья.
Этот сонет делится на четыре части, следуя четырем объяснениям, которые давали донны в ответ мне. Но так как все они достаточно ясны, то я не буду рассказывать их смысл, ограничусь только обозначением их. Вторая начинается словами: о чем рыдаешь ты; третья: оставь идти нас; четвертая: мы видели.
Глава XXIII
Через несколько дней после этого некоторая часть моего существа была охвачена болезнью мучительной, и много дней я непрерывно страдал от жестокой боли; болезнь эта привела меня к такой слабости, что я уподобился тем, которые совсем не могут двигаться. И вот на девятый день, когда я испытывал невыносимые страдания, мне пришла в голову мысль о моей донне. И когда я думал о ней, я возвратился мыслью к ничтожной жизни своей, и, видя, как хрупка она даже тогда, когда я бываю здоров, я начал плакать про себя о такой печали. И, вздыхая тяжко, говорил сам себе: неизбежно должно случиться, что моя Беатриче тоже умрет. И тогда меня охватила такая глубокая тоска, что я закрыл глаза, и, мучаясь, как охваченный бредом, я грезил об этом, и вот, как только я отдался во власть своему воображению, перед мною предстало видение в образе некоторых женщин с распущенными волосами, которые мне говорили: и ты умрешь. И после этих женщин я увидел множество лиц, ужасающих на взгляд, которые мне говорили: ты умер. И так, блуждая в образах фантазии своей, я дошел до того, что не помнил, где я нахожусь; и казалось мне, что я вижу женщин простоволосых и плачущих; они шли по дороге, необыкновенно печальные, и казалось мне, что солнце потемнело так, что стали яркими звезды и как будто они плакали, и птицы, летящие по воздуху, падали мертвыми, и слышался грохот сильнейшего землетрясения. И я, дивясь такой фантазии своей и сильно перепуганный, увидел в воображении друга своего, который явился ко мне, чтобы сказать: разве ты не знаешь, твоя чудесная донна рассталась с здешним миром? Тогда я начал жалобно плакать, и не только в воображении плакал я, но и на самом деле лицо мое было орошено подлинными слезами. И я взглянул на небо, и показалось мне, что я вижу там множество ангелов, которые возвращались на небо, и перед ними я заметил маленькое облачко снежно-белое. И казалось мне, что ангелы торжественно пели, и я расслышал слова той песни: Осанна в вышних; и более я ничего не понял. И тогда мое сердце, в котором было столько любви, сказало мне: поистине верно то, что донна наша лежит мертвая. И тогда я пошел взглянуть на тело, в котором заключалась благороднейшая и блаженная душа. И так силен был бред моей фантазии, что я увидел эту донну мертвой. И видел я, как женщины покрыли голову ее белым покрывалом, и лицо ее казалось исполненным такого смирения, что, казалось, она говорила: я вижу источник мира. И при этом видении я исполнился таким смирением, глядя на нее, что, взывая к смерти, сказал такие слова: «Сладчайшая смерть, приди ко мне, не будь ко мне жестокой, ты должна быть благородной, если ты водворилась в таком месте; приди ко мне, я так страстно тебя желаю, и ты видишь, что я уже ношу цвет твой». И когда я посмотрел на все печальные обряды, которые совершаются над телом усопшей, я вернулся в свою комнату и там сидел и смотрел на небо. И так сильно владело мною воображение, что я, рыдая, начал говорить по-настоящему: «О, прекрасная душа, сколь блажен тот, кто тебя видит».
