Давно я не носил серьги, успел отвыкнуть от тяжести металла в мочке уха. Да и перстень с непривычки натирал палец — я то и дело норовил его поправить. А вот украшения на шее, в отличие от тех же эльфов, местные не выпячивали — золотую цепочку с кулоном-семуритом не без сожаления спрятал под кафтан: решил следовать столичной моде.
— Вам очень идёт красный цвет, госпожа, — польстила мне ювелирша.
— Знаю, — ответил я.
А мысленно добавил: «Красный — это нормально. Привык к нему. Цвет крови. Лишь бы это была не моя кровь».
Ночь я провёл в «Доме ласки и удовольствий». Развлекался там с компаньонками; пил спиртное — разрешил себе слегка охмелеть. Устроил в общем зале небольшой концерт, по завершению которого спел на пару с музыкантшей, что развлекала гостей до моего появления.
Исполнили мы с ней песню на местном языке — слова запомнил быстро. Женщина вторила мне своим тонким голоском, смотрела на меня с таким восторгом и обожанием! Я едва удержался от того, чтобы пригласить её поучаствовать в оргии, что устроил под утро вместе с Чёрной и Белой — отговорили компаньонки.
Госпожа Барелла снова отказалась взять с меня плату. Подозреваю, что убытки она с лихвой компенсировала за счёт прочих клиенток. Те ещё с вечера занимали места в общем зале, позабыв о компаньонках. Не сомневаюсь: они дожидались, когда я спущусь ужинать и начну петь. Ни за что не поверю, что предприимчивая хозяйка борделя не взяла с них по паре-тройке серебрушек сверх положенной таксы.
Но отказавшись от денег, Барелла попросила меня об услуге. Она коснулась моей руки, заглянула мне в глаза. И попросила пообещать, что я заранее извещу её, если решу вновь выступить в Городском театре.
По возвращению к Силаевым я сразу направился в Мышкину комнату, чтобы известить мелкую о своём возвращении.
В комнате помимо старшей и младшей боярышень я застал и боярынь. Кишина показалась мне напряжённой; нервно поглаживала выпиравший живот. Варлая — излишне весёлой, возбуждённой; она то и дело касалась рукояти меча.
Моему появлению все обрадовались.
А Мышка уставилась на мою серьгу, всплеснула руками и воскликнула:
— Кира! Какая же ты красивая!
Боярыни улыбнулись.
На щеках Рослевалды вспыхнул румянец.
Сразу после обеда я отправился в спальню Мышки. Боярышни решили переждать отведенные для нападения на квадрат сутки там. По пути из столовой заглянул в свою комнату, прихватил карауку — будет чем себя занять. Не испытывал желания вместе с мелкой играть в куклы. Пусть таким образом развлекается Рослевалда.
Во время беседы за обеденным столом я понял, что Варлае Силаевой сегодня доверили охрану дерева предков. Прежде чем отправиться к своему отряду, боярыня представила мне слугу боярского рода Васю — хмурую темноволосую «старшую воительницу». С этой женщиной я уже встречался: она повсюду сопровождала Мышку, после той попытки отравления.
— Знакомься, Кира, — сказала Варлая. — Это Васелеида, моя личная слуга. Она будет охранять тебя и моих дочерей. Кишину я заберу с собой: пока обороняю квадрат, мне понадобится её помощь. А вы запритесь в комнате. Еду слуги будут вам приносить туда. Старайтесь не выходить за дверь, и уж тем более не покидайте дом. Вася займёт пост снаружи, в коридоре. Она позаботится о том, чтобы к вам не забрели посторонние.
Я расположился в кресле, терзал карауку. Со своего места видел, как за окном на ветру раскачивались молодые деревья. Отметил, что небо затянули серые облака, спрятали миновавшее зенит солнце. Разглядывал грязные разводы на стёклах и пытался вспомнить мелодию песни, что пел в «Доме ласки и удовольствий».
Не скажу, что та песня мне очень понравилась — сопливая, слезливая, всё о той же любви. Но я уже понял, что большинству местных женщин только такие и нравились. К тому же, она была на местном языке. В моих глазах это стало её главным плюсом. Хотел добавить песню в свой репертуар. Потому что Чёрная и Белая ночью признались: в моём исполнении её слова «задевали за живое», «выворачивали душу наизнанку».
Аккомпанировала тогда музыкантша — владелица той самой карауки, на которой я бренчал в борделе. Поначалу я ей лишь подпевал. Потом дважды спел песню соло, поддавшись на уговоры женщин.
Слова песни сейчас вспомнил без труда. А вот правильно подобрать ноты никак не получалось. Хотя мелодия и звучала в моей голове.
Мышка сидела на полу, возилась с Кошмарей.
Росля примостилась на краешке кровати. Покусывала на руке ногти, наблюдала за моими мучениями. Когда я под музыку тихо запел, старшая боярышня замотала головой.
— Ты… неправильно поёшь, Кира, — сказала она. — Не та музыка. И слова коверкаешь.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
Боярышня робко улыбнулась.
— Ну… это бабушкина песня. Мы с Алайкой её тыщу раз слышали. Мама нам раньше часто пела про слёзы-алмазы — это её любимые стихи. Бабушка написала их для неё, когда мама была ещё маленькой. Вон, у Алаи спроси, если мне не веришь.