И когда я говорил эти слова с горестным рыданием и звал: «Смерть, приди ко мне», молодая и прекрасная донна, которая находилась около моей постели, думая, что и слова мои, и слезы вызваны были моими страданиями от болезни, со страху начала плакать сама. И другие донны, которые были в комнате моей, подбежали ко мне, привлеченные ее плачем, и удалили от меня ту, которая соединена была со мною теснейшими узами крови. Они подошли ко мне, чтобы разубедить меня, думая, что я сплю, и говорили мне: «Проснись, не спи больше и не печалься». И когда они говорили так, бред мой внезапно прекратился в ту минуту, когда я хотел сказать: «О Беатриче, будь ты благословенна». И я уже сказал: «О Беатриче», когда, придя в себя, открыл глаза свои. И я увидел, что был обманут, и, когда я произносил это слово, голос мой был такой хриплый от рыданий и слез, что донны эти не могли меня услышать и понять. И я был охвачен стыдом, но никакие нежные уговоры и увещевания не заставили меня им открыться. И когда они меня видели, они говорили: «Он кажется мертвым» — и между собою решили: «Попробуем его утешить»; и говорили мне много слов утешения и спрашивали меня, чего я так испугался. И я, наконец немного успокоившись и убедившись в обманчивости своего видения, ответил им: «Я расскажу вам, что со мною было». Тогда я начал с самого начала и до конца, я рассказал им все, что видел, умолчав лишь об имени этой благороднейшей. И потом, оправившись от болезни своей, я решил рассказать все, что со мною произошло, так как мне казалось, что всем будет приятно послушать это, и я написал эту канцону.
Канцона II
Наполнили живейшим состраданьем
Прелестную и молодую донну,
Что там была, где смерть я звал, стеная,
Очей моих печаль, мои терзанья,
Мой тяжкий бред и горестные стоны.
И в страхе стала слезы лить, рыдая.
И донны все, что были рядом с тою,
Решили увести ее поспешно
От скорби безутешной.
Потом будить меня все принялися,
Мне говорят: проснися!
О чем рыдаешь ты с такой тоскою?
Тут прекратился разом бред мой сонный,
И я проснулся с именем мадонны.
Но им не слышен был мой голос скорбный,
Охрипший и от слез, и от волненья,
И имя то лишь в сердце прозвучало.
А я, Амуру властному покорный,
Весь бледный от стыда и от смущенья,
Лицо свое к ним обратил устало.
Оно весь прежний вид свой изменило,
И чудилось в нем смерти приближенье.
Он жаждет утешенья,
Меня жалея, донны размышляли.
И снова вопрошали:
Что видел ты, что так тебя смутило?
И я ответил им, придя в сознанье:
Послушайте мое повествованье.
Мой ум был занят думою такою:
Как быстротечна наша жизнь земная,
Амур заплакал в сердце безнадежно,
Душа моя исполнилась тоскою,
И я подумал, горестно вздыхая,
Ведь смерть мадонны тоже неизбежна.
Печален стал тогда мой дух смятенный,
Глаза усталые свои смыкая
И мыслию блуждая
В мечтах, среди печальных сновидений
И горестных волнений,
Я был охвачен скоро бредом сонным.
И донны гневно предо мной предстали,
Умрешь и ты, они мне повторяли.
И неожиданными чудесами
Мой ум был поражен в виденьи сонном.
В местах нездешних предо мной предстали,
В слезах, с распущенными волосами,
Скорбящие, неведомые донны,
И шли, палимы стрелами печали.
И видел дальше я, как понемногу
Померкло солнце, звезды засияли.
И все они рыдали.
И падали все птицы без движенья
Под гром землетрясенья.
И кто-то бледный мне промолвил строго:
К тебе не долетали вести эти?
Прекрасной донны больше нет на свете.
И взор свой, отуманенный слезою,
Я поднял к небу: белых, словно манна,
Увидел ангелов; они летели
И облачко имели пред собою;
И как казалось мне тогда: Осанна! —
Те ангелы ликующие пели.
Амур сказал: я от тебя не скрою,
Пойдем туда мы, где лежит мадонна.
И бред мой сонный
Мне показал, где донна почивала.
Прозрачным покрывалом
Ее одели донны предо мною.
Она ж, лицом смиренье выражая,
Как будто молвила: покой нашла я.
Смиренным стал я, просветлел душою,
Когда увидел, сколько в ней смиренья.
И молвил: смерть, ты стала благосклонной,
Исполнилась невольно добротою,
Лишилась сразу злобы и презренья
С тех пор, как овладела ты мадонной.
И стал желать я смерти, к ней взывая:
Я твой, о смерть, я сходен стал с тобою,
К тебе стремясь душою.
Я удалился — был конец обрядам.
И, проникая взглядом
Небесный свод, сказал: душа святая,
Блаженны люди, что тебя видали.
Тут, донны, вы мой сонный бред прервали.