— Правда-преправда, — подала голос Мышка, не взглянув в мою сторону.
— В припеве там… всё по-другому, — сказала Росля. — И мелодия… не такая быстрая… Она… не знаю, как тебе объяснить. Я могу показать!
Она вскочила на ноги. Выбежала за дверь.
Увидел в дверном проёме силуэт Васи.
Услышал в коридоре топот шагов Рослевалды.
— Куда это она? — спросила Мышка.
— Не знаю.
Росля вскоре вернулась. С толстым альбомом под мышкой. Плюхнула тот на диван, стала его торопливо перелистывать. Что-то неразборчиво бормотала. Со своего места я разглядел на страницах альбома сделанные от руки ровные записи, карандашные рисунки — загадочные и непонятные схемы.
— Ну конечно! — сказала Росля.
Ткнула пальцем в страницу.
Добавила:
— Вот оно!
Зачитала мне четверостишие, похожее на припев той песни, которую я недавно пытался исполнить.
— Видишь, Кира? Нужно по-другому.
Отличие от знакомого мне варианта было лишь в паре слов.
Я мысленно пропел новую версию припева; представил, как будет та звучать, какие навеет образы.
Должен признать, она показалась мне удачней предыдущей.
— Что это у тебя за книга? — спросил я.
Поставил карауку на пол, прислонил её к креслу.
Росля без возражений вручила мне пропахший пылью альбом.
Положил его себе на бёдра. Тяжёлый. Навскидку — около сотни плотных желтоватых страниц.
— Ну… это бабушкина книга песен, — сказала Рослевалда. — Сюда она записывала всё, что сочиняла. Ну… не сюда, конечно. Это копия. Настоящая хранится у мамы. После смерти бабушки, та её даже в руки никому не даёт. Хранит в шкафу под замком, как какую-то драгоценность. А эту книгу она заполняла сама. Подарила мне на пятилетие. Думала, что я смогу, ну… как и бабушка…
Вздохнула, повела плечами. Кончики её губ дрогнули.
Добавила:
— А я… не могу. Ну… пока.
Я пробежался взглядом по геометрическому орнаменту на обложке альбома, по цветочкам и рожица, явно нарисованным рукой маленького ребёнка. Открыл альбом на середине, просмотрел несколько страниц.
Мелкие буковки, выведенные на выцветших до бежевого оттенка листах бумаги, складывались в моей голове во вполне понятные слова и предложения. Грамоту мой предшественник худо-бедно изучил. Но информацию о том, что означают карандашные схемы, которые красовались едва ли не на каждой странице альбома, в его памяти я не обнаружил. Рисунки выглядели как странное нагромождение коротких наклонных линий, явно расположенных в определённом порядке. В прошлых жизнях я не встречал ничего похожего.
— Что это обозначает? — спросил я.
Указал на один из рисунков.
Росля вытянула шею, заглянула в альбом. Её лицо оказалось совсем близко от моего. Не уверен, что случайно. Почувствовал на коже тепло её дыхания. Заметил, как трепещет на шее боярышни жилка.
— Это музыка, — сказала она. — Здесь ведь не просто стихи, а песни. Раньше их распевали все музыкантши столицы — мама рассказывала. Наверное, и сейчас ещё поют. Вот, и ты одну знаешь… почти.
— Как разобраться в этих схемах?
— Ну… Ты не умеешь читать ноты?
Я покачал головой. Изобразил досаду.
Сказал:
— Может быть раньше… Но теперь ничего в этом не понимаю.
Росля подняла голову. Посмотрела мне в глаза и вдруг резко отшатнулась, увеличив между нами дистанцию. Не знаю, что она там себе вообразила, но в этот раз у неё покраснели не только щёки — даже уши.
— Кира, я …
Заметил, что у боярышни участилось дыхание.
— … могу тебя обучить музыкальным знакам, — сказала Рослевалда. — Если ты хочешь. Это совсем не сложно. Меня когда-то обучили им всего за…
— Давай, — сказал я. — Учи.
Подвинулся, освободил в кресле место рядом с собой.
Росля в удивлении вскинула брови.
— Прямо сейчас? — спросила она.
— Почему нет? Всё равно нам пока больше нечем заниматься.
Рослевалда судорожно сглотнула, словно у неё внезапно пересохло в горле.
Резко обернулась, бросила раздраженный взгляд на младшую сестру.
Та вертела в руках тряпичную куклу. Что-то тихо бормотала. Казалось, мелкая позабыла о нас, не следила за нашим разговором.
— Хорошо.
Боярышня осторожно, точно погружалась в кипяток, опустилась в кресло. Прижалась бедром к моей ноге. Закусила губу.
Я почувствовал, как часто бьётся её сердце.
— Не сомневайся, Кира, Росля хорошо умеет учить, — сказала вдруг Мышка, заставив сестру вздрогнуть. — Правда-преправда! Я знаю.
Ни на что более развратное, чем положить мне на плечо руку, Росля так и не решилась. Но оказалась на удивление хорошей учительницей. Все эти карандашные линии, что в изобилии встречались на страницах альбома, вскоре перестали казаться непонятной абракадаброй, зазвучали в моей голове сперва отдельными нотами, потом слились в мелодии.